Михаил Сергеев - «The Coliseum» (Колизей). Часть 1
Взгляд лектора снова странно заскользил над верхними рядами. Казалось, он думал о чем-то близком только ему, переживая такую близость.
– А он, причина беспокойства, – просто начал жить вне абсурда. Люди провожают «Время» взглядом и думают о будущем… которого у них нет… потому что, повторю… – стоят. Стоят, получая еще одно образование, еще один дом, степень, должность или награду. Еще миллион. Наконец, большее признание…. Издают ту самую, «Новую философскую энциклопедию», не понимая, что ни философии, ни системы взглядов – не существует. Есть только вера… в Единосущного. И безверие – в философии.
В зале переглянулись и зашушукались.
– Насмерть стоят, считая это «развитием». Прикованы воспитанием. Родители попались разумные, прагматичные… правильные. Цели поставили. Просчитали. Убедили и увязали… все будущие поступки. А их не будет – ни поступков, ни развития, ни пути. Поступки я перечислил. Лишь сон. Глубокий, мертвенно спокойный сон под названием «жизнь». Кто тот великий фантазер, придумавший ему такое название?!
Лектор снова замолчал.
Всё время, пока он говорил, тишина не нарушалась. Именно такого Андрея Андреевича любили студенты. Именно в нем они чувствовали присутствие того, что не выросло еще в них, не взошло. Но было. Уверенность в этом нет-нет да заявляла о себе и у провалившего зачет, и у оскорбившего на раздаче блюд работницу. И даже устроитель вчерашней драки на дискотеке Серега Миронов, будто слепок с той, первой лекции, повзрослев в минуту, а такое возможно, вы помните, дорогой читатель, устыдиться многого, устраивая драки уже в Совете Федерации и уже по делу. Но точно с прежним мотивом – отстаивая, честь и совесть, чего не случилось бы, слушай он другого лектора, с другими взглядами.
Каждая тема неизменно превращалась в разговор с самим собой всех присутствующих. Парни и девушки, студенты других групп и факультетов, часто приходили послушать «необычного» преподавателя и всякий раз примеряли на себя его мысли, задавали себе вопросы, которые тот озвучивал, и которые говорили в нем, внутри привычного всем костюма. Но это не был, в те минуты, Андрей Андреевич, шагающий по коридору с улыбкой, приветственно кивая головой, или рассеянно, не здороваясь ни с кем. Наступало время говорить другому человеку. А оно учило, что «человеком» становятся не навсегда. Учило невозможности существования такого состояния в непрерывной форме. И тогда происходило удивительное превращение: «футболы» и кандидатские, грубость или ложь становились не просто «нужными», а необходимыми еще слабым перед миром молодым людям, для понимания своей «поврежденности».
Но постоянно слушатели задавали себе вопрос, который сегодня напрямую и коснулся темы: «Почему он говорит в «себя», отстраненно?» Не о себе ли рассказывает уже больше получаса? Не он ли и есть один из персонажей, о которых ведет речь? А значит, Андрей Андреевич, уважаемый и любимый ими, такой же лицемер, лгун и может оскорбить. И только старается не делать этого. Мысль уравнивала возраст и молодость, опыт и дерзость, принималась без колебаний и укрепляла доброту отношений. Как когда-то генерала и солдат. Только в нашем случае – молодого генерала и совсем юных солдат, дорогой читатель.
Впрочем, возвращался «оттуда» их любимец тоже легко.
– Скажите, Андрей Андреевич, – парень из третьего ряда поднял руку, нарушая тишину, – вы вот о славе говорили. О примазавшихся. Ну, что они к литературе, искусству никакого отношения не имеют. А корни явления… вы не закончили… где они? У человека? У общества? Откуда?
– Ну, во-первых, это технология не литературная, а политическая, – преподаватель отбросил волосы назад. Он снова был здесь. – И возникла с признанием кого-то из племени первым. То есть признанием власти! Так что власть и слава – две сестры, и в этом легко убедиться – следствие обстоятельств, а не прихоть человека. В их получении «тогда» не было зла. Другое дело, для чего даны ему такие обстоятельства? Ведь кто-то их определил? Надеюсь, понимаете, что не природа сама по себе? Так вот… здесь можно предположить, что слава, власть, успех – даны человеку как объекты борьбы с негативными последствиями их обладания. Самим обладанием! Запомните! Негатив – в нем! Позитив – в борьбе с ним! А не в существовании власти. И воля дана нам как инструмент такой борьбы. Борьбы за улучшения невидимой части себя. Но часть эта была невидима до появления веры, которая принесла определения добру и злу. То есть закон. До того злоупотребления властью не были преступлением. Ибо преступление – это «переступление», шаг через закон – некие нравственные постулаты. Христиане называют их заповедями, но такой свод можно было назвать как угодно.
