Сергей Волков - Анабиоз. Марш мародеров
— Ну, пойдем вместе.
Камил, сделав несколько шагов за хозяйкой, вдруг садится у края заасфальтированной площадки, задирает голову и начинает выть. Это настолько неожиданно и страшно, что Ник с Эн возвращаются с половины дороги.
— Камиша, ты что? — присев рядом с псом, Эн обнимает его за шею. — Что с тобой? Не хочешь, чтобы мы шли дальше? Не хочешь?
Перестав выть, Камил смотрит на девушку, лижет ее в щеку шершавым языком. Ник задумчиво пощипывает волоски на подбородке, потом вспоминает, что это было любимой привычкой покойного профессора Аркадия Ивановича, и сует руку в карман.
— Так и будем стоять? — подает голос Цапко. — Там люди гибнут…
— Да знаем, знаем, не нуди! — кричит Хал. — Я пойду, гляну, чё там, блин. Подумаешь, говна-пирога — будка…
И он решительным, широким шагом идет по стоянке, обходит чуть припорошенный пылью двести шестой «пежо», поворачивает…
Камил с яростным лаем вырывается из объятий Эн и несется за ним. Вцепившись в штанину Хала, пес тащит его назад с такой силой, что материя рвется. Хал от неожиданности падает на спину, матерится, пытается ногой отпихнуть пса. Эн с криком бежит к нему. Ник тоже что-то орет, размахивая руками.
Когда все возвращаются к тягачу, Юсупов, козырьком приставив ко лбу ладонь, смотрит на будку и задумчиво произносит:
— И не объехать никак. А Камил эта… чует, что там опасность.
— Все штаны подрал, блин! — Хал замахивается на пса.
— Дурак, он тебе жизнь, может быть, спас, — заступается за своего любимца Эн.
— Спас — молорик, блин. А штаны-то зачем было рвать?
— А как он тебя еще остановит-то? Что, подойдет и скажет человечьим голосом: «Дальше идти нельзя?»
Наступает тишина. Все смотрят на Камила, а пес все не сводит глаз с проклятой будки, время от времени катая в горле сдержанный рык. Ник представляет на секунду, что Камил и впрямь поднимется на задние лапы и произнесет что-нибудь, какой-нибудь «абырвалг». От этого видения становится жутко.
— Держите собаку, — решительно говорит Цапко и срывается с места.
Он не идет, бежит к будке. Камил, в которого вцепляются Эн и Юсупов, дыбит шерсть и снова принимается выть.
— Стой! — орет фельдшеру Ник и мчится за ним. — Стой, тебе нельзя! Ты же один умеешь… Ты врач. Стой!
Он хватает Цапко за худое плечо, толкает назад и, превозмогая боль в спине, большими прыжками несется к будке. Позади слышатся крики, а потом вырвавшийся Камил, пуча бешеные глаза, обгоняет Ника. С гандикапом в десяток метров пес первым оказывается у выкрашенных серой шаровой краской дверей с грозной надписью…
Ослепительная вспышка бьет Ника по глазам. Тугая волна горячего воздуха толкает в грудь, валит на землю. Когда зрение восстанавливается, Ник видит, что никакой будки впереди больше нет. На ее месте лежит багровый блин, от которого пышет жаром. Воздух над блином струится и дрожит, трава по краям дымится, сворачиваясь и осыпаясь кучками пепла. Листья на деревьях по обе стороны пожелтели и скрутились в трубочки.
Навзрыд плачет Эн. Хал пытается ее утешить. Цапко бормочет что-то, боком отступая к тягачу.
— Он эта… всех нас спас, — говорит Юсупов.
Ник встает, подходит к краю блина. Отсюда видно, что это никакой не блин, а лужа лавы. Будка со всей начинкой и Камилом в придачу расплавилась, причем расплавилась мгновенно, за какую-то долю секунды. Нестерпимый жар медленно спадает. Ник поднимает из травы камень, кидает в самый центр лавовой лужи.
Камень выбивает кусочки окалины. Ничего не происходит. Когда лава остынет, путь будет свободен. Камил собственной жизнью заплатил за возможность людей двигаться дальше. Ник думает, что когда-нибудь здесь, вот на этом самом месте, псу поставят памятник.
Эн продолжает рыдать.
— Ну всё, всё, блин. — Хал гладит ее по голове, прижимая к себе. — По Бабаю не плакала, а тут собака…
— Да он лучше любого человека-а-а… — заходится Эн. — Он нас спа-а-ас…
НикЭн сказала, что я стрелял в самого себя. Наверное, это правда. Тот человек в камуфляже действительно был похож на меня. Но я стрелял, не задумываясь особо, кто передо мной. Как сильно мы все изменились за время, прошедшее после пробуждения… Тогда, в самом начале, когда мы встретили медведицу и лигра в заросшем саду, мне казалось, что это вот — самое страшное, что может быть в жизни.
