Сергей Волков - Анабиоз. Марш мародеров
— Мало ли что случится, — опасливо говорит Цапко и рубит воздух ладонью: — Берем всё по максимуму.
После того, как на нулевом этаже главного здания РКБ они нашли хранилища с медикаментами, Цапко словно подменили. Куда только девалось его нервная неуверенность, усталость… В фельдшера точно вселился другой человек, энергичный, бодрый и стопроцентно уверенный в себе.
Весь остаток дня они таскали к тягачу лекарства, вакцины, упаковки одноразовых шприцов и ящики, в которых булькали бутыли с физраствором.
— Стрептомицина еще шесть коробок! — орал Цапко в распахнутые двойные двери, откуда веяло холодом. — И тетрациклина.
— А бицилин брать?
— Обязательно! Против воспалительных процессов в мочеполовых органах!
Конечно, львиную долю всех медикаментов составляли противочумная вакцина и антибиотики, которыми лечат древнюю болезнь — стрептомицин, хлорамфеникол, тетрациклин. Но помимо них Цапко набрал кучу всевозможных медикаментов, а когда Ник попытался урезонить аппетиты фельдшера, отбрил его с чисто докторской безаппеляционностью:
— У меня больных полный город! Всё берем, всё!
Проходит несколько часов. Наконец Цапко понимает, что больше на МТ-ЛБ погрузить нельзя. По пояс голый Хал притаскивает из хранилища последнюю коробку с детскими витаминами. Фельдшер штык-ножом вскрывает ее и высыпает весело дребезжащие баночки с яркими этикетками прямо в командирский люк.
— И под ноги, под ноги смотрите! — наставляет он Ника и остальных. — Не дай Бог подавите.
Ник свешивается в люк, усмехается. Тягач забит лекарствами под завязку. На сидении стрелка лежат плоские коробки с желтыми наклейками.
— Если что случится, как я огонь вести буду? — спрашивает он у Цапко.
— На коленочки положишь, — ничуть не смущаясь, говорит фельдшер. — Всё, поехали, поехали!
— Сейчас. — Ник спрыгивает с тягача, идет к главному зданию.
Юсупов, Эн и Хал устремляются следом. Цапко недоуменно смотрит им вслед, потом до него доходит — он срывается с места и бежит, громко топая сапогами.
Все пятеро подходят к черному кругу копоти на асфальте. Из центра его торчат вилы, тоже черные, обугленные. Рукоятка сгорела. Это все, что осталось от Бабая.
— Может, он еще живой? — спрашивает Хал. — Мы же думали, блин, что он погиб, а он вона как… Ходит где-нибудь там…
— Нет, — твердо говорит Ник. — Не ходит. Он умер. Совсем. Умер, чтобы мы были живыми и спасли остальных.
— Откуда ты знаешь? — Эн смотрит на Ника, и он понимает, что девушка очень недовольна его словами.
— Знаю. Объяснить вот не могу.
— Здесь эта… тоже произошло что-то вроде разрядки двух полей, — пытается объяснить Юсупов. — И было искажение оптической…
— Не надо, Вилен, — останавливает его Ник. — Не нашего это ума дела. Но когда-нибудь мы обязательно разберемся, кто, зачем и каким образом это сделал и как нам все это прекратить. А сейчас давайте выдвигаться, нам надо до темноты попасть в Цирк.
Все, кроме Юсупова, сидят на броне — и потому, что внутри тягача нет места, и для того, чтобы удерживать разъезжающиеся по наклонным плитам коробки с медикаментами. Пятый слой, четвертый, третий — червоточина смирилась, она больше не строит козней, не пытается убить проникших в нее людей. Бабай словно бы разрядил какой-то невидимый и неведомый конденсатор, и пока энергия не накопится вновь, червоточина будет относительно безопасной. Относительно, потому что каменные ежи в живых стенах домов никуда не делись, провода все так же танцуют свою беззвучную самбу, и бледно-желтое лицо в окне больничного корпуса все смотрит и смотрит на машины «Скорой помощи» внизу.
Филатова Ник замечает у границы второго слоя. Силуэт в длинном плаще причудливо искажается, и кажется, что он пляшет какой-то народный танец, размахивая руками и приседая. Тягач пробивает полупрозрачную стену и останавливается.
— Что-то случилось? — спрашивает Ник.
Филатов опускает руки.
— Всё, конец! — скрипит он. — Они идут сюда. Они… крестный ход… сюда!
— Кто? Какой еще крестный ход? — наперебой спрашивают все.
Подойдя к тягачу, Филатов опирается на гусеницу.
— Монах собрал всех. И людей из Цирка, и из других общин. Он сказал им, что здесь, в червоточине, находятся райские врата. И что все, кто хочет спастись, должны идти крестным ходом и просить апостола Петра пропустить их.
