Макс Сысоев - Странники
Менялась и дорога. Небо прояснилось, и настоящие звёзды, разбросанные по Хрустальному Куполу угли Большого Взрыва, стали лучить сверху. Металлический лязг перешёл в звон колокольчиков и колоколов, исполняющих лирическое интермеццо меж актами моей судьбы. Оковы порваны, порваны. Совершенство стало явным.
***Трактор привёз нас в поле, окутанное сгущающимся холодным туманом. В воздухе сильно пахло химией, и это был запах экологической катастрофы. Маленькой, но опасной для всех нас.
Из тумана вышли люди, товарищи Светы и мои покровители: Учитель Кузьма Николаевич и двое Учеников. Последние, впрочем, почти сразу же покинули нас.
— Добрый вечер, — поприветствовал меня Кузьма Николаевич.
Учитель был пожилым человеком с седой бородой; он носил полинялую военную форму цвета хаки и походил на Фиделя Кастро. Это был практически мой современник (ну, может, по календарному времени лет на сорок моложе меня), и даже произношение у него было не как в будущем, а как в начале двадцать первого века, без этих резких «ч» и «щ». Его нужно было слушать очень внимательно. Хоть я и не был его Учеником, меня с первых минут знакомства восхитило количество здравых мыслей, вплетённых в его речь.
Учитель не уважал чужое мнение. Мнение, говорил он, это то же самое, что незнание. А какой смысл уважать незнание?
Учитель не делал святынь из чужих ценностей. Если для кого-то глупость — высшая ценность, почему мы должны делать её святыней?
Учитель говорил, что истина своя не для каждого человека, а для каждого вопроса. Взглянув на одну проблему с разных сторон, два человека могут спорить до бесконечности и так и не договориться. Но это вовсе не будет означать отсутствие истины, общей для них обоих.
Люди, утверждал Учитель, вопреки распространённому мнению, отлично могут понимать друг друга. Чтобы этого добиться, надо лишь чуть-чуть переосмыслить своё отношение к логике. Это задача непростая, но решить её необходимо каждому. Кузьма Николаевич не считал предосудительным решать за людей, что им необходимо. «Не решим мы, — говорил он, — так решат какие-нибудь властолюбивые мерзавцы. И люди им, как всегда, поверят».
Не стоит думать, что Учитель не любил людей. Кого он не любил, так это мизантропов. Во время конца света он на них насмотрелся.
— Отдохнул хоть чуть-чуть? — спросил Кузьма Николаевич.
— Признаться честно, я бы с куда большим удовольствием поработал, — признался я.
— Что ж... — Учитель потёр лоб. — Работы нам хватит на много лет вперёд... Посмотри-ка сюда. — Он отвёл меня в сторону, к неглубокой тёмной яме, из которой химией пахло сильнее, чем везде, и зачерпнул белым пластиковым стаканчиком воду из неё. Потом мы подошли к трактору, и в свете газовых фар я увидел на дне стаканчика густую, зловонную кислотно-зелёную жижу.
— В паре сотен метров отсюда начинается огромная свалка, — объяснил Кузьма Николаевич. — Там и мазут, и ртуть, и серная кислота. Всё это разлагается, никто не знает, какие вещества получаются в результате, как они реагируют друг с другом. Никто толком не следит за мусором. Вот эта жидкость в стаканчике — какие-то фенольные соединения, результат распада пластмассы. Летом свалка горела, а теперь начался сезон дождей. Отходы растеклись, смешались с грунтовыми водами и отравили природу в радиусе нескольких километров. В том числе, погибли пшеничные поля в деревне, находящейся под нашей защитой.
Он извлёк из рюкзака два респиратора; один надел сам, второй дал мне, и мы направились к холмам, с которых виднелся пригород разрушенной столицы. Пейзажи освещала выглянувшая из-за облаков почти полная луна. Респиратор прикрывал только нижнюю половину лица, и от порывов химического ветра щипало в глазах.
В низине у подножья холмов темнела тонкая линия забора, покосившегося, частично порушившегося. А за забором застыли волны других холмов, пёстрых, как из иного измерения, гнилых, источающих густой ядовитый пар.
Свалка. Притаившаяся среди общей разрухи. Цунами, застывшее на стоп-кадре. Амёба, занимающая площадь небольшого моря. Как ни старались люди отвезти мусор подальше, он вернулись к нам. На каждого мёртвого человека в двадцать втором веке приходилось по несколько сотен тонн отходов, а на каждого живого — во много раз больше.
