Кир Булычев - Глубокоуважаемый микроб (сборник)
— Таня! — прошептал он. — Не надо.
— Заходите, — сказала Таня, уверенно зажигая свет, как делают, вернувшись домой.
Часовню пополам разделяла стойка. По эту сторону выстроились стулья для тех заказчиков, которые в ожидании срочного ремонта сидели, поджав под себя ноги или поставив их на газеты, расстеленные на полу. За стойкой были видны два станка, рабочие столы сапожников и во всю заднюю стену — полки с ячейками. В ячейках, выставив носки наружу, стояли парами ботинки и туфли. Мирону Ивановичу приходилось здесь бывать, но только днем, когда заходил починить ботинки. Тогда здесь было шумно, людно, сильно пахло лаком и кожей. Сейчас почему-то даже запахи сапожной мастерской куда-то исчезли.
— Таня, — сказал Мирон Иванович, — там, на стройке, есть сторож. Он услышит, и будут неприятности.
— Посмотрите на потолок. Видите эти своды? — сказала Таня.
Мирон послушно посмотрел наверх и подумал, что потолок давно пора покрасить. Он на самом деле был сводчатым, и в плавных линиях его была неправильность, будто его не выкладывали из кирпичей, а лепили из глины.
— Таня, — сказал Мирон Иванович, — давайте там, в сквере, поговорим.
При ярком свете лампы Таня была куда менее романтичной, чем в ресторане или на улице. И глаза у нее оказались меньше, чем десять минут назад. И в движениях девушки была какая-то сухость, точность, словно яркий свет сорвал с нее вуаль и ограничил ее в пространстве жесткими линиями. И платье не светилось. Обычное голубое платье.
— Под моими ногами, — сказала Таня, топнув по истертым, крашенным в шоколадный цвет доскам пола, — на глубине полуметра находится настоящий пол часовни. Он представляет собой мозаику. Уникальную мозаику конца четырнадцатого века. Это вам что-нибудь говорит?
— Я ухожу, — сказал Мирон Иванович.
— Сейчас пойдем, не волнуйтесь. Сторож спит. А если снять все эти слои белил и штукатурки со стен, то вы увидите чудесные фрески, повествующие о жизни Николая Мирликийского. А почему именно Николая?
— Ума не приложу, — сказал Мирон Иванович, глядя на голубые стены, покрашенные масляной краской до уровня груди.
— Потому что Николай-угодник — покровитель моряков и путешественников. А эта часовня была знаменита тем, что именно сюда приходили те отважные путешественники, что оправлялись из Великого Гусляра в Сибирь или на Камчатку. Здесь они просили покровительства у святого. Здесь они проводили последние минуты. Неужели у вас не дрогнуло сердце?
Мирон Иванович пошел к двери и, выйдя, вкусил свежий ночной воздух, пропитанный ароматом цветущей липы, закурил, глядя на синее звездное небо. Ему было грустно. Уж лучше бы он поехал на машине вместе с директором завода, посидели бы у него, поговорили. Любая романтика не выдерживает яркого света, сказал он себе. И это очень обидно. Не хватает еще очередной краеведши, которая решила обольстить архитектора ради никчемной часовни.
Он услышал, как Таня запирает часовню.
— Давайте я вас провожу домой, — сказал он скучным голосом.
— Лучше я вас провожу, — ответила Таня так, что Мирон Иванович сразу подчинился и даже обрадовался такому предложению, потому что ему очень хотелось домой и он уже боялся, что не успеет выспаться перед завтрашней рыбалкой.
Таня шла уверенно, словно знала, где живет Мирон Иванович. Впрочем, он не удивился бы теперь и этому — в ней была очевидная, никак не связанная с романтикой цель, и эта цель была неприятна Мирону Ивановичу. Он шел на некотором расстоянии от Тани, как бы показывая, что не испытывает к ней никакого влечения, а если ей и показалось что-то ранее, то это была ошибка.
— У меня такое впечатление, — сказала Таня, — что я вас не убедила.
— В чем?
— В том, что часовню нельзя сносить.
— Почему нельзя? Потому что вы придумали сказку о мозаичном поле и каких-то фресках? Я могу такое придумать про любую развалину в этом городишке.
— Елена Сергеевна еще не все знает об этой часовне, но она уже нашла документы о ее освящении.
— Елена Сергеева найдет любые документы, — Мирон Иванович старался не раздражаться, — потому что ее святая цель — превратить Великий Гусляр в мертвый музей, куда бы приезжали оголтелые туристы, ахали и щелкали фотоаппаратами.
— Почему же оголтелые?
— Да потому, что турист живет в нормальном высотном доме, пользуется водопроводом и ездит по широким улицам.
