Александр Казанцев - Озарение Нострадамуса
26-я армия принадлежала II Украинскому фронту и должна была занять Австрийские Альпы в провинции Штирия, куда Званцеву и надлежало из Вены направиться.
— Вы, полковник, — наставлял генерал Гагин, статный красивый, воплощение военной интеллигентности, — должны обеспечить демонтаж и отправку в СССР оборудования находящихся в Штирии заводов в компенсацию того ущерба который нанесло нацистское нашествие нашей промышленности, разрушив наши заводы и уничтожив наше оборудование.
Званцев опешил. Он ничего не возразил генералу, но эта роль пришлась ему не по душе. Сражаться, разминировать, восстанавливать взорванные мосты и дороги он, как инженер, был готов. Но забирать оборудование с австрийских заводов, в то время как сама Австрия была аннексирована Гитлером во время аншлюсса, казалось Званцеву недостойным, хотя война есть война и разрушения, оставленные гитлеровцами в оккупированных районах его страны, бесспорны. И все же…
Не решаясь ни с кем поделиться своими переживаниями, Званцев вернулся в свой номер в гостинице «Бристоль», предоставленный ему по его положению. В дверь без стука вошел высокий подполковник, в котором он узнал своего друга и однокашника Колю Поддьякова, с которым вместе они, окончив институт, приехали в Белорецк. Коля стал там начальником литейного цеха и первым помощником Званцева, главного механика.
Званцев обрадовался, но нисколько не удивился, Поддьяков теперь был управляющим Всесоюзным трестом Союззапчермет, обеспечивая металлургические заводы запасными частями, о чем они всегда мечтали в Белорецке.
— Прикомандирован к тебе, товарищ полковник! — объявил тот.
— Знаешь, Коля, зачем мы здесь? — спросил Званцев.
— Знаю, — коротко ответил Поддьяков.
— Вот и я сегодня узнал. И места себе не нахожу. Мародеры мы.
— Дурак ты, Саша, хоть и полковник! — решительно заявил старый друг. — Я тебя насквозь вижу, за призрачную этику цепляешься, писатель?
— Да какая там этика! Скажешь, что война — это убийства и грабежи?
— Не грабежи в нашем случае, а взятие трофеев, за которые нами сполна заплачено ох какой кровью. Да ты сам кровь эту видел на Керченской переправе. Знаю, что у тебя и пилотка, и гимнастерка прострелены.
— Да мне там что! Разве что вымок.
— Вот и теперь тебя надо головой в воду сунуть, чтобы очухался, уполномоченный ГКО. Нюни готов распустить.
— Да меня, Коля, смущает, что заводы-то австрийские.
— А что на них делалось и для кого, как ты думаешь? Детские колясочки? Нет, брат, — «тигры» и «пантеры», которые на Курской дуге на нас черной саранчой библейской перли. Мы с тобой и должны взять то, что по праву принадлежит победителям, выстоявшим в невиданной схватке и сполна заплатившим слезами да кровью. И вправе теперь взять то, чем нашу страну ранили.
— Ну, не знаю, кто из нас писатель. Ты прямо веер передовых для центральных газет раскрыл.
— Ладно, не надо ссорится, — примирительно сказал Поддьяков. — Давай собирайся. «Виллис» там нам дали и группу офицеров, в том числе известных промышленников. Так что держись, не подкачай!
Званцев сам сел за руль «виллиса», рядом майор Асланов (директор Московского почтамта), которого назначили начальником штаба их группы. Сзади подполковники Поддьяков и Коробов (из знаменитой семьи металлургов, директор Днепропетровского завода) и солдат-шофер. На лобовом стекле красовался правительственный пропуск на право безостановочного проезда через все контрольные пункты.
Проезжали небольшие города, селения, контрольные посты, где строгие ко всем девушки с автоматами, в лихо заломленных пилотках, отдавали им честь, не останавливая.
Наконец выехали на вьющуюся серпантином дорогу. Австрийские Альпы. Крутые стены справа, пропасть слева. И там внизу цветущая долина, игрушечные домики на горных склонах. Штирия. Здесь, на стыке II и III Украинских фронтов, должна расположиться 26-я армия.
Дорогу выбирали по карте, которая вывела их в город среди гор — Брук-на-Майне, том самом Майне, на котором стоит и Франкфурт. Здесь эта крупная в Германии река была узким бурным потоком, перекинутый мост через который вывел к небольшой гостинице, где и обосновалась группа Званцева.
В этом австрийском городе Званцев оказался самым старшим по званию офицером Красной Армии и по положению должен был стать комендантом города, к чему менее всего был расположен.
Однако в маленькую гостиницу, занимаемую его штабом, явилась делегация напуганных горожан во главе с бургомистром, просивших защитить местных женщин, ожидая обещанных гитлеровцами насилий со стороны входивших в город солдат Красной Армии.