– А почему вы считаете, что определение добру и злу принесла вера? – раздался снова тот же голос. – Разве до этого человек не испытывал радости, скажем, от рождения ребенка и боли, от смерти других близких? Или когда отнимали кусок мяса, разве он не понимал, что это плохо? А если давали – хорошо? Рождалась благодарность – то же ведь добро.
– А вы считаете давать кусок мяса – хорошо? В любом случае?
– Конечно. Получать необходимое…
– Тогда вы затронули интереснейший вопрос. Значит, два куска – удвоенное добро, следуя логике?
– Ну, пожалуй, большее…
– Тогда пятый кусок, шестая пара обуви и седьмое платье сделают чудо? Ваше понимание добра утроится, учетверится? И вы станете его олицетворением… с получением всего этого?
– Ну… – студент смутился, – наверное, не совсем так… какая-то закавыка в этом есть…
– Закавыка в вас. Не вам оно добавляется, а тому, кто дает. И не просто дает – в этом случае ничего не меняется, а делится. По крайней мере, должно добавляться, по вашей логике. Однако можно отдавать и чужое, присвоенное, или просто чего много. Но много – тоже и всегда – присвоенное. Ведь и племя, при удачной охоте, делило мясо не поровну, а по чину. Значит, кто-то уже тогда присваивал чужое. Чуть-чуть брал больше. А потом и на охоту уже не ходил – других посылал. Но мясо получал по-прежнему больше и уже намного. За тот излишек нанимал людей, которые заставляли других работать и делиться уже не только мясом, но и зерном, одеждой. А через пару тысяч лет «присвоивший» назвал это заработком. Ну, просто назвал, ведь про первый кусок уже не помнили. Ну, неудобно называть «отнятым», «краденным». И «заработок» такой может расти до бесконечности. Предела жадности нет, – он с любопытством посмотрел на зал. – А здесь какая закавыка? Всё «о-кей» в таких отношениях? Или они добавляют уже зла в отношения?
– Ну, когда слишком много… вызывает неприязнь.
– Да зависть! Говори прямо! Чего ж непонятного?! – раздались голоса.
Андрей удовлетворенно улыбнулся.
– Давайте забудем слово «зависть» и остановимся на «неприязни». В конце концов, многие не ведутся на завистливость. Согласитесь, не все среди нас такие уж «каки».
Студенты зашумели, настроение снова у всех поднялось.
– Так вот неприязнь рождает то самое чувство, которое испытывал первый обделенный мясом. Отняли, украли. И это воспоминание о краденом вначале, которое дремало и вдруг проснулось, – он и назовет несправедливостью. А присвоивший – заработанным. Вся остальная история мира – это отстаивание каждым своей точки зрения. Драка.
Он снова помолчал.
– Что до веры… которая и принесла определение «добру»… вот «не убий»…
Зал насторожился.
– Многие века дохристианской истории люди убивали себе подобных, считая это добром. Путали. У древних Кельтов вместе с умершим хозяином сжигали и его домочадцев. Германцы убивали сородичей ради лучшего урожая или победы в бою. И даже римляне времен республики занимались этим… уж не говорю об индейских культурах Америки. И только заповеди определили границу, переступать которую запретно. Так появилось определение добру и злу, а принесла его – вера. Как видите, совсем недавно. Но все думают, что так было всегда.
– Так до сих пор бомбят, для смены режимов! Убивают ведь!
– Язычество чистой воды. Да что там, скотоподобие. Убивать одних, ради «добра» другим. Опять ради «лучшего» урожая. Снова начали путать. А решения принимают седые динозавры. Как и у костра, положим, в Финикии, пару тысяч лет назад. Только в костюмах и бабочках… но непременно рядом с огнем! Чужим, нечеловеческим, холодным.
– И в цилиндрах! – крикнул кто-то.
Лектор вздрогнул.
– То есть мир строился на краже? И не только мяса, но и жизней?
– Всякая собственность есть кража, – вспомнив слова Крамаренко, ответил Андрей. – Идей, лозунгов и приемов.
– Ну, уж всякая? – девушка с первого ряда улыбнулась. – Вот квартира у моих родителей – тоже, что ли?
– Конечно. Кража у тех, у кого ее нет. Вы не можете увидеть этого, не проследив всю цепочку от начала. Хотя бы в воображении. Квартира – это результат миллиона обменов первого куска мяса на последующие блага. Но первый – обязательно краденный! А отнятый – тот, что был лишним, пошел на прирост богатства и завершился, в вашем случае, квартирой.
