Гарри Гаррисон - Человек, который видел будущее
— Но что ты делаешь здесь? — спросила Шерл, все еще ничего не понимая.
— Этот Беличер из тех, кто сшивается у моргов и высматривает мертвецов. Но это одна сторона дела, — сказал Таб сдержанно. — Есть и другая: у него жена, дети, и им негде жить.
В дверь забарабанили, и из коридора донесся возмущенный голос Беличера. Поняв наконец, зачем пришел Таб, Шерл тяжело вздохнула.
— Ты им помогаешь, — сказала она. — Они узнали, что Сол умер, и хотят занять его комнату.
Таб молча кивнул.
— У нас еще есть выход, — сказал Энди. — Если здесь будет жить кто — нибудь из моего участка, эти люди не смогут вселиться.
Стук стал громче, и Таб шагнул к двери.
— Если бы здесь сейчас кто — нибудь жил, то все было бы в порядке, а так Беличер отправится в суд и все равно займет комнату, потому что у него семья. Я помогу вам, чем смогу, но Беличер мой работодатель.
— Не открывай дверь, — резко сказал Энди. — По крайней мере, пока мы недоговорим.
— Я должен. Что мне еще остается? — Он расправил плечи и сжал кулак с кастетом. — Не пытайся меня остановить, Энди. Ты сам полицейский и знаешь закон.
— Таб, ну неужели ничего нельзя сделать? — спросила Шерл тихим голосом. Он обернулся, глядя на нее несчастными глазами.
— Когда — то мы были хорошими друзьями, Шерл, и я это помню. Но теперь ты будешь обо мне не очень высокого мнения, потому что я должен делать свою работу. Я должен впустить их.
— А, черт! Открывай… — зло бросил Энди, отвернулся и пошел к окну.
В комнату ворвались Беличеры. Мистер Беличер оказался худеньким человечком с головой странной формы, почти лишенной подбородка, и с интеллектом, достаточным лишь для того, чтобы ставить подписи на заявках на социальную помощь. Строго говоря, семью обеспечивала миссис Беличер, из рыхлого чрева которой вышли все семеро детей, рожденных для того, чтобы увеличить причитающийся на долю семьи паек. Разумеется, им пользовались и родители. Восьмое чадо добавляло к ее похожей на ком теста фигуре лишнюю выпуклость. Впрочем, на самом деле этот ребенок был уже одиннадцатым, поскольку трое молодых Беличеров умерли из — за недосмотра и несчастных случаев. Самая старшая девочка — ей, должно быть, уже исполнилось двенадцать — держала на руках беспрестанно орущего, покрытого болячками младенца, от которого невыносимо воняло.
Остальные дети, вырвавшись из темного коридора, где они ждали в напряженном молчании, принялись кричать друг на друга все сразу.
— О, смотри, какой замечательный холодильник. — Миссис Беличер, переваливаясь, подошла к нему и открыла дверцу.
— Ничего не трогать, — сказал Энди, но тут Беличер потянул его за руку.
— Мне нравится эта комната: не очень большая, но симпатичная. А здесь что? — Он двинулся к открытой двери в перегородке.
— Это моя комната, — сказал Энди и захлопнул дверь у него перед носом. Нечего сюда соваться.
— Вовсе не обязательно вести себя так грубо, — сказал Беличер, отскакивая в сторону, словно собака, которую слишком часто бьют. — Я свои права знаю. По закону с ордером я могу осматривать все что захочу. — Он отодвинулся еще немного, когда Энди сделал шаг в его сторону. — Я, конечно, верю вам на слово, мистер, я верю вам. А эта комната ничего, хороший стол, стулья, кровать…
— Это мои вещи. Но даже без вещей комната очень мала. На такую большую семью тут не хватит места.
— Ничего, хватит. Мы жили в комнатах и поменьше…
— Энди, останови их! Посмотри… Резкий выкрик Шерл заставил Энди обернуться, и он увидел, что двое мальчишек нашли пакеты с травами, которые так старательно выращивал на подоконнике Сол, и вскрыли их, решив, очевидно, что там что — то съедобное.
— Положите на место! — закричал Энди, но, прежде чем он приблизился, они успели попробовать содержимое и тут же выплюнули.
— Я обжег рот, — заорал тот, что был постарше, и высыпал содержимое пакета на пол.
Второй мальчишка принялся, подпрыгивая, высыпать травы из других пакетов. Они ловко уворачивались от Энди, и когда ему все — таки удалось остановить их, пакеты уже опустели.
Как только Энди отвернулся, младший мальчишка, все еще не угомонившись, влез на стол, оставляя на его поверхности грязные следы, и включил телевизор. Перекрывая вопли детей и крики матери, которые ни на кого не действовали, в комнату ворвалась оглушительная музыка. Таб оттащил Беличера от шкафа, когда тот открыл дверцы, желая посмотреть, что там внутри.
