Гоар Маркосян-Каспер - Забудь о прошлом
Дан не ответил, и Маран вдруг изменил тон.
— Вообще-то ты прав, дружище. И самое печальное, что я больше думал о себе. Понимаешь, когда на тебя так смотрят, начинаешь воображать о себе бог знает что. И сразу превращаешься в какую-то жидкую кашу. Я, мол, и так хорош, чего еще стараться. Пропадает всякая охота…
— Совершать подвиги? — усмехнулся Дан.
— Если бы! Нет. Охота делать грязную работу. Я ведь сегодня все утро праздновал труса, Дан. Валялся и искал повод увильнуть.
— Но не нашел.
— Нет. — Он вздохнул. — Бездарный у меня сегодня выдался день. Сначала я разочаровался в себе сам, потом разочаровал других. Расстроил и обидел дорогих мне людей — Наи, Мита, Поэта, тебя…
— Меня?
— Да ладно, не притворяйся. Ты тоже расстроен и обижен, ты просто не подаешь вида, потому что ты человек добрый, но ты обижен, что я опять потащил тебя куда-то, зачем-то, ничего не объяснив, так ведь?
Дан пробормотал нечто нечленораздельное.
— Может, меня извинит то, что я хотел вас уберечь, тебя и Поэта? Я имею в виду не пули, конечно. Это само собой. Если б тот тип изготовился стрелять, когда я был рядом с вами, парни обезоружили б его сразу. Нет, я хотел оградить вас от другого. Если б он попал в мою, не самую, как оказывается, умную голову, вы бы потом бог весть сколько себя винили, что не удержали меня. Зная заранее. Поэтому я и не хотел, чтобы вы знали. Но вообще-то я ужасный человек, Дан. Нельзя сказать, что я не понимаю. Я отлично понимаю, что не имею права никем командовать, а тобой уж никогда не имел, и обещаю себе больше этого не делать, но потом приходит какая-то минута, и я непроизвольно начинаю распоряжаться.
— Это потому, — сказал Дан, — что бывают минуты, когда без командира не обойдешься.
— Но почему это обязательно должен быть я?
— А кто же? — спросил Дан бесхитростно.
Дан лежал на диване и слушал «Латания-фонор». Со вчерашнего дня он находился в полной прострации. После возвращения домой он лег и так и пролежал весь вечер, ничего не делая. Даже обедать не пошел. Исчез незаметно Поэт, ушел Маран, Дан отказался ехать с ним в Вагру, удивившись про себя, как это Маран в состоянии еще провести два часа за рулем. Утром его хватило только на то, чтоб встать, одеться, сходить позавтракать и снова принять горизонтальное положение. Вначале он не мог понять, почему так расклеился, но потом догадался, что причина в ушедшем внезапно напряжении последних дней, начиная с памятной ночи в Латании.
Корреспондент «Латания-фонор» был весьма скрупулезен и честен, слушая, Дан пожалел, что в Бакнии мало кто понимает латанский язык, но закончив повествование, репортер неожиданно перешел на бакнианский и принялся излагать все с самого начала. Дан удивился было, но тут звякнул его VF, и веселый Олбрайт сказал:
— Включи радио. Не наше, здешнее.
— Уже слушаю, — отозвался Дан.
— Программа «Земля-Торена» в действии.
— Так это наши?
— Наши деньги, их люди.
— Смотрите, не перессорьте их между собой, — предостерег Дан.
— Ну что ты! — после вечера в Старом Зале Олбрайт перешел на ты. — Лайва сам ведь подписал программу. Лично.
— Разве там есть такие штуки?
— Там есть пункт о материальном содействии сближению торенских народов, — засмеялся Олбрайт. — Если Лайва попросит, мы в два счета организуем ему вещание на Латанию. Кстати, что за детективные истории вы там разыгрываете? Может, расскажешь?
— Потом зайду, — ответил Дан и удивился кротости Олбрайта, но вспомнил, что, в сущности, они Олбрайту не подчиняются. И вообще никому. Во всяком случае, здесь, в Бакнии. Ситуация получилась уникальная. По линии Разведки им, а точнее, ему с Мараном, Поэта это, естественно, не касалось, теоретически следовало бы находиться в распоряжении начальника орбитальной станции, но поскольку они оказались на Торене по приглашению Всемирной Ассамблеи, из подчинения собственному начальству они были выведены. С другой стороны, будучи такими же членами земной делегации, как Олбрайт, они имели те же права, и если уж кто-то мог отдавать им приказания, то только пребывавший в данный момент в Латании глава этой делегации. Что, впрочем, тоже не факт, поскольку участие в миссии Марана с Поэтом расценивалось, как любезность, и никто им приказывать не пытался, их только просили. Так что Маран мог в своих действиях ни на кого не оглядываться, как и поступил. Что касается самого Дана… учитывая достаточно пассивную роль, которую он сыграл во вчерашней детективной, как выразился Олбрайт, истории, вряд ли ему стоило ожидать хоть какого-то нагоняя…
Пока он осмысливал ситуацию, явился Поэт. Он прошел прямо к Дану, сел напротив и спросил:
— Газету видел?
