Алексей Фомин - Атипичная пневмония
Красный шар заходящего солнца уже оседлал высокий правый берег реки. Костерок весело горел невысоким бездымным пламенем, потрескивая угольками. В котелке лениво булькала уха.
– Папа, смотри, они возвращаются, – громко сказала Вика.
– И с ними идет кто-то еще, – добавила Марина.
Виктор, сидевший на корточках у костра и разравнивающий прутиком угли, поднялся на ноги и, приложив ладонь козырьком ко лбу, посмотрел в сторону хутора. Действительно, фигурок было три. Сделал несколько шагов в сторону, нагнулся, поднял автомат и набросил ремень на плечо.
– На всякий случай, – пояснил он.
– Да, – поддержала его Марина, вытащив из-за пояса пистолет и тщательно осмотрев его, – что-то давно у нас не было никаких приключений.
Идущие приближались, и уже можно было рассмотреть, что они ведут между собой вполне мирную беседу, а в поведении незнакомца нет никаких признаков агрессии. Виктор отложил оружие в сторону.
– С ними, кажется, поп идет, – заметила Вика, – а в руках пусто, значит, ничего не удалось достать.
– Мир вам, – сказал незнакомец, подходя вместе со Свирским и Михаилом к костру.
Ему было явно за семьдесят. Глубокие морщины, загорелая, выдубленная ветром и солнцем кожа, печально опущенные уголки рта, прячущиеся в давно нестриженых усах, бородка клинышком, некогда, видимо, холимая, сейчас отросла и почти потеряла форму, седая грива, забранная сзади в хвостик, застиранная черная ряса, отливающая ржавчиной в лучах заходящего солнца, на груди восьмиконечный деревянный крест, висящий на обычном шнурке.
– Отец Василий, – представился незнакомец и принялся выкладывать на землю из глубоких карманов рясы картошку, помидоры, болгарский перец и даже два здоровенных, как сапог сорок пятого размера, иссиня-черных баклажана.
– Если бы не отец Василий, – начал говорить Анатолий Львович, но тут его перебил Мишка, принявшийся скороговоркой рассказывать о результатах проведенной разведки:
– Ну вот, пришли мы на этот хутор, сунулись в крайний дом. Орали, орали у калитки – никого. Даже собаки нет. Зашли во двор, постучали в дверь, в окно – никого. Пошли в соседний дом. Я уже смело калитку открываю, только шаг сделал, а тут на крыльцо мужик с двустволкой выскакивает. «Убирайтесь! – орет, – сейчас стрелять буду!» Мы – назад. Пошли в дом напротив. Смотрим, а в окне бабка руками на нас машет. Мы опять вышли на улицу. А тут навстречу отец Василий как раз идет. Он нас и просветил. На хуторе-то, оказывается, птичий грипп. Вот они и сидят по своим хатам, ни с кем не общаются.
– Да, да, – подтвердил поп, кивая седой головой, – такое вот печальное событие.
Слушая рассказчика, Виктор с дочерью уже успели почистить и порезать в уху картошку и накрыть импровизированный стол прямо на траве.
– Но в этом году он полегче, чем в прошлые годы, – продолжал отец Василий, – мрет только птица, случаев падежа скотины мне не встречалось. А случай смерти человека – вот первый. Как раз по этому скорбному случаю побывал на этом хуторе. Сегодня отпевал покойника-то. Я уж вторую неделю квартирую в соседней станице. Загостился на одном месте… А вчера девчонка прибегала, просила прийти сегодня… А это мне за работу дали… – Отец Василий повернулся и ткнул пальцем в то место, куда он выкладывал овощи.
– А мешочек с солью у вас есть? – неожиданно спросила Вика.
– Не-ет, – оторопело ответил священник.
– А вы расстрига? – продолжала допрос Вика.
– Почему же расстрига? – переспросил отец Василий, – хотя… можно, наверное, сказать и так, поскольку был у меня приход, я его покинул самовольно и пошел странствовать. Но сана меня никто не лишал, по крайней мере, мне об этом неизвестно. А почему ты об этом спрашиваешь, дочь моя?
– Не обращайте внимания, отец Василий, – ответил за нее Мишка, – это так… литературные аллюзии.
Котелок с дымящейся, вкусно пахнущей ухой был уже снят с огня, а Виктор Петрович извлек откуда-то пластиковые ложки и тарелки.
– Всем за стол, – скомандовала Марина, а потом добавила, обращаясь уже только к отцу Василию, – пожалуйста, присаживайтесь.
То ли густая, наваристая уха сегодня была особенно хороша, то ли все успели к вечеру изрядно проголодаться, но котелок как-то необычно быстро опустел. Михаил, заглянув в него очередной раз, разочарованно констатировал:
– Пусто… Ладно, сейчас схожу на реку, воды принесу. Пусть Анатолий Львович свой знаменитый чай заварит.