— Вот это нам надо убрать, — сказал Кузьма Николаевич из-под респиратора. — А убирается оно не очень охотно. Но если б нас не было, оно расползлось бы по всей планете — и привет.
Мусор вспухал за забором, подобно дрожжевому тесту. Что-то в нём было от сумасшествия: теперь он будет со мной повсюду. Будет ласково разговаривать со мной, тихо подкрадываться, просачиваться в моё тело с помощью токсичных яблок… Вот поэтому-то я и не боялся испачкаться, когда лежал на рельсах под дождём. То, что называли грязью в моё время: глина и чернозём, налипавшие на ботинки и штаны, — это не грязь. То, что участвует в круговороте природных веществ, и из чего рождаются бананы, морковка и абрикосы; то, где роют норы лисы и зайчики, — это не грязь. Настоящая грязь — это тот яд, от воздействия которого меня лечила Света, который заставил засохнуть лес с блуждающими огоньками, от которого меня спасает респиратор, и от которого нам надо будет сотни лет отмывать госпожу Природу. Он пришёл оттуда, из-за хрупкого забора, ограждающего мир от настоящих авгиевых конюшен. Не изволите ли взять швабру?
— Зачем вы показываете мне это? — спросил я Кузьму Николаевича. — Вы думаете, когда я жил в двадцать первом веке, я не знал, к чему катится мир? Или надеялся, что разгребать это дерьмо придётся не мне, а каким-нибудь абстрактным потомкам, которых я даже не представляю? Вы хотите призвать меня к ответу? Но куда я должен был девать мусор, если не выкидывать?
— Были люди, у которых я бы поинтересовался, куда нам девать этот мусор теперь, после того, как его выкинули, — ответил Учитель, — Но никто никого к ответу не призывает. По большому счёту, никто и не виноват. Давай-ка вернёмся в лагерь, а то в респираторах особенно не разговоришься. Думаю, на свалку ты налюбовался.
***Ветер то налетал всё усиливающимися порывами, то затихал на многие минуты — и тогда откуда-то издалека доносился звонкий стук металла по металлу. Кто-то из Учеников выбивал магические руны на гранитных обелисках, которыми окружали свалку, пытаясь остановить распространение отравляющих веществ. Колдовство, доступное людям в двадцать втором веке, было единственным, что могло противостоять экологической катастрофе.
— Вот как ты думаешь? — продолжал Учитель, когда мы спустились с холма и смогли снять респираторы, — конец света это случайность или закономерность?
— Я не знаю, из-за чего он произошёл. Я мало знаком с новейшей историей. Как мне судить?..
— Нет, — остановил Кузьма Николаевич. — Ты знаешь, из-за чего он произошёл. Уже в середине двадцатого века любой человек, бывший чуть грамотнее мартышки, мог назвать десятка полтора причин, способных привести к концу света. За время, которое ты пропустил, выпав из истории, совершили не так уж много принципиально новых открытий (если не считать колдовства). Большая часть того, что привело к концу света, активно использовалось на протяжении полутора сотен лет. Так случаен ли конец света? Мог ли он не произойти, если б кто-то не захотел нажать на красную кнопку или разбить колбы со смертоносными вирусами?
— Ясно, — понял я. — Не покажи вы мне сейчас свалку, я б ещё мог подумать. А так — ответ очевиден.
— Ничего. Очевидные истины нужно повторять каждый день, иначе мы рискуем через неделю всё забыть. Конец света не случаен. Многие поколения людей ежедневно совершали действия, которые в итоге привели цивилизацию к краху. Люди догадывались, что делают что-то неправильное, но не останавливались. И главной бедой были вовсе не в жадные капиталисты, которые ради барышей погубили столько народу. Главная беда скрывалась в головах у обычных людей, которые позволяли водить себя за нос. Видишь ли, человечество сейчас находится в тупике. Многие сейчас боятся техники, думая, что это именно она, подчинив себе человеческое сознание, привела к концу света. Эти люди хотят остановить прогресс. Сделать так, чтобы мы вечно жили в средневековье, злом, но не опасном, или античности, жестокой, но мудрой. Вот только прогресс не остановить. Если мы восстановим цивилизацию в любой из тех форм, которые она принимала на протяжении истории, конец света рано или поздно повторится, потому что цивилизация не сможет замереть на каком-то историческом этапе. А значит, мы опять пойдём по уже пройденному пути, и поскольку в голове у нас свалка, похуже той, на которую мы сейчас смотрели, то и придём мы опять к такой же разрухе. Это и есть тупик.
