Алена Дашук - Картофельная яблоня (сборник)
Анна вышла на балкон. Она помнила ночную Москву «мирных» дней – огромное отражение звёздного неба, лежащее на земле. Тогда Синявская смотрела вечерами на столицу со своего балкона, и ей казалось, что мегаполис это такая бесконечная водная гладь, над которой склонилось небо. Неподвижные светло-голубые искорки звёзд отражаются в этой глади разноцветными жёлтыми, белыми, красными вздрагивающими огнями и отчего-то начинают ускоряться. Это очень странно, вечный и величественный монолит в своём отражении похож на охваченный паникой муравейник. Может быть, всё, что попадает на Землю, неизбежно принимается суетиться? Теперь чёрный бесконечный океан Москвы отражал небо правдивее – путающихся в броуновском движении огней было мало. По тёмной поверхности разбросаны редкие вспыхивающие хрусталики светящихся окон. Столица, казалось, задумалась о чём-то, глубоко ушла в себя. Небо ей не мешало. Как всегда молча струило синеву звёзд, ставших заметнее и ярче.
Синявской было не по себе в этом изменившемся и чуждом ей пространстве. Когда вокруг не мельтешилось, не стремилось, не бежало, появлялось непривычное чувство собственной значимости. Точно ты способен решать что-то главное. Точно все эти припавшие к земле огни застыли в ожидании твоего слова. Смотрят покорно снизу вверх. А с неба оценивающе наблюдают синие глаза звёзд. Судят. И не спрятаться за спинами, не затеряться в толпе. Анне стало неприятно. Она вышла с балкона и плотно закрыла дверь.
Утром Василь чувствовал себя бодро. С любопытством исследовал новое для него пространство и даже не очень протестовал против пшённой каши, сваренной на воде. Ни масла, ни сахара на кухне не обнаружилось. Вылазка за продуктами была неизбежна. Неожиданно сынишку увлекли стопы фотоальбомов, найденных им в серванте. Потрёпанные, распухшие от пожелтевших фотографий, они валялись на полу вокруг него, являя миру незамысловатую историю ушедшей семьи.
– А это кто? – спрашивал Василь каждые две секунды и тыкал пальцем в незнакомые лица на карточках.
Зачем-то Анна увлечённо сочиняла имена и жизни этим схваченным объективом людям.
– Это дядя Стёпа. Он был лётчиком и возил в Антарктиду пингвинам сгущённое молоко.
– Зачем?
– Потому что он очень добрый. Пингвины обожают сгущёнку, но в Антарктиде её нет. Понимаешь?
– Ага, – Василь важно кивнул – Я тоже вырасту, и буду возить пингвинам сгущёнку. Жалко ведь их.
– Конечно, – Анна погладила сына по голове. В глазах защипало. Она встала. – Ты у меня совсем взрослый, сможешь побыть один?
Василь тревожно глянул на мать, но опровергать утверждение о своей взрослости ему не хотелось.
– А ты куда? – только спросил он.
– Надо купить что-то покушать.
– Ладно. – Мальчик снова углубился в разглядывание фотографий. Не поднимая головы, попросил: – Купи сгущёнки. Я её есть не буду. Я буду хранить для пингвинов.
– Обязательно куплю. – Анна улыбнулась. – Если будут звонить в дверь, ни в коем случае не открывай и не подходи.
– Ладно.
Синявская ещё с минуту постояла, глядя на сына, потом резко повернулась и быстро вышла.
Москва, действительно, оживала. Не было привычных людских и автомобильных стремнин, но ручейки уже текли мартовским пробуждением. Общественный транспорт не работал, зато вышли на охоту отважные «бомбилы». В парке Анна увидела заросшего бородой, взлохмаченного мужчину. Он вдохновенно что-то малевал на холсте, поставленном на обшарпанный, колченогий этюдник. Ему не было никакого дела до редких прохожих, с любопытством заглядывающих в его эскиз.
Стараясь сократить путь дворами, в одном из них Анна увидела в песочнице двух малышей. Они сосредоточенно копали совочками ямки. На деревянном паребрике были аккуратно разложены пожухлые веточки с сохранившимися на них последними листьями. Вокруг детей уже раскинулся небольшой садик из воткнутых в песок веток. От этой картины веяло таким покоем, что Анна не смогла отказать себе в удовольствии немного полюбоваться на украшающих свой маленький клочок земли тружеников. Было в этом что-то надёжное, безусловное, вселяющее уверенность в бесконечности бытия. В эту секунду Анна не сомневалась – её сын тоже скоро сможет вот так выйти к людям и посадить свой сад. Или накормить прожорливых пингвинов сгущёнкой. И никто не будет называть его страшным словосочетанием «источник заражения». Никто не заплатит своей жизнью за мимолетное общение с ним. Надо только чуть-чуть поднапрячься. Совсем капельку! Синявская поспешно пошагала дальше. До подъезда лаборантки Зоечки оставалось всего пара кварталов. Наверняка она ссудит своей начальнице немного денег. Только бы Зоя была дома!