— Я не выходил, — сказал Дан. — Фонор вот слушаю.
Поэт отмахнулся.
— Что говорит «Латания-фонор», угадать нетрудно. Но попробуй, догадайся, что пишет «Утро Бакнии».
— Не хочу догадываться, — сказал Дан. — Дай газету.
Поэт вынул из кармана сложенное вчетверо «Утро» и подал Дану.
— Маленькая заметка на последней странице. Но стоит десятка передовиц. Заголовок великолепный. Там, внизу. «Охрана не теряет бдительности».
Дан отыскал небольшой кусок текста в нижнем правом углу и прочел:
«Вчера Начальником Вагринского отдела Охраны Летом Рива и его сотрудниками были задержаны при попытке убить недавно вернувшегося на родину бывшего главу бакнианского правительства Марана три бандита. Бандиты оказались членами общественной организации „Мстители“, при задержании они назвали имена людей, давших им задание совершить покушение и снабдивших оружием. Этими людьми оказались высокопоставленные члены организации. Начальник Внутренней Охраны Бакнии Песта отдал приказ арестовать указанных лиц. При обыске обнаружено, что „Мстители“ создали целый склад оружия, обучают стрелков, взрывников и представляют опасность для общества. По приказу Начальника Охраны организация распущена, ее восстановление запрещено, арестованные руководители предстанут перед судом. Что касается Марана, то благодаря расторопности сотрудников Лета Рива он не пострадал, несмотря на то, что один из убийц успел выпустить очередь из семи пуль.»
— Сам Песта! — сказал Поэт, когда Дан опустил газету. — Он ненавидит Марана больше, чем любой другой, даже больше, чем Лайва, я думаю. И вот! Он приперт к стенке. Какой удачный момент — делегация землян, куча журналистов, никогда в Бакнии не было столько иностранных журналистов, и все в курсе, ну никак не замять! Везет этому Марану!
— Везение тут не при чем, — возразил Дан. — Наверняка все это входило в его расчеты.
— Но без пуль-то можно было обойтись, Дан?
— Не думаю. Ты бы слышал, как их расписывал репортер. Как он держал их в руке, и калибр, и гильзы, и само оружие, и где пули засели… Без пуль такого эффекта все-таки не было бы… — Он посмотрел на Поэта и лукаво спросил: — Уже не злишься?
Тот вздохнул.
— В сущности, я сам во всем виноват. А вернее, это чертово латанское вино. Не будь я так пьян, разве я сказал бы Марану то, что сказал? Не знаю, где были мои мозги, в каком виде, что в них могла зародиться абсурдная мысль, будто Маран сбежит от опасности, а не сунет немедленно свой неприлично красивый нос в самую кашу?.. Да и как мне на него сердиться? — Он снова вздохнул. — Ведь скоро вы снова улетите, а я останусь здесь с Дором, который заделался добропорядочным семьянином и законченным подкаблучником. С бедняжкой Диной, которая совсем высохла, никуда не ходит, даже не хочет разговаривать и только смотрит тоскливыми глазами потерявшего хозяина нанка…
— С Диной надо что-то делать, — сказал Дан решительно. — Я сегодня же поговорю с Никой. Ее нужно на какое-то время увезти. Оторвать от этого дома, этих картин, спасти.
— Спасай, — сказал Поэт грустно. — Спасатель из тебя, Дан, замечательный. Спасай, но только не так… основательно. Не отбирай у меня и Дину, как ты отобрал Марана.
— Я отобрал?!
— Не обижайся. Конечно, ты его спас. После того, что он пережил, это было нелегко. Человек, перенесший двойное крушение — идеалов и веры в себя, трудно поддается спасению. Недаром он так рвался умереть в подвалах Крепости. Ты его вытащил, помог найти себе новое применение, словом, спас. И… отобрал его. У меня, у всех нас, у Бакнии… Он ушел. И, наверно, уже не вернется.
— Прости меня, — сказал Дан тихо.
— Ну что ты, Дан. Это ты меня прости. Я неблагодарное, эгоистическое животное, боящееся распада своей стаи. Не будем больше об этом. — Он встал и ушел к себе.
Полежав еще немного, Дан решил-таки сходить к Олбрайту. Он встал, надел свежую рубашку и причесывался, когда Поэт крикнул ему из своей комнаты:
— Дан! Можно тебя на минутку? — И когда Дан заглянул в дверь, попросил: — Не говори Марану об этом. Ну о том, что я тебе недавно сказал. Ладно?