— Немедленно уберите отсюда детей! — приказал Энди, побелев от ярости.
— У меня «сидячий» ордер. Я имею право! — выкрикнул Беличер, пятясь и размахивая кусочком пластика, на котором было что — то написано.
— Мне нет дела до ваших прав, — сказал Энди, распахивая дверь в коридор. Но продолжать разговор мы будем, только когда вы уберете отсюда свое отродье.
Таб разрешил спор, схватив ближайшего к нему мальчишку за воротник и вышвырнув его за дверь.
— Мистер Раш прав, — сказал он. — Дети могут подождать в коридоре, а мы тем временем закончим наши дела.
Миссис Беличер тяжело села на постель и закрыла глаза, словно все это ее не касалось. Мистер Беличер отступил к стене, бормоча что — то, чего никто не расслышал или не потрудился расслышать. После того как последнего ребенка выпихнули в коридор, оттуда донеслись крики и обиженное всхлипывание. Обернувшись, Энди увидел, что Шерл ушла в их комнату, и услышал, как щелкнул в замке ключ.
— Надо понимать, что, сделать ничего уже нельзя? — спросил он, пристально глядя на Таба.
— Извини, Энди. — Телохранитель беспомощно пожал плечами. — Честное слово, мне жаль. Но что я могу сделать? Таков закон, и они могут оставаться здесь, если захотят.
— Закон, закон, — поддакнул Беличер. Сделать действительно ничего было нельзя, и Энди усилием воли заставил себя разжать кулаки.
— Ты поможешь мне перетащить вещи, Таб?
— Конечно, — сказал Таб, хватаясь за другую сторону стола. — Объясни, пожалуйста, Шерл мою роль во всем этом. Ладно? Я думаю, она не понимает, что это работа, которую я должен выполнять.
Высушенная зелень и семена, рассыпанные по полу, хрустели под ногами при каждом шаге. Энди молчал.
Джеймс Ганн
Человек, который видел будущее
Он показался мне самым печальным человеком, которого я когда — либо видел.
Я тогда был молод, только начинал практиковать психотерапию и, ради интереса, часто по виду пациента пытался угадать его профессию еще до того, как он заговорит. Про него я подумал, что он, возможно, профессор в каком — нибудь тихом колледже или врач, только не терапевт, а какой — нибудь специалист, например, хирург. Выглядел он лет на пятьдесят. Высокий, стройный, одет в отличный костюм. Седина на висках. Лицо в глубоких морщинах. И бесконечно старые глаза. Лицо — маска страдания, через которую глаза глядели на мир. Весь мир отражался в этих глазах, наполненных скорбью и безмерной печалью.
Я смотрел в них и смотрел, наверное, дольше, чем позволяет вежливость, и не мог оторвать взгляда.
— Да, — услышал я, словно в подтверждение своим мыслям. — Да.
Он опустился в кресло напротив стола и прикрыл глаза. Я отвернулся, и через некоторое время он с собой справился.
— Я собираюсь рассказать вам о том, что я никому не рассказывал, сказал он устало. — Я могу видеть будущее.
Я тактично кивнул.
— Ценю ваше доверие. Вы можете делать это в любое время по желанию или зависите от каких — то обстоятельств?
— Да, все зависит от моего желания. Это — как видеть, когда открываешь глаза.
— Эта способность врожденная? Или развитая? — спросил я.
— Я думаю, — сказал он после секундного колебания, — ее можно назвать даром.
— Наверное, это очень полезная способность?
— Люди так думают, — он печально улыбнулся. — Однако я вижу не общее будущее, а будущее каждого отдельного человека. Любое будущее содержит что — то животрепещущее и кровоточащее для него и для его близких.
Не всегда все было так легко и радужно. Бывают случаи, когда выздоровление пациента лишь приносило трагедию тому и другим. Выживший ребенок оставался неполноценным. Этот мужчина умрет позже. Эта женщина убьет ребенка, а затем себя… Но что я мог сделать.
Я не бог, не судья им. В подобных случаях я передавал их другим врачам без комментариев, и пусть рассудит кто — нибудь другой. Может быть, я не прав. Как — то влиять на общественные дела я не решался. Слово здесь, слово там… Я мог бы изменить ход истории. Но я не могу видеть далеко. И мир, который я создавал бы, мог познать мало радости и много горя. Я недостаточно мудр, чтобы исправлять мир. Или, может, я здесь тоже не прав?
Часто жизнь бывала непереносима, и почти все время я чувствовал ее гнетущую тяжесть. Это даже не жизнь, а просто выполнение необходимых для жизни функций. Ни друзей, ни жены, ни детей… Я был другим. Я знал слишком много и не мог никого любить. Если я становился слишком близок с кем — нибудь, я пытался уберечь этого человека от любого несчастья и чувствовал, как это отбирает все больше времени, а люди все больше превращаются в автоматы, послушные моей воле. И они тоже это чувствовали и начинали ненавидеть меня.
