Владимир Кузьменко - Гонки с дьяволом
— То волки, а то люди!
— А я не считаю их людьми. Чтобы быть человеком, недостаточно иметь тело человека. Надо иметь душу человека. Человек, поднявший руку на человека ради своей прихоти и похоти, теряет право быть человеком. Человек-насильник, убийца — в моих глазах уже не человек. Уничтожая его, я испытываю чувства, сходные с теми, когда уничтожаю волков или одичавших собак.
— Вы хотите искоренить насилие насилием. Но этот путь давно опробован человеком и не привел ни к чему хорошему.
— Я понимаю вас, отец Серафим. Здесь есть большое «НО»! Насилие против насилия применялось для того, чтобы заменить одних насильников другими. То есть, для того, чтобы, уничтожив старых насильников, получить право насильничать самим. Вся история замены одного правления другим представляла такую бесконечную трансформацию.
— А вы думаете, что именно вам удастся этого избежать?
— Во всяком случае, надо попытаться.
— Мне трудно с вами спорить. Вы молоды и облечены властью, я — недостойный слуга Божий, стар и немощен. Я буду молить Господа нашего, чтобы он пощадил народ наш и ниспослал на эту землю мир и свое благословение.
— В добрый час, отче.
Я думал, что поп, наконец, покинет мой дом. Через час я должен быть на Совете, где предстояло заняться хозяйственными делами. Но он не уходил.
— Еще немного, прошу вас!
— Что-нибудь важное? — спросил я, глядя на часы.
— Чрезвычайно! Я хочу сказать о вещах, которые находятся в вопиющем противоречии не только с христианской моралью, но и с моралью цивилизованного общества!
Я понял, куда он гнет.
— Брак, — это величайшее таинство и основа человеческого общества.
— Вполне с вами согласен, отче!
— Но разве можно назвать браком то, что мы видим?! В блуде, истинно говорю вам, в блуде живут люди и в блуде рождают детей своих!
— Вы имеете в виду, что на каждого мужчину приходится по четыре женщины. Разве это наша вина?
— На то воля Божья. Мы должны в час тяжких испытаний сохранить лицо человеческое, восстановить семью, ибо семья — это первооснова общества.
— Все это верно, отец Серафим! Но, куда деть лишних женщин? Что вы предлагаете?
— Христианская церковь имеет большой опыт в этом отношении.
— Интересно.
— Разве в истории нашего народа не было таких времен, когда Родина жертвовала своими сынами во имя свободы и будущего своего народа? Целые села лишались своих кормильцев и женщины впрягались в плуг вместо лошадей. Жены, лишенные мужей, уходили от мирских соблазнов в монастыри для укрепления духа своего в вечной беседе с Богом.
— Ваша идея, отец Серафим, неприемлема по нескольким причинам. Во-первых, жестоко и несправедливо лишать женщину радости материнства. Здесь же скажу вам, что спасение рода человеческого после столь страшной эпидемии состоит в росте его численности. Во-вторых, ответьте мне, кто будет содержать и кормить ваших монахинь, занятых молитвами?
— Миряне…
— Миряне будут кормить своих жен и детей! И это будет справедливо. Ваши же сестры-монахини не смогут прокормить себя, ибо есть труд, который по силам только мужчине. Никто не заставит людей отдавать плоды своего труда в ваш монастырь. Следовательно, вы просто экономически не сможете существовать. В былые времена государство могло выделять монастырям часть своего продукта, теперь же у нас нет ни малейшей возможности. На плечи мужчин и так легла огромная тяжесть. Наши женщины оказывают посильную помощь своим мужьям, иногда буквально надрываясь на работе. Знаете, — я глянул попу в глаза, надеясь, что он поймет меня, — до катастрофы я мечтал о таком обществе, в котором женщина вообще не будет трудиться, а займется только семьей. Если бы не проклятая гонка вооружений и многомиллионная паразитирующая масса бюрократического аппарата управления, мы, люди, при той производительности труда, могли бы давно создать такое общество. И оно было бы самым справедливым, ибо не может быть социальной справедливости без справедливого отношения к женщине. Самый тяжелый и самый нужный для общества труд — труд женщины-матери не оплачивался и не вознаграждался государством, которое и существовать без этого не смогло бы. Вы можете открывать свой монастырь. Я не буду мешать. Но вы должны твердо себе уяснить, что содержать его вы будете сами.
— Следовательно, от вас никакой материальной помощи не поступит?