– Отец Василий, я так понял по вашему рассказу, что птичий грипп здесь каждый год бывает различных типов? – спросил у священника Свирский.
– А почему у вас крест деревянный? – снова влезла с вопросом Вика.
– Крест-то? А это, чтоб людей в искус не вводить, – ответил поп. – Знаешь, как бывает, может и человек неплохой, а увидит здоровущий серебряный крест, начнут ему в голову мысли дурацкие лезть. Это все от нищеты да убогости нашей… Грипп-то? Да, конечно, разный. То было все болели; и птица, и скотина, и люди. А в этот год – только птица.
– Ну да, ну да, – забубнил себе под нос профессор, – это, значит, первоначальный, самый примитивный штамм. А до этого уже была мутировавшая разновидность… Интересно, интересно… А как же сегодняшний покойник?
– Покойница, – ответствовал отец Василий. – Говорят от кур своих заразилась, у нее давеча падеж был. А домашние, те вроде бы ничего, здоровые.
– А в прежние годы, – продолжал настойчиво выспрашивать Свирский, – были случаи передачи вируса от человека к человеку?
– Кто ж его знает, – развел руками священник, – но в прошлом году люди болели, да, и кое-кого Господь прибрал…
– Так как же они в таких условиях продолжают живность держать? – изумился Свирский.
– Да, держат, – подтвердил отец Василий, – как им не держать? Держат, – еще раз повторил он, – только в случае падежа карантин устраивают, вот как на Ромашкове.
– А вы сами не боитесь заразиться? Вот сегодня покойника отпевали, в зараженный дом входили… – спросил профессор.
Отец Василий с удивлением посмотрел на Свирского, словно недоумевая, как такой солидный, пожилой человек может задавать столь наивно-детские вопросы.
– На все воля Божья, – ответил он, – а священнослужитель, как и врач, должен исполнять свой долг перед Богом и людьми всегда и везде. И никому не отказывать… А бояться… чего уж бояться-то. Я в позапрошлом году переболел… Тяжело болел, думал призовет меня к себе Господь… Но нет, видимо, не пришел еще мой час. Жив-здоров, как видите. С тех пор не то что птичий грипп, а и простуда обычная ко мне не липнет.
– Интересно… Интересно… Выработался стойкий иммунитет после заболевания, перенесенного в тяжелой форме… – бормотал Анатолий Львович, усердно протирая носовым платком очки, что свидетельствовало о крайней степени волнения.
За время их беседы Мишка успел сгонять на реку и принести воды, раздуть угли, подбросить в костер сучьев и повесить над пламенем котелок.
– Анатолий Львович, – обратился он к профессору, – вода уже закипает, заварите, пожалуйста, ваш замечательный чай.
Свирский поднялся на ноги и подошел к костру, Михаил уже стоял наготове, протягивая ему пачку чая и ложку.
– Отец Василий, – сказала Марина, подгребая под себя сено из копешки и устраиваясь поудобней, – а почему вы свой приход бросили? Почему странствовать отправились?
Он поднял голову, встрепенувшись так, как будто она своим вопросом помешала ему додумать какую-то бесконечно важную, но в то же время чрезвычайно запутанную и длинную думу.
– Странствовать? – переспросил он, пожал плечами, перекрестился и с убеждением сказал: – Это было озарение… Свыше… Жил я до того, как все священники живут – от праздника до праздника. Хлопотал о ремонте храма и восстановлении колокольни, воскресную школу открыл… Тем более, что отчизна наша, долгое время лютыми безбожниками управляемая, отошла от православия, позабыла Господа. Отсюда и беды все… И я старался служил, пытаясь вернуть людям чистый источник веры. Одним словом, как вы, миряне говорите, крутился. Но однажды остановился… и задумался. Уже и безбожных коммунистов давно нет, дважды в год церковную службу на всю страну по телевидению транслируют, большие начальники в храмах стоят и, держа свечечки, неумело крестятся, уже без присутствия священнослужителя и шагу не делается. Даже бордель, прости Господи, новый открывается, и то попа приглашают, чтобы освятил он данное учреждение. Церковные иерархи в самых высших сферах заседают, с министрами-президентами лобызаются и за ручку здороваются. Вроде вернула церковь себе утраченные позиции в обществе и государстве… Почему же жизнь наша с каждым днем становится все омерзительнее, а люди – циничнее и подлее? Почему младшие перестали оказывать почтение старшим, почему исчезает семья, почему на улицах наших городов миллионы беспризорных детей при живых родителях, почему у нас десятки миллионов алкоголиков и наркоманов, почему убийства людей у нас стали обыденным явлением, а воровство и прелюбодеяние даже не почитаются грехом? И почему, наконец, наши кладбища так густо заселены двадцати-тридцати-сорокалетними мужиками? Как будто война прокатилась по Руси…