Ему и в голову не приходит, что здесь тоже живут люди, не менее его склонные к комфорту и прогрессу.
— Кто вам мешает строить дома не на месте старых, а в стороне?
— А вам известно, Танечка, — слово «Танечка» было лишено всякой ласки, оно было куда официальнее нежного «Таня», — что такое коммуникации? Вы слышали что-нибудь о транспорте? Знаете что, — наконец-то Мирону Ивановичу удалось распалить себя справедливым негодованием, — занимайтесь своей генетикой и не мешайте тем, кто строит вам дома! Если каждый будет лезть в чужие дела, мы ни черта не сделаем!
— Это не чужое дело, — сказала Таня и чуть улыбнулась при этом. — Это наше общее дело.
— Я все знаю. Я не меньше вас берегу природу и культурное наследие. Но нельзя же держаться за это культурное наследие, как за соску. Мы выросли из колыбели!
— Ах вот вы какой! — сказала Таня заинтересованно. — А на вид кажетесь мягким, даже растяпой.
— Спасибо.
— Вы знаете, что будет на месте этой часовни?
— Знаю. Стоянка для автомобилей. К тому же мы наконец-то сможем спрямить улицу.
— А палаты, которые стояли раньше за часовней, вы уже снесли.
— Какие, к черту, палаты? Там стояли бараки.
— Не надо мне врать, — сказала Таня учительским голосом. — Вам удалось их снести, потому что вы вместе с вашими новыми друзьями смогли доказать, что реставрировать их обойдется дороже, чем построить заново. И вы победили Елену Сергеевну.
— Вот видите! — сказал Мирон Иванович.
Такая осведомленность девушки была удивительной, потому что решение о сносе каменных бараков, которые Елена Сергеевна упорно именовала палатами, не было обнародовано.
— Ну вот и ваш дом, — сказала Татьяна.
Они дошли до трехэтажного типового дома, в котором у Мирона Ивановича была небольшая квартира. А он и не заметил, как дошли.
— Тогда спокойной ночи, — сказал Мирон Иванович.
— Может, посидим на скамеечке? Или вам уже расхотелось?
— Мне спать пора.
— Чтобы завтра браконьерствовать?
— Не надо громких слов. Завтра мы едем на рыбалку.
— Знаю я эту рыбалку, — сказала Таня и села на скамеечку. — Садитесь.
— Нет.
— Я вам сказала — садитесь! Пока вы надеялись, что будете со мной целоваться, вы никуда не спешили.
— Пять минут, — сказал Мирон Иванович.
Он сел.
— Знаете что, — сказала Таня, — если вы согласитесь не сносить часовню, я вас поцелую. Честное слово.
— Дешево цените мою принципиальность, — сказал Мирон Иванович.
— Да поймите же, принципиальный архитектор. Я знаю куда больше вас. Я знаю, что часовню вы не снесете, мы вам этого не позволим. Я знаю, что вы не поедете завтра на рыбалку, потому что в шесть утра вам позвонит этот толстяк… ну как его… заместитель директора, и все отменит.
— Не думайте, что вы меня заинтриговали. — Мирон Иванович клял себя за слабость. Надо было сразу уйти.
— Я и не пытаюсь. Неужели вы думаете, мы будем тратить время и силы на то, чтобы я сидела с вами на лавочке или гуляла под луной?
— Тогда идите спать.
— Последний раз обращаюсь к вашему разуму — спасите часовню!
— Глупости! Часовня нам мешает. Она никому не нужна. Мы возводим города будущего — башни из стекла и сборного железобетона.
— Я вам гарантирую, что эта часовня переживет ваши шедевры из сборного железобетона, потому что они, в сущности, времянки. Стандартные времянки, поставленные за неимением лучшего. Пройдет совсем немного времени, и строительство снова станет созиданием прекрасного.
— У нас с вами разные вкусы.
— Не сравнивайте, потому что у вас нет никакого вкуса. Откуда быть вкусу у человека, лишенного корней?
— Всё, — сказал Мирон Иванович. — Мне это надоело.
— Если бы вы знали, как вы мне надоели, — сказала девушка. — Ведь такие уроды, как вы, думающие только о сегодняшней выгоде, о том, чтобы посидеть в ресторане с заказчиком и выполнить план, снесли в этом городе шесть церквей, гостиные ряды и не счесть сколько старых домов, созданных людьми, которые знали, что такое красота.
— Зачем же обвинять меня в перегибах тридцатых годов? — удивился Мирон Иванович. — Это нечестно. Я сам выступал за реставрацию крепостной башни.
— К счастью, ваше поколение — последние истребители русской культуры.
— Вы надеетесь, что придут другие? Лучше?
— Я убеждена.
— Что ж, подождем, — сказал Мирон Иванович. — Спокойной ночи.
