Роджер Желязны - Мастер снов
Он допил свой бокал и снова налил себе и ей.
Он все еще обдумывал эту проблему, когда вспыхнули буквы: "Задайте новые координаты". Машина вышла на обходную дорогу и остановилась. Рендер выключил зуммер и надолго задумался.
Редко кому удавалось слышать, чтобы он хвастался своим уменьем. Коллеги считали его скромным, хотя бесцеремонно отмечали, что если когда-то объявится лучший нейросоучастник, это станет днем, когда больного гомо сапиенса будет лечить не менее чем сошедший с небес ангел.
В обоих бокалах оставалось шампанское. Пустую бутылку Рендер бросил в специальный бункер сзади.
— Знаете что? — сказал он наконец.
— Что?
— Пожалуй, стоит попробовать.
Он наклонился, чтобы задать новые координаты, но она уже сделала это. Когда он нажал кнопку и машина повернулась, Эйлин поцеловала Рендера. Ниже очков щеки ее были влажными.
Глава 2
Самоубийство расстроило его больше, чем следовало бы, и еще миссис Ламберт позвонила накануне и отменила встречу, так что Рендер решил потратить утро на размышления. Он вошел в офис хмурый, жуя сигару.
— Вы видели?.. — спросила миссис Хиджс.
— Да. — Он бросил пальто на стол в дальнем углу комнаты, подошел к окну и уставился в него. — Да, — повторил он. — Я ехал мимо с прозрачными стеклами, и его еще не убрали.
— Вы его знали?
— Даже не знаю его имени. Откуда мне знать?
— Мне только что звонила Прайс Толли, секретарша инженерной компании на 86-м. Она сказала, что это был Джеймс Иризари, дизайнер, офис которого дальше по коридору. Долго оттуда падать! Он, наверное, был уже без сознания, когда ударился? Его отнесло от здания. Если вы откроете окно и выглянете, то увидите — слева…
— Не беспокойтесь, Бинни. Ваша приятельница имеет какое-нибудь представление, почему он это сделал?
— Вообще-то, нет. Его секретарша выскочила в коридор с воплем. Похоже, она вошла в его кабинет по вопросу какого-то чертежа как раз когда он перемахивал через подоконник. На столе лежала записка: "У меня было все, чего я хотел. Чего ждать?" Занятно, а? Я не имею в виду — забавно…
— Угу. Что-нибудь известно о нем самом?
— Женат. Пара детишек. Хорошая профессиональная репутация. Куча работы. Спокойный и рассудительный, как все такие люди. Мог позволить себе иметь офис в этом здании.
— О, господи! У вас на всех здесь есть досье?
— Видите ли, — она пожала пухлыми плечами — у меня в этом улье повсюду друзья. Мы часто болтаем, когда нечего делать. А Прайс к тому же моя золовка…
— Вы хотите сказать, что если я нырну в это окно, то моя биография через пять минут пойдет по кругу?
— Вероятно. — Она скривила в улыбке яркие губы. — Плюс-минус пара минут. Но ведь вы сегодня этого не сделаете, а? Знаете, это будет повторение, произойдет нечто вроде девальвации, и не даст такого резонанса, как в единичном случае. Впрочем, вы человек, с уважением относящийся к окружающим. Вы такого не сделаете.
— Статистика с вами не согласится, — заметил Рендер. — С медиками, как и с юристами, такое случается примерно втрое чаще, чем с другими специалистами.
— Эй! — она, похоже, расстроилась. — Ну-ка, отойдите от моего окна! А то мне придется работать у доктора Хансену. Он зануда.
Рендер подошел к ее столу.
— Я никогда не знаю, когда воспринимать вас всерьез, — сказала она.
— Ценю ваши заботы. В самом деле, ценю. Дело в том, что я никогда не был склонен доверять статистике — иначе мне следовало бы прекратить все свои игры четыре года назад.
— Хотя нет, о вас писали бы на первых полосах газет, — задумалась она. — Все репортеры спрашивали бы меня о вас… Слушайте, зачем это делают?
— Кто?
— Кто угодно.
— Откуда я знаю, Бинни? Я всего лишь скромный возбудитель души. Если бы я мог точно указать общую подспудную причину и найти способ предупреждения таких вещей — это было бы куда лучше всех моих попыток. Но я не могу этого сделать по одной простой причине: не могу придумать.
— Ох!
— Примерно тридцать пять лет назад самоубийство считалось в США девятой по значимости причиной смерти. Теперь она шестая для Северной и Южной Америки. В Европе, я думаю, седьмая.
— И никто так и не узнает, почему Иризари выбросился?
Рендер отставил стул, сел, стряхнул пепел в ее маленький сверкающий подносик. Она тут же опорожнила его в корзинку для бумаг и многозначительно кашлянула.
