Юлий Буркин - Всё будет хорошо
Однако лет через десять, когда я успешно окончил университет и сделался бизнес-аналитиком в одной компании, занимающейся информационными технологиями, все изменилось. Она развелась с Олегом и стала моей женой. А он перестал быть моим другом.
Банальная история… И он… Чёрт, как же его?..
Я почему-то уже не помнил, как его зовут. Моего-то бывшего друга…
Второму я перешел жизненную дорогу в родной компании. Как в таких случаях выражаются, подсидел своего непосредственного начальника. С помощью сплетен принялся создавать вокруг него обстановку ненависти, а когда он, устав бороться с коллегами по работе, ошибся, я сумел очернить его в глазах руководства так, что оступившегося уволили…
На самом деле все было совсем не так. Моего начальника сшиб с занимаемых позиций мой коллега по работе, метивший в мое кресло, но понимавший, что меня убрать не удастся. Оставалось сдвинуть человека вверх по административной лестнице и таким образом освободить себе место. И с помощью тех же сплетен сделать главным виновником в случившемся — меня.
Говорили, что после увольнения мой бывший начальник запил; что, приняв стакан-другой, грозился мне глаз на ж…пу натянуть и телевизор сделать… Правда, так и не собрался.
Что ж, может, ситуация изменилась?
Имени этого человека я тоже не помнил.
Зато хорошо помнил, что через несколько лет умер. От неизлечимой болезни. От… Впрочем, и на сей раз замнем для ясности.
Перед самой смертью друг, с моей помощью лишившийся жены, пришел навестить умирающего и сказал: «Жаль, Игорек, что ты не увидишь, как она снова вернется ко мне. А она непременно вернется. Тебе же — поделом!»
У меня уже не было сил отвечать. И он понял это, не докатился до торжествующей улыбки. Просто сказал: «Каждому воздастся!» И ушел.
И если он был прав, мне воздалось… Или это у меня паранойя? Болезненная фантазия…
Я обратился вовне.
Вокруг было темно и тихо. Точнее, не совсем тихо — какие-то звуки жили поблизости, но откуда они брались, понять было невозможно. Однако темнота существовала — конкретная и однозначная. И не в том дело, что глаза мои были закрыты. Если есть свет, это поймешь и с закрытыми глазами. А еще было тепло и хорошо. Так хорошо, как не должно быть умершему. Наверное, я все-таки жив… Вот только здоров ли?
Может, крыша съехала?
А потом до меня донесся голос. Он звучал вовсе не в ушах, а… Я и сам не мог сообразить, откуда он доносился. Будто голос жил внутри меня, как мое собственное порождение. То ли языка моего, то ли все той же фантазии.
— Ты наказан, — сказал голос равнодушно. — И сам знаешь — за что. Быть тебе уродом! Без правого глаза и правой руки. С заячьей губой и синдромом Дауна. Стоит ли таким жить вообще?
Конечно, таким жить не стоит! В Древней Спарте с подобными поступали решительно — в пропасть, и вся недолга! А в наше время таких надо изымать из материнского лона… Вот только знать бы заранее, кого носит будущая мама!..
А потом я узнал голос. Он был мой.
Да, фантазия, судя по всему, пошла вразнос. Ее требовалось немедленно остановить. Хотя бы с помощью старой доброй человеческой логики…
— За что же я наказан? — спросил я. — Разве я совершил преступление? Тогда судите меня. Прокурор, адвокат, свидетели… Десять лет в лагере особого режима.
Голос должен был отозваться на мою тираду смешком. Во всяком случае, я бы усмехнулся, произнося следующие слова…
А слова были такие:
— Наказания без преступления не бывает. Разве ты не знаешь эту истину?
Эту истину я знал. Ее время от времени выдавал телезрителям Глеб Жеглов из фильма…
А вот название фильма я тоже не помнил…
— Вряд ли тебя стоит тянуть дальше. Смерть станет твоим спасением от мучений, которые ты причинишь не только себе.
Я хотел спросить: «А кому еще?», но слов не нашлось…
Если подходить логически, голос был прав: без правого глаза и правой руки, с заячьей губой и синдромом Дауна не стоит жить.
И я спрятался в теплой и доброй темноте.
Потому что мне стало страшно. Конкретно и однозначно.
* * *— Игорь бы понял…
Этого не надо было говорить — что угодно, только не упоминать имени второго мужа. Олег, точно врезался в стену на бегу, тяжело дыша и не в силах вымолвить ни слова.
Да, говорить этого не стоило.
