Леон де Винтер - Право на возвращение
— А как же Балин?
— Я позвоню туда, — сказал Брам, — он оставил мне карточку.
— Как ты думаешь, он нас подслушивал?
— Если бы подслушивал, то давно уже примчался бы.
— А как быть с матерью этого мальчика?
— Это дела Балина. Хотя, может быть, лучше мне позвонить… Нет. Пускай звонит Балин.
— Не забудь об отце, Михеле Френкеле.
— Можешь найти его номер?
— В две тысячи восьмом году он жил в Бостоне. Профессорствовал в Гарварде. Читал физику. На ней и трахался, — отрапортовал Икки.
— Во всяком случае, однажды точно на ней, — сказал Брам, пластиковой вилкой намазывая на питу хумус.
— Думаешь, мама Яапа была его студенткой? — оживился Икки.
— Сколько ей было, когда она родила?
— Двадцать три.
— А Михелю?
— В две тысячи втором году? Сорок три. Сейчас ему шестьдесят пять.
Они переглянулись.
— Точно, студентка, — кивнул Икки и набил рот швармой. — Я нашел на одном из сайтов брата Михеля, — добавил он, облизывая губы. — Он тоже был известным ученым. Погиб при взрыве «грязной» бомбы в Сиэтле.
Диана! — вспомнил Брам. Перед его глазами встал перекресток в Санта-Монике и девочка, которую он спас. Та самая Диана. Синяя машина, задевшая коляску…
— Эдди Френкель, — медленно произнес он. — У него была дочка, Диана. Сейчас ей, должно быть, пятнадцать. Или шестнадцать?
Икки, изумленно застыв с вилкой в руке, глядел на него:
— Диана? Дочь Эдди Френкеля? Ты ее знаешь?
Брам поднялся со стула, повернулся и медленно пошел прочь, глядя вверх, на крыши и сухие деревья вдоль дороги, ища успокоительную картину, которая поможет уняться бешено заколотившемуся сердцу. Сверхидея создает почву для безумия? Или — наоборот — безумие возникает на почве сверхидеи?
После несчастья, которое приключилось с ними, он занялся поисками нумерологических закономерностей, и это он, книжный червь, ведомый нумерологией, проехал через всю Америку, чтобы в один прекрасный день на каком-то перекрестке спасти незнакомую девочку. Чепуха, трагическая нелепость. Которая почему-то случилась с ним, добившимся — из страха, что он может потерять все: малыша, жену, дом — полного самоконтроля! Одна ошибка, но сколько времени потеряно! И сколько всего позабыто — фатальная забывчивость… Икки и он позволили играть с собой, как со слепыми котятами: ученые, полиция, ортодоксы вышли вперед и заставили их искать связь между случайными инцидентами.
Он почувствовал, как Икки коснулся его плеча:
— Что случилось, Брам?
Он обернулся и встретил озабоченный взгляд Икки. На трех скутерах промчались мимо, перекликаясь между собой, юноши; теплый ветер омывал их щеки, ерошил волосы.
— Брам, — спросил Икки, — что, к чертям собачьим, происходит? Как это связано с Дианой? Я совсем запутался…
Брам схватил Икки за руки и поглядел ему в глаза:
— Икки, я не знаю, что случилось, я ничего не понимаю, только мы — я знаю, вернее — думаю, что мы не там ищем; мой малыш — он давным-давно пропал, шестнадцать лет назад, ему должно быть сейчас двадцать, и тот мальчик, Яап, тоже пропал, но каждый год в мире происходят тысячи подобных случаев, и я боюсь сойти с ума, понимаешь?
Икки, вцепившись в руки Брама и быстро кивая, глядел на него, раскрыв рот.
— В этом совпадении что-то есть, Брам. Я пока не знаю что. Но решение совсем рядом, я чувствую это, я всегда чувствую такие вещи — что-то, чего мы пока не можем понять. Что-то есть, я точно знаю!
Брам покачал головой:
— Ничего. Абсолютная бессмыслица. Нечего этим заниматься.
— Но, Брам, — этот Яап исчез тогда же, когда исчез твой сын — почему? Должно же быть какое-то объяснение? И если твой сын исчез так же, как Яап, что случилось с ним?
Брам беспомощно смотрел на него.
— Пошли, — сказал Икки, взял Брама за руку и повел к столу, словно он не мог двигаться сам или превратился в инвалида, которого надо поддерживать. Но внезапно заорал:
— Ты, мешок дерьма!
И бродяга метнулся от стола, унося с собой его тарелку, а Икки попытался рвануться вдогонку, но Брам удержал его:
— Оставь этого попрошайку. Пойди закажи себе еще.
— Вонючий засранец! — проорал Икки вслед бродяге, в хорошем темпе заворачивавшему за угол, и сердито высвободил свою руку.
— Закажи себе новую порцию, — повторил Брам.
— Да я наелся, — отозвался Икки, усаживаясь.
