Дмитрий Барчук - Новый старый год. Антиутопия
– А вот это уже больше походит на правду, Харитоныч! – обрадовавшись, сказал Андрей и ударил друга по плечу. – Если так дела пойдут и дальше, то завтра, может быть, мы будем с тобой посиживать, дружище, на настоящих белоснежных, продезинфицированных унитазах и будем с. ть, сколько душе будет угодно.
– Блестящая идея, командир! – восторженно отозвался Тимофей.
– А, может быть, взять у него эти газеты? Все-таки расширенный аналитический комментарий! – поставил вопрос на обсуждение Крутоложин.
– Я думаю, что стоит рискнуть. Ты не переживай, командир. Если с тобой что-нибудь случится, я тут же отправлю всех к праотцам, – успокоил Тимофей.
Андрей перебежками добрался до двери, постучал в нее запасным рожком от автомата и спросил:
– Полковник, ты еще здесь?
– А где же мне еще быть, как не с вами? Мне без вас отсюда хода нет, – признался Ветров.
– Слышь, Михалыч, я сейчас приоткрою маленько дверь, а ты мне зашвырни сюда газеты. Только не гранату, а именно газеты. Смотри, не перепутай.
– Постараюсь.
Когда сверток упал на пол, партизан тут же подхватил его и, убедившись в отсутствии подвоха, перекинул его дальше в шалаш к Тимофею.
Крутой захлопнул дверь, закрыл ее на засов, но обратно в убежище не пополз, а остался отлеживаться возле двери, через щель которой в помещение проникал свежий воздух. Трупы Дмитрия и Гульнары начали уже разлагаться и потому ужасно смердели. Уставший от этого зловония партизан жадно вдыхал чистый воздух.
– Андрюха! А в газете нас и впрямь оправдывают. Конечно, пишут, что «терроризм – это не метод решения политических проблем, но когда государство само вело себя подобным образом, что же тогда оставалось делать рядовым гражданам», – послышался радостный возглас Тимофея.
Крутоложин вновь отодвинул засов и приоткрыл на себя бронированную дверь.
– Михалыч, – позвал он полковника. – Ты можешь выполнить еще две моих просьбы?
– Постараюсь, – уклончиво ответил Ветров.
– У тебя закурить не найдется?
– Какие проблемы! Конечно! – обрадовался полковник легкости выполнения первого желания.
Закурив сигарету с фильтром, Крутой даже закрыл глаза от кайфа. Сделав еще несколько глубоких затяжек, он обратился к полковнику:
– У тебя есть с собой сотовый телефон?
– Да, – признался офицер спецназа и невольно схватился за карман, в котором лежала трубка.
– Дай мне его. Я хочу обсудить с твоим начальством условия нашей капитуляции.
Ветров подумал немного, затем достал трубку и протянул ее партизану.
– Спасибо. Ты настоящий полковник. А теперь, пожалуйста, доложи своему начальству, что переговоры о сдаче вам хранилища я буду вести только с новым генеральным секретарем. И больше ни с кем. Номер телефона вам известен. Пусть товарищ Селин выкроит минутку и наберет его. До вечера как раз моя смена у пульта, – произнес Крутой и закрыл дверь.
На выходе из Георгиевского зала к Юрию Ивановичу подбежал запыхавшийся помощник.
– Обские террористы готовы сдаться! – выпалил разгорячившийся Петька, да так громко, что следовавший за ним китайский посол вытянул вперед свою любопытную морду.
– Тише, соблюдай дипломатический этикет, – сделал замечание помощнику Селин. – Какие они выдвигают условия?
– Только одно. Хотят обсудить их по телефону лично с вами.
– Да? – задумчиво произнес Юрий Иванович.
Но, поразмыслив чуть-чуть, он пришел к выводу, что лишний штрих к портрету заботливого отца народов, спасителя отечества от ядерной угрозы ему не повредит.
– Соедини меня с ними. Как зовут их старшего? – спросил он растерявшегося Петра.
– То ли Крутогоров, то ли Крутодолин? Точно не помню. Я только однажды видел его физиономию на плакате «Обезвредить опасного преступника». Ну и рожа у него, я вам скажу. А по имени, кажется, Андрей, – пролепетал Петр Павлович.
Войдя в приемную, они увидели вставшего с дивана доктора Назимова.
– Одну минуту, Шалва. Я только переговорю по телефону и тут же вызову тебя. Отдохни пока с дороги, – бросил на ходу Селин.
– Юрий Иванович, он на проводе, – почему-то шепотом произнес помощник.
– Кто это он?
– Террорист, – ответил Петр. – Я выяснил: его зовут Андрей Александрович, а фамилия у него Крутоложин.
– Дай трубку, – тоном, не терпящим возражений, сказал генеральный секретарь.
– Алло, Селин у телефона, – уверенно сказал он.
– Очень приятно. Я надеюсь, что вы не столь кровожадны, как ваш предшественник, – послышалось в ответ.
– Мне сообщили, что вы хотите сдаться. Ведь практически все ваши требования нами выполнены. Кажется, вы еще хотели обратиться к россиянам по телевизору. Но я это уже сделал за вас. Вы можете оказаться не оригинальными.