— А вы спросите тех, кто сейчас содержит свои многочисленные семьи. Да, многочисленные! У некоторых отцов уже по шесть детей, и это радует. Род человеческий не прекратится. Так вот, спросите у них, смогут ли они выделить вам часть своего продукта, чтобы содержать молящихся монахинь? А что до «блуда», как вы выразились, то я бы просил вас воздержаться впредь от подобных выражений и не оскорблять ни женщин, ни детей, родившихся в таких условиях. Хочу предупредить вас. Прошлой осенью народное собрание приняло закон о достоинстве человека. Публичное оскорбление этого достоинства приравнено к уголовному. За это следует наказание — изгнание из нашей общины. Если вы прибегните к таким словам публично, то любой гражданин общины сможет возбудить против Вас судебное преследование и добиться изгнания. Поостерегитесь быть первой жертвой этого закона!
— Я ничего не знал об этом, — ошеломленно пробормотал поп.
— Возможно, вы прибыли к нам весною?
— Да. Мне никто не говорил.
— Теперь знаете.
— Но простите, как же тогда обличать пороки? Ведь церковь должна бороться с пороками общества.
— Обличайте на здоровье. Но, давайте уточним, что считать пороком. Обличайте ложь, призывайте к справедливости, воспитывайте уважение детей к родителям и любовь родителей к детям, обличайте насилие, несправедливость, проповедуйте заповеди: не убий, не укради, не возжелай жены ближнего, не злословь и еще там какие? Но оставьте интимные стороны жизни. Поверьте, нам самим было трудно принять такое решение. Мораль не рубашка, которую можно снять и одеть новую. Это был болезненный процесс. Я надеюсь, что пройдет время, условия, породившие данные отношения, исчезнут и восстановится привычная для нас мораль. Впрочем, и тогда будет болезненный переход от того, что создалось сейчас.
— Может вы и правы. Не мне судить. Возможно, что Господь наш простит наши вынужденные грехи…
Мне наскучил этот разговор и у меня мелькнула озорная мысль:
— А не кажется ли вам, отец Серафим, что ежели Господь Бог создал такие условия, то он и благословил вытекающие из них отношения?
Он ошеломленно посмотрел на меня, стараясь понять, серьезно ли я это говорю.
— Я, знаете ли, не подумал… — наконец пролепетал он.
— А вы обратитесь к первоисточникам. Где в Старом или Новом Завете вы найдете осуждение таким брачным отношениям?
— Но христианство…
— Я мог бы вам напомнить Авраама, царя Соломона и Давида, но воздержусь. Найдите мне место, где Христос осудил бы полигамию?
— Но святой Павел…
— Святой Павел был потом. У нас тоже были такие продолжатели Маркса, которые на деле извращали его учение. Ученик может развить учение, но может и извратить его. Разве церковь не отвергла учения некоторых последователей Христа? Например, Ария? А возьмите раскол церкви на православие, католичество и лютеранство, я уж не говорю о многочисленных сектах. Все они признают Христа, но каждый по-своему толкует его учение. Вы ссылаетесь на Павла. Но разве Павел — сын Божий? Обратите внимание: Христос был менее категоричен и более терпим, чем Павел. И я скажу вам почему! Христос искал истину, а его ученики — власть. Цели были разные!
— Вы, как сами сказали, атеист, а говорите о Христе с таким теплом и уважением. Странно.
— Ничего странного нет. Христос совершил подвиг и достоин глубочайшего уважения. Он первый сказал: все люди — братья! За одно это он заслужил благодарность поколений. Он призывал к терпимости, говорил; «Я человек и ничто человеческое мне не чуждо». Так следуйте заветам своего учителя, любите людей такими, какие они есть и будьте терпимы! Потом, отец мой, церковь внушила людям неправильное, примитивное представление о целях Христа.
— Христос — Спаситель!
— Правильно! Но от чего?
— Для жизни вечной!
— Вот вы здесь и извращаете учение Христа. Христос призывал к спасению в человеке его человеческой сущности, над звериным началом, над страстью человека к насилию над своими ближними. Ибо эта страсть и привела к гибели нашу цивилизацию. Помните, он говорил, что легче верблюд пройдет в игольное ушко, чем богач в царство Божие. Что это значило? Богач, Христос это понимал, в тех условиях низкой производительности труда, был грабителем или вором, ибо грабил, воровал чужой труд. Что делает церковь? Она призывает богатых жертвовать материальные средства церкви, обещая за это спасение. Так?