— О, всегда можно попробовать догадаться, — сказал он, — особенно человеку моей профессии. Во-первых, посмотрим, не было ли личных наклонностей, предрасполагающих к периодам депрессии. Люди, держащие свои эмоции под жестким контролем, люди, добросовестно и, может быть, с некоторым принуждением занимающиеся мелкими делами… — он снова скинул пепел в ее подносик и следил, как она потянулась было вытряхнуть пепел, но быстро отдернула руку. Он оскалился в злой усмешке. — Короче говоря, это нечто типичное для людей тех профессий, которые требуют скорее индивидуального, чем группового действия — медицина, юриспруденция, искусство.
Она задумчиво смотрела на него.
— Не беспокойтесь, — хохотнул он, — я чертовски доволен жизнью.
— Но сегодня вы несколько унылы.
— Пит звонил. Он сломал лодыжку на уроке гимнастики. Они должны были внимательнее смотреть за такими вещами. Я думаю найти ему другую школу.
— Опять?
— Может быть. Посмотрим. Директор собирается позвонить мне вечером. Мне вовсе не нравится переводить мальчика, но я хочу, чтобы он окончил школу целым и невредимым.
— Мальчики не вырастают без одного-двух происшествий. Такова статистика.
— Статистика не судьба, Бинни. Каждый делает свою.
— Статистику или судьбу?
— То и другое, я думаю.
— Я думаю, если что-то должно случиться, то оно и случится.
— А я нет. Я думаю, что человеческая воля при поддержке здравого смысла в какой-то мере управляет событиями. Если бы я так не думал, то не занимался бы своими авантюрами.
— В механистическом мире известны причины и их последствия. Статистика — это проверка.
— Человеческий мозг не машина, и я не знаю причин и последствий. И никто не знает.
— У вас звание химика. Вы ученый, док.
— Однако я троцкистский уклонист, — улыбнулся он, — а вы когда-то были преподавательницей танцев. — Он встал и взял свое пальто.
— Кстати, мисс ДеВилл звонила, просила передать: "Как насчет Сент-Морица?"
— Слишком церемониально, — сказал он. — Лучше Давос.
Самоубийство расстроило Рендера больше, чем следовало бы, поэтому он закрыл дверь своего кабинета, закрыл окна, включил фонограф и только одну настольную лампу.
"Какие качественные изменения в человеческой жизни, — записал он, — произошли после промышленной революции?"
Он перечитал фразу. С такой темой его просили выступить в субботу. Как обычно в таких случаях, он не знал, что говорить, потому что сказать он мог многое, а ему давался только час.
Он встал и начал ходить по кабинету, наполненному теперь звуками Восьмой симфонии Бетховена.
— Способность причинять вред, — сказал он, щелкнув по микрофону и включив записывающий аппарат, — росла в прямой связи с развитием технологии. — Его воображаемая аудитория притихла. Он улыбнулся. — Потенциал человека в нанесении физических повреждений усиливался с развитием массового производства; его способность вредить психике через личные контакты возрастала в точной пропорции с ростом легкости общения. Но все это — общеизвестное, не об этом я хотел бы говорить сегодня. Мне хотелось бы обсудить то, что я называю аутопсихомимикрией — самогенерирующиеся комплексы тревоги, которые на первый взгляд кажутся подобными классическим образцам, но в действительности представляют собой выбросы психической энергии… — Он сделал паузу, чтобы положить сигару и сформулировать следующую фразу. — Аутопсихомимикрия — самоподдерживающийся комплекс имитации — почти всегда дело, привлекающее внимание. Например, один джазист полжизни играл в состоянии возбуждения, хотя никогда не пользовался сильными наркотиками и вряд ли знает кого-либо из тех, кто ими пользовался — потому что сегодня все стимуляторы и транквилизаторы очень слабые. Как Дон Кихот, он шел за легендой, и самой музыки было бы достаточно, чтобы вызывать особое состояние. Или один корейский военный сирота, который жив и сейчас благодаря Красному Кресту, ЮНИСЕФ и приемным родителям — которых у него никогда не было. Он так отчаянно хотел иметь семью, что выдумал ее. И что в результате? Он ненавидел воображаемого отца и нежно любил воображаемую мать, потому что он был высокоинтеллигентным парнем и слишком сильно стремился к частично истинным традиционным комплексам. Почему?
Сегодня каждый достаточно искушен, чтобы знать про освященные веками образцы психического расстройства. Сегодня многие причины для этих расстройств устранены — не радикально, как у моего взрослого теперь сироты, но с заметным эффектом. Но все же мы живем в невротическом прошлом. Почему? Потому что наше настоящее направлено на физическое здоровье, безопасность и благополучие. Мы уничтожили голод, но сирота из глуши охотнее примет пачку пищевых концентратов от людей, которые о нем заботятся, чем горячую еду из автоматического устройства.