— Какого еще Петра? — Ник спрыгивает на землю. — Они что там, с ума сошли?
— Хуже. И они несут с собой больных. И умерших.
— Что? — страшно кричит Цапко. — Идиоты! Это же стопроцентная вероятность заражения…
— Зачем? — не понимает Ник.
— Чтобы исцелить и оживить.
— Бред!
Хал растерянно моргает, потом говорит:
— Бред — это там, где мы были, блин.
— Далеко они? — спрашивает Ник.
Филатов тяжело дышит, у него дергается небритая щека.
— Танковое училище прошли, — скрипит он. — Через полчаса самое малое будут здесь.
— Идиоты, какие идиоты, — сокрушается Цапко, по-бабьи всплескивая руками.
Он бродит вокруг тягача, нелепый, рассерженный и потерянный одновременно.
— Что же теперь будет? — громко спрашивает Эн.
— Ничего не будет, — резко поворачивается Цапко. — Понимаешь, девочка? Ничего… Тотальное заражение. Они там…. — фельдшер машет рукой в сторону города, — уже все покойники. Если не соблюдать карантинный режим, смертность при чуме достигает девяноста процентов.
— И их никак нельзя вылечить? — напряженным голосом интересуется Ник.
— Если мы провакцинируем всех, изолируем больных и начнем их немедленное лечение, можно будет взять ситуацию под контроль. Но надо…
— Я знаю, что надо делать, — говорит Ник и забирается на тягач.
Он встает там во весь свой немаленький рост, достает монокуляр и надолго застывает, разглядывая заросшую дорогу, ведущую в город.
— Ну, и чё ты придумал? — Хал дергает Ника за штанину.
— Увидишь, — коротко бросает Ник, не отрываясь от монокуляра.
Глава седьмая
ХалОно, конечно, стремно — когда вот так. Все на измене сидят, да мне и самому очково, блин. Я про чуму вообще ничего не знал раньше. Думал, это просто слово такое прикольное — чу-ма. Ну, когда там пацан телке страшной говорит: «Вот ты чума, блин», или наоборот, когда кипиш идет и кто-нибудь потом рассказывает: «Там такая чума началась». Еще другие слова есть — «чумаход», «чумагон», «чуматары», «чучмек». Хотя «чучмек» — это уже другое что-то. Короче, я не думал, что это болезнь, от которой умирают все. А оказалось — это просто капец какая зараза. Так-то я про болезни серьезные знаю немного: СПИД там, гепатит Б или триппер. Еще есть энцефалит, это когда клещ укусит, и мышиная лихорадка, у нас мужик со двора чуть однажды кони не двинул от нее.
Когда Филатов сказал про крестный ход, я ничего не понял сперва, блин. Какой рай, какие врата? А потом, когда все узнали, что больных с собой тащат и на измену крепко присели, до меня дошло — Монах всех перезаражал. Он верит, что Бог поможет и спасет, но в червоточине-то никакого Бога нет, там просто беда какая-то происходит. Я как лицо это в окне вспомню, у меня мурашки по спине бегают, и сразу спрятаться куда-нибудь охота.
В общем, чё делать — никто не знает. Никто, кроме Ника. Ник чё-то придумал, но не говорит никому. Он вообще стал в последнее время борзый какой-то и типа крутой. У нас таким профилактических звездюлей выписывали — чтобы не мастерились, блин. И Энка раньше на Ника не так смотрела. Она сама мне вчера сказала, что Ник изменился. У нее типа любовь к нему была, я думаю. А теперь нет. Теперь она одна, и можно попробовать к ней подкатить, блин. Ну, это если мужики с чумой сладят, конечно. Потому что если не сладят, то уже ничего не будет.
Пестрая колонна крестного хода появляется вдали минут через пятнадцать. Ник видит мелькающие между деревьями фигурки людей, опускает монокуляр, сует его в клапан камуфляжных брюк. Всё, время наблюдений закончилось, наступает иное время.
Время действий.
Он запрокидывает голову и смотрит в небо. Уже по-осеннему бездонное, светло-голубое, подернутое легкими облаками, небо всегда было и всегда будет. А вот будет ли спустя час Никита Проскурин? Ник видит птицу, белую чайку, кружащуюся в вышине. Чайка точно будет. Ей ничего не угрожает.
— Перед смертью не надышишься, — говорит он.
Мысли о смерти давят на Ника, мешают ему, но избавиться от них он не может. Это становится невыносимым — чувствовать, понимать, что ты не управляешь собственным мыслительным процессом!
Ник ругается сквозь зубы, тянет с плеча автомат, отсоединяет рожок и проверяет патроны. Все в норме, оба смотанных вместе изолентой магазина полны. Скорее всего, столько патронов и не понадобится, но на всякий случай…