О том, что беременна, Ася узнала три месяца назад. А вскоре выяснилось: у «плода» синдром Дауна, плохо развита правая верхняя конечность — в общем, с абортом посоветовали не тянуть, но…
Сначала она заболела, и пришлось пересдавать устаревшие анализы, потом куда-то подевался паспорт. Нашелся через неделю в ящике вместе с другими документами, где смотрели уже, наверно, раз пятьдесят. По дороге они с Олегом попали в аварию, а когда, наконец, добрались до консультации, Ася вдруг поняла, что аборт делать нельзя.
— Сомневаюсь я насчет Игоря, — наконец, через силу выговорил Олег и вдруг сорвался: — И вообще бред! Полный бред! «Препятствия», «под защитой судьбы»! Ты сама-то хоть соображаешь, что говоришь? Или у тебя с этим ребенком окончательно съехала крыша?! Можешь не воображать, твой драгоценный Игорь…
— Никакой он не мой, и не…
— …сказал бы то же самое! При всей своей малахольности! — все-таки перекричал Олег и кричал еще долго, припоминая Асе все ее грехи за шесть лет их совместной жизни, самым тяжким из которых, естественно, был ее уход к Игорю.
Ася не перебивала. Обидно. Очень обидно и очень больно. Одиннадцать лет ждала она ребенка, честно говоря, уже и перестала ждать — и вот на тебе!
Рожать нельзя! Собралась делать аборт, но и здесь все пошло наперекосяк — странно все как-то пошло. Заморочки, недоразумения, необъяснимые, нелогичные. Каждая справка доставалась чуть ли не с боем!
Сначала Ася злилась, потом заметила определенную закономерность: точно кто-то мешал, оттягивал. Конечно, не сразу, не вдруг — все сложилось в тот момент, когда они угодили в аварию.
А Олег продолжал бушевать.
Ну как ему объяснить? Как? Игорь бы понял: он всегда обращал внимание на подобные, как он говорил, знаки. А Олег… он ни во что такое не верил и не понимал.
— Ну, малышка, ну, солнышко, — принялся вдруг уговаривать Олег, поняв, что криком ничего не добьется. — Думаешь, мне не жалко? Думаешь, я бесчувственный? ОН ведь будет мучиться! Ладно мы — ЕМУ будет плохо!
А если врачи ошиблись?
Мысль появилась совершенно внезапно — и будто подтверждая, ее в первый раз толкнулся ребенок.
* * *Я знал, что кем-то наказан. Но кем и за что — не имел ни малейшего понятия.
В детстве, бывало, папа давал мне трепку за различные провинности. Он не был героем Афганистана. Но купил как-то на городской барахолке новенькую форму десантника. И когда я чудил, папа вытаскивал из брюк десантный ремень и смачно прикладывался им к моей заднице. Он бил не сильно, и я плакал не от боли, а от обиды.
Ну не понимал я, почему после школы нельзя поиграть с мальчишками во дворе в футбол, а непременно надо бежать домой, чтобы меня накормили.
Папа своего добился — я перестал играть в футбол. Только от гитары он меня отвадить не смог, хотя и считал, что на гитарах играют лоботрясы и хулиганы. Но тут ему даже десантный ремень не помог…
Впрочем, других ребят поколачивали еще и за двойки. Меня судьба спасала — я учился даже без троек. Наказывали же за то, что у меня шило в заднице. Так говорила бабушка.
Однако сейчас не было никакого шила в заднице. И наказывать меня получалось совершенно не за что.
Я лежал в теплой доброй темноте. Было хорошо, хоть и тесно. Теснота не мешала мне шевелить руками и ногами. Вернее ногами и рукой. Потому что она была одна: другой руки я у себя не находил. И потому старался не шевелить и той, что имелась. Почему и сам не знал — просто делалось страшно. Но когда я двигал ногами, они ударялись во что-то мягкое. И тут же мне становилось намного лучше. Как будто я такими движениями делал очень хорошее и правильное.
Это чувство приходило откуда-то снизу, из-под ног. Хотя иногда мне казалось, что под ногами вовсе не низ, а верх.
И можно было двигать ими, раз за разом. И хорошесть шла раз за разом, все сильнее, как будто лучше от моих движений становилось не только мне, но и еще кому-то.
И все-таки я знал, что наказан. Но знал и то, что смерть мне уже не грозит.
* * *— То есть как ушел? — словно желая увидеть доказательства, Лерка растерянно оглядела кухню.
— Как-как? Собрал чемодан и…
— Из своей квартиры? — ужаснулась подруга, и, видимо, поняв свою оплошность, быстро добавила: — Он же тебя любит! И ты его!
Прежде Ася и не сомневалась, но вчера, когда Олег укладывал вещи, молча смотрела и думала, что вот, сколько раз уходила сама — теперь, наоборот, уходят от нее. И больше никаких эмоций.