Званцеву доложили, что вблизи находится лагерь угнанных из Советского Союза для работы здесь женщин. И первым актом нового коменданта города было распоряжение о роспуске лагеря.
Впоследствии ни одной жалобы на насильственные действия победителей коменданту города не поступило.
Комендантская деятельность Званцева закончилась вызовом в расположенный неподалеку штаб 26-й армии, где, явившись к командующему армией, генерал-лейтенанту Гагину, он получил «добро» на начало работ по вывозу на советские заводы оборудования.
Утром Поддьяков явился к Званцеву:
— Поехали в Капфенберг, тут близко, я уже там был. Вывеску тебе одну покажу для успокоения души, — предложил он.
На металлургический завод в Капфенберге поехали вместе с Ильей Коробовым.
Вывеска, которую обещал показать Поддьяков, оказалась огромной сеткой над воротами завода, на которой золотыми буквами значилось: «ГЕРМАН ГЕРИНГ».
— Вот это да! — воскликнул Званцев. — Выходит дело, второй человек в национал-социалистическом рейхе — крупный капиталист?
— Это «хобби» такое у толстого летчика, — заметил Поддьяков. — Наш долг разделать эту «селедку», как переводится его имя.
Все вместе они осматривали цех с прокатным станом, напомнивший Званцеву Белорецкий завод, в который он был по-юношески влюблен, впрочем, как и Поддьяков. Тот еще шутил, что такая любовь, хоть и вдвоем, ревности не вызывает. Он любил балагурить в любой обстановке.
Заводы в Штирии оказались по преимуществу немецкими. На них немцы использовали дешевую австрийскую рабочую силу и пригнанных из Советского Союза подневольных рабочих.
— Ну, что я тебе говорил! — восклицал Поддьяков. — Надеюсь, дамские слабости у тебя прошли?
Неожиданно Поддьякова срочно отозвал в Вену генерал Гагин, как раз перед назначенным совещанием с инженерами завода в Капфенберге.
— Да ты и без меня справишься. Вспомни, как во время аварий в Белорецке командовал! И не церемонься с ними, к тебе ведь геринговские холуи придут.
Поддьяков умчался в Вену, и немецких инженеров Званцев принимал один.
Когда руководители завода собрались у бородатого оберста (полковника), директор геринговского завода встал и с достоинством произнес, очевидно заранее подготовленную фразу:
— Герр оберст! Мы не сомневаемся в гуманности Красной Армии, освободившей Австрию от гитлеровского ига, мы рассчитываем, что завод наш будет сохранен, и слухи о его демонтаже не подтвердятся.
Званцев говорил по-немецки и задал директору вопрос:
— Скажите, какую продукцию выпускал ваш завод?
— О, герр оберст, самую мирную! Листовой прокат. Для различных нужд промышленности.
— Промышленности, выпускающей из вашей мирной продукции танки, которые крушили наши дома, давили наших людей, разрушали наши заводы.
— Но, право же, герр оберст, рабочие и инженеры завода в Капфенберге не могут нести ответственности за деяния гитлеровских армий.
— Не могут? А кто вооружил эти армии? Или они шли на нас с дубинами?
— Разумеется, нет.
— Тогда, разумеется, герр инженер, вам придется нести равную ответственность за ущерб, нанесенный нашей стране, за кровь и разрушения, которые сеяли у нас ваши бронированные листы. Поэтому приказываю принять руководство демонтажем и так упаковать все детали, чтобы ни одна из них не пропала, ибо вам же самим придется монтировать стан вновь уже на другом заводе, где с помощью ваших бронированных листов германская армия уничтожала наше оборудование. Если там вы окажетесь не в состоянии смонтировать стан, предупреждаю — вас ждет РАССТРЕЛ.
Инженеры онемели от неожиданности.
Когда в унынии они расходились, Званцев услышат, как они говорили между собой:
— О, простой оберст так говорить не мог. Очевидно, это переодетый маршал Толбухин. Только он мог позволить себе подобные угрозы. И борода у него, конечно, приклеенная!
Как ни нелепо было это предположение, и Званцев никак не мог напомнить маршала Толбухина, но оно распространилось по Штирии. Австрийцам нужно было утешение, а за Званцевым закрепилось прозвище «вице-король Штирии».
Конечно, никто не уполномочивал его на такие заявления, но Званцев действовал с привычной ему решимостью, не задумываясь, что об этом скажут. Для него главным было, чтобы через некоторое время дворы завода в Капфенберге заполнились аккуратными пронумерованными деревянными ящиками, ждущими отправки по новому адресу. Просить у командования железнодорожные эшелоны — нечего было и думать, и Званцев поступил по собственному разумению: вызвал к себе руководство двух остановившихся заводов, паровозостроительного и вагоноремонтного.
