Михаил Тырин - Дети ржавчины
– Ясно, – дежурный повернулся и побрел по короткой жесткой траве к дороге, где еще витала поднятая автобусом пыль.
– Гришаня, – позвал я.
Внештатник стоял неподалеку, подняв глаза к небу.
– Птицы, – пробормотал он.
– Где? – не понял Петр.
– Я говорю, птицы, слышите?
– Слышим, – неуверенно ответил Петр. – Чирикают… где‑то…
– Где‑то, – повторил внештатник. – А должны быть везде. И здесь.
– Говори конкретно, – потребовал я. Гришаня оторвался от созерцания облаков, пристально посмотрел нам с Петей в глаза.
– Нечисто здесь, – тихо сказал он.
– А парень? – спросил я, мотнув головой в сторону удаляющегося дежурного.
– Парень вроде пока чистый. Да его все равно на базе проверят. А нам еще туда идти.
Мы влезли в машину. Я открыл аптечку и достал три инъектора.
– Ну подумаешь – укол, – проговорил Петя, взводя свой, – укололся – и пошел.
Он приставил металлическую трубочку к предплечью, и она с сухим щелчком вогнала ему под кожу дозу препарата 2‑101.
– Я – за рулем, ладно?
Мы с Гришаней тоже сделали себе по уколу. Машина въехала на бугор, и нам открылось огромное поле, испещренное сетью стежек и тропинок.
– Вот и думай, – проговорил Петя, – по какой ехать?
– Бери прямо посередине, – посоветовал Гришаня. Через несколько минут мы пересекли поле и оказались в зарослях ивняка. Сквозь поникшие ветви блеснула река. Моста не было, зато имелся наезженный брод. Под колесами забренчали речные камешки.
– Что‑то голова у меня тяжелая, – пожаловался Петя. – Наверно, после укола.
– После укола, – сказал я, с подозрением оглядев его, – в голове должно быть чисто, как в больнице.
– Тут нечисто, – вновь заметил Гришаня. Слова прозвучали тревожно. Вообще Гришаня частенько делал разные замечания и пророчества, всячески демонстрируя свою сверхчеловеческую проницательность. И нельзя было понять, когда он действительно что‑то чувствует, а когда корчит из себя наместника Высшего разума. Но сейчас нам стало немножко не по себе.
– Останови‑ка машину, – велел я Петьке. Он вывел «уазик» на пологий «коровий пляж», дернул ручник и вопросительно посмотрел на меня.
– Выкладывай, Гришаня, что тут нечисто?
– Да пока непонятно, – завилял он.
– Говори все начистоту, тебя для этого сюда и взяли. А то поздно будет.
– Ну… Что‑то есть. Что‑то довольно сильное, и это близко.
– На что похоже? Раньше такое бывало?
– Раньше… Нет вроде.
– Гришаня, перестань юлить! Скажи хотя бы, опасность есть?
– А я почем знаю? И вообще, надо на месте разбираться. Сейчас не о чем и говорить.
За рекой раскинулось широкое кукурузное поле. Дорога проходила между огромных – по два‑три метра – стеблей. За машиной клубилась густая пыль, и вся кукуруза была грязная, серая, совсем не такая, как ее рисуют на коробках с хлопьями.
– Поглядите, – пробормотал Петька, прищурив глаза, – вроде кто‑то на дороге…
Гришаня первым догадался вытащить из контейнера нивелир, входящий в комплект геодезического инструмента.
– Девочка маленькая, – сообщил он, приложив глаз к окуляру. – Сидит, лепит что‑то из земли.
Девочка нас тоже заметила и отошла к обочине, терпеливо ожидая, когда мы проедем. Она была такая загорелая, словно провела всю свою небольшую жизнь на этом прокаленном солнцем поле. Петька остановил машину, пижонски скрипнув тормозами.
– До Ершова по этой дороге доедем? – спросил он у юной аборигенки.
Девочка посмотрела на дорогу, потом на колеса нашей машины.
– Нет, – ответила она с неестественным равнодушием.
– Как?! – ухмыльнулся Петя. – А где ж Ершово?
– Там, – девочка указала на дорогу.
– Так мы туда и едем!
Девочка пожала плечами и слегка улыбнулась. Мне даже показалась, что усмехнулась. И потом снова перевела глаза с наших колес на дорогу. Я проследил за ее взглядом. Метрах в пяти от бампера машины путь пересекала цепочка одинаковых земляных пирамидок. Они были слеплены с помощью синенькой пластмассовой формочки, которую наша собеседница держала в своей испачканной землей ладошке.
– Не хочет, чтоб мы ломали ее творения, – понимающе шепнул Петька.
Увы, сломать их нам пришлось бы в любом случае. Кукуруза по краям дороги была такая крепкая и густо растущая, что не дала бы нам объехать игрушечный барьерчик. При всем нашем уважении к детскому труду пирамидки обречены были погибнуть под колесами.