Брам схватил бутылку пива и стал жадно пить. Господи, если это правда и есть связь между исчезновением Яапа де Фриса и его малыша, то теоретически существует вероятность… Но может быть, ни он, ни Икки не заметили, как у них разом съехала крыша? Не он ли только что серьезно думал о системе и числах, не он ли вспоминал потерянные формулы и мечтал о сухих аргументах псевдологических построений?
— Сядь-ка, — сказал Икки, — и расскажи мне про Диану.
— Очень странная история, — пробормотал Брам.
— Это мы уже слышали. Теперь мне хотелось бы узнать подробности.
Хозяин закусочной окликнул их:
— Заказывать чего будете? Я закрываюсь!
— Ты что-то хочешь, Брам?
— Нет.
— Мне пива! — крикнул Икки, обернувшись к дверям.
Брам сел, облокотясь о стол, и поглядел на напряженно ожидающего его рассказа Икки.
— Ладно, слушай: несколько лет назад я был безумен, как мартовский заяц.
— Был? — спросил Икки.
— Много хуже, чем сейчас.
— Я знаю, Брам.
Брам внимательно поглядел на него. Не слишком ли много знает Икки?
— Мы с тобой конченые люди, Икки, нас просто не существует!
Икки откинулся на стуле и отрицательно покачал головой:
— Нас просто сбросили со счетов, вот что. Поэтому я и не чувствую себя уверенно. Но информация, которую я нашел, абсолютно истинна! Все так и было на самом деле! Внуки двух стариков, больше сорока лет назад работавших вместе в амстердамской лаборатории, исчезли почти одновременно — от этого просто жуть берет.
Брам беспокойно кивнул. Чушь несусветная. Лоснящийся от пота хозяин поставил на стол бутылочку пива. Икки полез в карман за деньгами.
— Понравилась моя шварма? — спросил его хозяин.
— Первый класс! А ты как считаешь, Брам?
— Хорошая.
— Скажете об этом своим друзьям, о'кей? — попросил хозяин, разглядывая монеты, которые Икки выложил ему на ладонь. — Слишком много, — констатировал он и попытался вернуть Икки сдачу.
— Это тебе на чай, — сказал Икки.
— Я не беру чаевых, я беру только то, что заработал. — Он вернул Икки лишние монетки и гордо удалился.
— Слушай, — сказал Брам, — после того, как малыш исчез, я стал бродягой. Я был совсем болен, не воспринимал происходящего. Чистый псих. Типичные симптомы. Палилалия, глоссолалия.
— Это еще что?
— Непроизвольное повторение слов — палилалия, а глоссолалия — это когда говоришь вроде бы на своем языке, но употребляешь слова, которые никто не понимает. Когда я более-менее пришел в себя, меня несколько лет лечили. Я до сих пор пью лекарства.
— Я заметил.
— Сперва я бродяжничал в Америке. Я отправился на запад, как многие бездомные. Остановился в Санта-Монике, на берегу океана, и там в один прекрасный день — вернее, в восемь тридцать три, восьмого апреля две тысяча десятого года — на моих глазах автомобиль проехал на красный свет и сбил детскую коляску. Я оказал ребенку помощь. Девочку звали Диана. Потом я встретил ее деда, отца матери. Он рассказал мне, что отец Дианы погиб. При взрыве бомбы в Сиэтле. Отца звали Эдди Френкель, он был братом Михеля, отца Яапа де Фриса, который тут у нас взорвался, — слишком густо все замешано, ты не находишь?
Икки прикрыл глаза и сказал:
— Собственно, да. Много. Густо. — Потом открыл глаза, в которых плескалось непонимание: — Так ты встречался с кем-то из Френкелей? С дочерью Эдди?
— Да, и еще раз — через два года, когда приезжал к ним в гости.
— Понимаешь, Брам, эта девочка — двоюродная сестра Яапа, нашего самоубийцы.
Тут Брам пересказал ему историю, которую слыхал от Плоцке, о последних словах Яапа: «Аллах Акбар».
Икки долго, внимательно смотрел в лицо Брама, словно ища объяснения тому, что только что услышал, потом пробормотал:
— Господи…
— Что — Господи?
— Как мог еврей сделать это, Брам? Такого никогда еще не случалось. Еврей, взрывающий себя в толпе евреев?
Брам взмахнул рукой, словно показывая, что справляется со своим безумием:
— Нам чудятся совершенно абсурдные связи там, где их не существует. Может быть, этот мальчик, Де Фрис, и тот, что взорвался, — вообще разные люди.
— Еврейский мусульманин, — сказал Икки. — Все так просто, как это я до сих пор не понимал! Засранец-еврей, который стал мусульманином! Каким-то образом стал мусульманином за эти шестнадцать лет. И не таким, как те, которым достаточно молиться пять раз в день, поносить на всех перекрестках евреев и христиан, регулярно трахать своих жен и мечтать о средневековом священном халифате, — нет, мусульманин, для которого высшая цель жизни — взорваться, забрав с собой как можно больше евреев.