Поход удался на славу. Зоя не только одолжила Синявской сумму, на которую та даже не рассчитывала (инфляция, как выяснилось, взвинтила цены до гималайских вершин), но и снабдила дефицитными на сегодняшний момент продуктами. Пока в столицу завозились только мука, крупы и консервы. Фрукты достать было невозможно. А у Анны в руках две туго набитые продуктовые сумки. Настоящее сокровище по теперешним временам. На самом верху красовалась банка сгущённого молока. Для пингвинов. Синявская улыбнулась. Наконец-то она сумела выполнить желание своего разборчивого сына.
Вставляя в замочную скважину найденный в квартире ключ, Анна услышала за дверью дробный топот и звонкий детский смех. Неужели ослабевший за время болезни Василь окреп настолько, что умудряется носиться по дому, точно целый табун легконогих жеребят? Анна рывком распахнула дверь и замерла.
По коридору на неё летела незнакомая темноволосая девочка лет пяти. Бусины переливчатого хохота прыгали по квартире, отскакивали от стен, закатывались в самые отдалённые уголки. Маленькая гостья, увидев незнакомую тётю, затормозила и, склонив на бок взъерошенную головёнку, уставилась на неё блестящими пытливыми глазами.
– Ты кто? – спросила девочка, так и не дождавшись реплики от смешной тёти, ловящей ртом воздух. Тётя не отвечала. – Меня Вася пригласил, – поспешила объяснить своё присутствие девочка. – У нас балконы рядом, мы и познакомились.
Из комнаты вышла полная пожилая женщина.
– Здравствуйте, – не слишком приветливо сказала она. – Что же вы мальчика одного оставляете? Он так плакал на балконе. Испугался чего-то, наверно.
Из-за спины женщины показалась сконфуженное лицо Василя.
– Я их сам позвал. Они же не звонили. Это ворам нельзя открывать, а друзьям ведь можно? Правда же, можно? – Василь умоляюще смотрел на мать. – Коля ко мне не приходит и мне скучно. Я с Катей подружился. Она хорошая.
– Вы плохо себя чувствуете? – вдруг настороженно спросила женщина. – На вас лица нет.
– Н-н-нет, всё в порядке, – онемевшими губами прошептала Анна.
– Тогда я пойду, а Катенька пусть у вас пока останется, вы не против? Они с Васей так прекрасно играют. Мне ещё дочку встретить. Из Брюсселя прилетает, – похвасталась она. – На экскурсию поехала ещё до… этого. На неделю всего и полетела. С подружкой. А вот как получилось. Сколько времени самолёты не пускали. Ужас просто!
Синявская дёрнулась, чтобы задержать женщину, но вдруг остановилась, вспомнив, что вода из ванны вчера уходила в тёмный сток и бежала по бесконечным развилкам городского водопровода. Поняла, что очень скоро маленькой Кати не станет, а вместе с ней и её стосковавшейся за время отсутствия и, конечно, не способной отказать себе в радости обнять дочку, матери. Не станет её бабушки, а вместе с ней и тех, с кем она сейчас столкнётся в международном аэропорту. А из аэропорта спешащие люди растекутся по всей Москве, сея вокруг себя начавшую уже отступать неоинфекцию. И кто-то сядет в поезд, кто-то в междугородний автобус, а кто-то устало выберется из самолёта в Париже или Нью-Йорке… И остановить это невозможно. Так зачем сейчас говорить этой добродушной женщине и её раскрасневшейся от бега внучке, что они обречены?
Анна прошла на балкон. Над ней нависало холодное осеннее солнце. Наверно, ему всё равно, что крошечная голубая планета, скромно ютящаяся в его системе, скоро расколется на мириады горящих обломков. А, может быть, и не всё равно. Кто знает, какая судьба уготована ему, когда так и не повзрослевшим, суетящимся, завистливым, ненавидящим душам будет некуда вернуться.
Кошачья месть
Попасть в такую стопроцентную, безусловную, неоспоримую задницу я не чаяла. Самое паршивое было в том, что я никак не могла определиться, как же мне вести себя. С одной стороны, Ирка была моей ближайшей подругой со школьной скамьи. Сколько девичьих сладких слёз было пролито нами при непосредственном участии друг друга. Сколько тряпок куплено в складчину на студенческие стипендии. Сколько вечеров просижено с едва початой бутылкой вина и непременным выворачиванием душ.
С другой стороны… Несколько лет мелкого подлого предательства. Банального адюльтера с моим мужем. Улыбок и чмоканий в щёчку на пороге и при всём при том, как выяснилось, визгливых требований «уйти от этой суки» (от меня, то бишь).