Сколько всего произошло с тех пор! И каждый раз я думал, что очередной Рубикон, который мне, нам предстоит перейти — последний, что новых испытаний не будет. Но, похоже, испытания никогда не закончатся. Наверное, такая же жизнь была у людей в древности — каждый новый день преподносил сюрпризы, причем сюрпризы неприятные. Геракл, небось, свои двенадцать подвигов совершил не оттого, что он крутой, как горная вершина. Тоже ведь хотел, скорее всего, тихой и спокойной жизни — коз там пасти на склонах греческих гор, пить вино, играть с подрастающими ребятишками, любить жаркими южными ночами жену и ни о чем таком не думать. А ему пришлось давить всякую нечисть, мотаться туда-сюда по всему Средиземноморью по воле богов и в итоге помереть героем…
Нет, такая судьба меня как-то не прельщает. Лучше быть живой собакой, чем мертвым львом. Собака… Камил вот как раз погиб как самый настоящий герой. А мы, люди, не смогли его уберечь, защитить.
Черт, что-то я сейчас упустил. Какую-то важную деталь. О чем я думал? О Геракле… А, точно! Воля богов. Вот, наверное, ключевой момент. Не зря Монах стал таким популярным в общине. Самое просто и понятное всем объяснение — воля Господа. Все совершается по ней. И точка. А мы, похоже, идем против этой воли, потому что рассчитываем только на себя, на свои силы. Как Геракл. И нас тоже настигнет рано или поздно божья кара. Геракл надел пропитанную ядом одежду и страшно мучился, а потому попросил своего друга сжечь его заживо. Смерть в огне еще страшнее, чем смерть в воде. Но я не остановлюсь. И Хал, и Юсупов, и Эн не остановятся. А Цапко и подавно.
И раз так, то нечего рассусоливать и тратить время на размышления. В нашем случае цель действительно оправдывает средства, потому что она благая. Интересно, а если мы творим добро против Божьей воли, то что главнее — добро или Бог? М-да, дилемма. Нет, нафиг, блин, как любит говорить Хал. Вон из головы все ненужные мысли. Всё лишнее — вон. Правильный лозунг был во время войны: наше дело правое, победа будет за нами! В это и надо верить…
Глава шестая
К границе пятого слоя тягач добирается без помех. В десантном отсеке жарко, как в бане. Эн все еще всхлипывает, уткнувшись в плечо Хала. Ник пытается не обращать на это внимание. Цапко осматривает его спину, давит на грудную клетку, проверяя, целы ли ребра.
— Судя по всему, сильный ушиб. Кости целы. Одевайся, — говорит он.
Натянув провонявшую потом хэбэшку, Ник трогает Эн за руку.
— Наташ, ну всё, заканчивай уже.
— Отстань, — не поворачивая головы, отвечает девушка.
Тягач останавливается.
— Всё. Эта… приехали, — сообщает Юсупов.
Все выбираются наружу. Ворота, через которые можно въехать на территорию РКБ, совсем рядом, в нескольких метрах. Стена уже не золотистого, а рыжего какого-то пламени — буквально в двух шагах. Пока все мнутся, решая, как быть, Юсупов возвращается к тягачу, достает старое, помятое ведро и бросает его через границу слоя.
Ведро беспрепятственно пролетает через пламя и с неприятным, жестяным грохотом катится по дороге до самых ворот.
— Ты чё, дурак? — от неожиданности Хал приседает.
— Эта… можно ехать, — говорит Юсупов и лезет в тягач.
Ник проходит через стену холодного огня следом за МТ-ЛБ, пешком. Он абсолютно спокоен. После третьего слоя у него появилось какое-то внутреннее чутье на опасность. Сейчас это чутье молчит, а значит, внутри пятого слоя им ничего не угрожает.
Решетчатые ворота, ведущие на территорию Республиканской клинической больницы, чуть приоткрыты. Рядом блестит на солнце стеклами будка охраны. Там никого нет. Ник успевает подумать, что надо бы обогнать тягач и открыть ворота, но Юсупов решает по-своему. Он добавляет газу и таранит ворота, вывернув их в обратную сторону. «Маталыга», грохоча гусеницами, выкатывается на больничный двор, проезжает мимо нескольких бело-красных и красно-желтых микроавтобусов с крестами и цифрами «03», разворачивается в сторону проезда, ведущего к главному корпуса, и останавливается.
Ник догоняет тягач, смотрит по сторонам. Слева и впереди высятся серо-зеленые трех- и четырехэтажные больничные здания — широкие окна, плоские крыши. Кое-где к стеклам изнутри приклеены листы бумаги с номерами палат. Тишина. Над нагретым асфальтом дрожит марево. Ник поднимает голову и видит наверху еле заметное желтоватое сияние. Все верно, пятый слой намного меньше предыдущих. Он похож на купол, полусферу, накрывающую РКБ.