– Поехали, – тихо сказал я Петьке. Он с сожалением улыбнулся девочке и включил передачу.
Машина не тронулась с места. Сначала я думал, что Петр просто пробует двигатель на холостых оборотах, но время шло, а мы так и оставались на месте – Петькина нога словно прилипла к педали сцепления.
– Что‑то с машиной? – спросил я.
– Эй! – удивленно воскликнул Гришаня, который все умел чувствовать на мгновение раньше меня и любого из нас.
Я посмотрел на Петра. По его виску катились две большие капли пота. Щеки дрожали, будто у штангиста, берущего непомерный вес.
– Да что с тобой?! – я хлопнул его по плечу. Петя с трудом повернул голову и посмотрел куда‑то мимо меня. Белки его глаз покраснели, лоб пересекли несколько морщин.
– Олег, дело нечисто! – тревожно проговорил Гришаня.
Я уже и сам все понял. Первым делом выдернул ключ из замка зажигания. Двигатель кашлянул и заглох. Петр сразу обмяк, отцепился от руля. Я обежал вокруг кабины и начал вытаскивать его наружу. Это было нетрудно – он и сам спешил вылезти. Собственно, он уже был почти в порядке. Только виновато улыбался и вытирал рукавом взмокшие виски. Рядом прыгал обеспокоенный Гришаня с аптечкой на изготовку.
Девочка равнодушно смотрела на нас. Удивительно, но ни единой искры любопытства не сверкнуло в ее глазах.
– Ну, говори, – велел я Петру.
– Не знаю… – он сокрушенно качнул головой. – Не могу ехать – и все. И эта еще смотрит… – он недобро покосился на ребенка.
Гришаня хмыкнул, а затем подошел к девочке и сел перед ней на корточки.
– Как тебя зовут? – ласково спросил он. Мы украдкой смотрели на них. Я вдруг понял, что у девочки не лицо, а маска. У ребенка не может быть таких равнодушных глаз, это противоречит всем законам природы.
– Дяденька, – спокойно сказала она, – а вы скоро умрете.
Гришаня вскочил как ошпаренный, но быстро взял себя в руки. Вернувшись к нам, он что‑то проворчал себе под нос, потом сказал:
– Черт ее знает, что за девчонка. Ничего не понимаю.
И тут меня осенило.
– Петя! Ты сколько ночью анальгина принял?
– Ну… Сначала две таблетки. Потом еще одну утром. А при чем тут?.. Ах, черт! – он схватился за голову.
– Вот именно, Петя, – мне оставалось только похлопать его по плечу. – Либо анальгин, либо препарат. Несовместимые продукты, знаешь ли.
Мы беспомощно смотрели друг на друга. Пожалуй, даже испуганно. Ни в моей, ни в Петькиной практике не было такого, чтобы экспедиции целенаправленно мешало что‑то необъяснимое. Вернее, необъясненное. Не болезнь, не погода, не поломка в машине, а одно лишь его величество Нечто. Мы были просто обескуражены. Несмотря даже на то, что вся наша служба состояла из ежедневных напоминаний – «бойтесь, опасайтесь, будьте настороже».
Глядя на нас, пугался и Гришаня. Он вообще до сего дня воспринимал свою работу на Ведомство как приятную и увлекательную игру для взрослых. Мол, бегают люди, что‑то ищут, что‑то находят – романтика! По правде сказать, и его способности еще ни разу ни в одном деле всерьез ничего не решили. Внештатников обычно использовали как второстепенную вспомогательную силу, не более того.
– Ну и что мне делать? – медленно проговорил Петя. – Обратно возвращаться?
– Думай сам. Как ты себя чувствуешь, так и поступай. Если не уверен – тогда, конечно, домой, на базу. Петя ненадолго задумался.
– Нет, – он помотал головой. – Едем дальше. Только за руль больше не сяду. И еще – повторю дозу препарата.
– Это не очень‑то полезно для здоровья, – заметил я.
– Ничего, переживу, – он пренебрежительно поморщился и забрал у Гришани аптечку.
Девочка уже утратила к нам интерес и опять занялась размножением земляных пирамидок. Однако, заметив, что я завожу машину, послушно отошла к обочине.
Машина тронулась с места. Я украдкой поглядывал на Петра – не начнется ли у него новый приступ.
И не угадал. Приступ начался у меня.
Это произошло внезапно. Иногда человека посещают необъяснимые мрачные предчувствия. Словно кто‑то изнутри говорит ему: не садись в эту машину. Или: не уезжай сегодня в командировку. Это всегда угнетает, даже если человек не суеверный.
Вот такое же ощущение, только возведенное в степень мании, навалилось сейчас и на меня. Я почувствовал, что мне нельзя переезжать заграждение из детских пирамидок. Что там, за ними, – неизвестность, мрак, холод, власть чужих, несчастья, болезни – все худшее, что бывает в мире.