– Мы уже в курсе. И, честно признаюсь, ваши первые шаги на властном поприще внушают нам определенные надежды. Но хотелось бы видеть с вашей стороны более конкретные действия.
– Я вам больше скажу. Сегодня арестован и отправлен в Лефортово бывший глава партии, как государственный преступник и изменник Родины. Я отдал в министерства юстиции и внутренних дел распоряжение подготовить план проведения амнистии жертв коммунистического террора. Это разве не конкретика? К вечеру об этом сообщат средства массовой информации.
– Все это замечательно, Юрий Иванович. Но мы с моим товарищем хотели бы получить некоторые гарантии для себя лично. Что после того, как мы покинем хранилище, нас не бросят в тюрьму или не заставят самих снимать мины.
– Не бойтесь, для этого найдутся другие патриоты. Вы свой долг перед Отечеством уже выполнили. Хотя, честно признаюсь, вы меня своими подвигами задели за живое. Ведь я отдал без малого четверть века этому комбинату. Попугали, сынки, и будет. Многих в правительстве вы заставили задуматься и переосмыслить внутреннюю и внешнюю политику. Обещаю вам, что такого произвола, как при прежнем руководстве, я больше в стране не допущу. Вы же не Геростраты какие-нибудь, а нормальные наши российские парни. И никогда я не поверю, чтобы вы всерьез хотели взорвать мир. Не сошли же вы на самом деле с ума?
– И все-таки, какие у нас гарантии остаться в живых? – задал конкретный вопрос Крутоложин.
– Мое честное слово вас устроит?
– Вполне.
– Когда вы намерены покинуть «банку»?
– Где-то через час. Только обсудим с товарищем некоторые детали.
– Хорошо. До встречи в Кремле. Звание Героя России вам, Андрей Александрович, обеспечено.
– Ловлю вас на слове, Юрий Иванович.
Селин положил трубку и самодовольно произнес:
– По-моему, сейчас я спас несколько миллионов россиян. Все-таки это удел избранных: казнить и миловать. Этот Крутоложин взвалил на себя ношу, которую ему не унести. Духу у него не хватит взорвать «банку».
– О, я опишу этот исторический разговор для потомков! – льстиво произнес помощник.
– Позови доктора из приемной. И оставь нас одних.
Назимов вошел в кабинет генерального секретаря не уверенной и энергичной походкой, как обычно, а какой-то ссутулившийся и сгорбленный.
– Присаживайся, Шалва, и рассказывай, что же все-таки стряслось с моей Танюшкой, – поинтересовался Юрий Иванович.
Доктор отодвинул от стола для заседаний мягкий антикварный стул и сел на краешек. Стараясь не поднимать глаза на правителя, он очень тихо произнес:
– Татьяна полностью парализована. Она умирает. Медицина не может ей помочь.
Генеральный секретарь откинул голову на изголовье трона, закрыл глаза и некоторое время так сидел, уйдя полностью в себя. Назимов увидел, как из-под века вельможи выползла одинокая слеза и скатилась по гладковыбритой щеке. Затем Селин резко раскрыл глаза и, вперив во врача жесткий, колючий взгляд, спросил его:
– Что с ней?
– У нее СПИД, Юрий Иванович.
– Откуда?! – вскрикнул генеральный секретарь. – Она никогда не кололась, не шлялась с кем попало.
– Ее заразил муж.
Селин взорвался:
– Я убью этого недоноска! Я вырву из него все внутренности и заставлю его съесть их! Вот как этот сукин сын отплатил мне за все добро, которое я для него сделал! Единственную дочь и внука отнял у меня, гад.
Самообладание изменило хозяину страны, он не выдержал и разрыдался как ребенок.
– Шалва, ты просто не представляешь, что значит для меня дочь. Спаси ее, Шалва! Это все, что у меня осталось в этой жизни. Я же обещал покойнице-жене, что буду ее беречь, нашу доченьку. Мы же остались одни, когда ей было всего десять лет. Я же сам, вот этими руками, ее вынянчил, выходил. И в Москву только из‑за нее не переезжал, потому что Лидочка, покойница, просила воспитать дочь в провинции. Она считала, что в столице много всякого разврата. Мать, как в воду глядела, как чувствовала, откуда ждать беды. Таня с детства пухленькой была. И очень стеснялась своей полноты. Когда в институте подружки одна за другой замуж начали выскакивать, я слышал, как она по ночам слезами обливалась в своей спальне. А когда дочь получила диплом, я посчитал, что она без меня, имея отдельную квартиру, быстрее личную жизнь устроит. И только тогда перебрался в Москву, хотя меня давно в министерство звали. А тут подвернулся этот негодяй. Как она по нему убивалась, когда приехала ко мне в Москву. Ни на кого из мужчин вообще не смотрела. Делала вид, что с головой ушла в науку, а сама по нему сохла. И когда этот пройдоха вдруг снова объявился на горизонте, уже здесь, в столице, ты не поверишь, Шалва, но я сам взял на себя инициативу и чуть ли не силой запихнул его в этот брак, а, проще сказать, просто купил, заманив карьерой, мужа для дочери. Я догадывался, что он ей изменяет, но что до такой степени, я и в мыслях не мог допустить!
