Олдос Хаксли - Остров
– Что они означают? – переспросил Виджайя. – Они означают в точности то, чем являются в действительности. Как и горы, как и облака, как области света и тени. Именно поэтому полотно истинно религиозно. Псевдорелигиозные картины всегда тщатся показать нечто иное, нечто помимо того, что на них изображено, – какой-то кусок метафизического бреда, абсурдную догму того или иного теологического направления. А подлинно религиозный образ неизменно полон собственного внутреннего содержания. Вот почему мы поместили именно такие картины в комнаты для медитации.
– Всегда пейзажи?
– Почти всегда. Пейзажи лучше всего остального напоминают людям, кто они такие на самом деле.
– Лучше, чем сцены из жития святых или иконы Спасителя?
Виджайя кивнул:
– Начать с того, что в этом заключается разница между объективным и субъективным. Изображения Христа или Будды всегда лишь отражают представления о них бихевиориста или интерпретацию богослова. Но когда перед вами такой вот пейзаж, для вас становится психологически невозможным смотреть на него глазами Джона Бродеса Уотсона или воспринимать через воззрения Фомы Аквинского. Вас почти принуждают пережить какой-то личный опыт, пройти через практический акт самопознания.
– Самопознания?
– Именно самопознания, – настаивал Виджайя. – Этот вид на соседнюю долину в то же время открывает вид на ваше собственное сознание, как и на сознание любого другого человека, остающееся выше или ниже, но вне уровня истории вашей собственной жизни. Мистерии темноты, но эта темнота полна жизни. Величие света, который исходит столь же ярко от жалких маленьких домиков, как и от деревьев, травы, из синих разрывов между облаками. Мы стараемся не признавать реальности изображения, но она остается непреложным фактом – человек несет на себе такой же отпечаток божественности, как и природа, такой же бесконечности, как и Пустота. Но эти мысли подвигают нас снова в опасную близость с теологией, а никому еще не удавалось обрести спасение через абстрактные понятия. А потому придерживайтесь фактов, цепляйтесь за конкретику. – Он указал пальцем на полотно. – Того, например, факта, что половина деревни залита солнцем, а другая – погружена в загадочную тень. Факта существования этих почти до черноты синих гор и еще более фантастических гор, образованных над ними из пара. Факта неожиданного появления голубых озер среди облаков на небе и бледно-зеленых и грубовато охристых озер на освещенной солнцем земле. Факта травы на переднем плане и зарослей бамбука в нескольких ярдах ниже по склону. Но в то же время и факта, что эти горы так далеки, а домики так нелепо расположились в тысячах футов внизу, в долине. Расстояния, – добавил он. – Именно в способности передавать расстояния и глубину пространства заключается истинный религиозный смысл таких произведений.
– Потому что дальность и широта перспективы придают виду особое очарование?
– Нет. Потому что они создают реальность. Именно с дистанции становится нам особенно ясно, что вселенная существует не только из людей и не ради людей. Но что даже люди оказываются чем-то более значительным, нежели простыми людьми. Пейзаж напоминает нам, что в нашем черепе кроются такие же необъятные умственные пространства, как и те, что мы видим на картине. Опыт познания дистанции, расстояний внутренних и внешних, расстояний во времени и в пространстве, – вот самый первый и фундаментальный религиозный опыт. «Смерть в нашей жизни, дни, что сочтены»[62]. Или: о сотни мест, где нам уже не бывать! Познанные когда-то удовольствия, перенесенные беды и горестные или радостные мысли – все это так живо в нашей памяти, но на самом деле мертво без всякой надежды на возрождение. Как та деревня в долине столь ясно видна (даже погруженная в тень часть), но безнадежно недостижима для нас, полностью отрезана от нашего существования. Подобная картина служит доказательством способности человека воспринимать смерть еще при жизни, все постоянно возникающие вокруг нас зияющие пустоты. С моей точки зрения, – добавил Виджайя, – худшая сторона вашей так называемой современной «беспредметной живописи» состоит в ее неизбежной двухмерности, в плоскости, в отказе принимать в расчет вселенское понятие глубины и дистанции. Как цветовое пятно картина в стиле абстрактного экспрессионизма может быть даже красивой. Она способна также выполнять другие задачи, как популярный тест Роршаха[63] из чернильных пятен. Каждый может найти в их сочетании символическое выражение своего страха, похоти, ненависти или несбыточных грез. Но сможем ли мы обнаружить в них то более чем просто человеческое (или следует применить термин «слишком человеческое»), более глубокое понимание самих себя, которое обнаруживаем, когда вглядываемся в пространство природы, в расстояния, во внутреннюю и внешнюю глубину пейзажей, подобных тому, что сейчас перед нами? Мне самому доподлинно известно, что в ваших абстракциях я не нахожу реальности, отображенной здесь, и сомневаюсь, что вопреки всем декларациям их видит кто-то другой. Вот почему столь модный сейчас у вас беспредметный абстракционизм настолько фундаментально стоит вне религии, и потому же, могу добавить я, даже наилучшие его образцы настолько безнадежно скучны и бесконечно тривиальны.
– Вы часто приходите сюда? – после продолжительного молчания спросил Уилл.
– Всякий раз, когда мне хочется предаться медитации с кем-то еще, а не одному.
– Насколько же часто вас посещает подобное желание?
– Примерно раз в неделю. Но разумеется, многим нравится делать это гораздо чаще. А кому-то – реже. Есть те, кто не приходит сюда никогда. Все зависит от личности и темперамента. Возьмите, к примеру, Сузилу. Она нуждается в огромных дозах одиночества, а потому вы ее едва ли встретите в общественной комнате для медитации. Зато Шанта – моя жена – заглядывает сюда чуть ли не каждый день.
– Как и я, – сказала миссис Рао, – но это естественно, – добавила она со смехом. – Полные люди вроде меня обожают компанию, даже когда занимаются медитацией.
– И вы медитируете, глядя на картину? – спросил Уилл.
– Медитация происходит не на картину, а с картины, если вы понимаете, что я имею в виду. Или скорее даже в параллели с ее содержанием. Я смотрю на нее, другие люди тоже смотрят, и это напоминает нам, кто мы такие, а кем не являемся, и каким образом то, кем мы не являемся, может стать частью нашей сущности.
– Если ли связь, – спросил Уилл, – между тем, что вы сейчас объясняете, и тем, что я наблюдал в храме Шивы?
– Конечно же, есть, – ответила она. – Лекарство мокша переносит вас в то же место, куда вы попадаете с помощью медитации.
– Тогда к чему вам медитации?
– С таким же успехом вы могли бы спросить: зачем вы обедаете?
– Но по вашим же словам, средство мокша и есть обед.
– Это не обед, а, если угодно, банкет, – сказала она с жаром. – И именно поэтому без медитаций никак нельзя. Вы не можете устраивать себе банкеты каждый день. Они слишком обильны и продолжаются очень долго. Кроме того, банкеты, как правило, устраивает для вас ресторатор; вы сами не принимаете почти никакого участия в приготовлениях к ним. А на каждый день вам нужно самой приготовить себе еду. Лекарство мокша принимается изредка и по особым случаям.
– В богословских терминах, – вмешался Виджайя, – лекарство мокша готовит человека к принятию ниспосланной свыше благодати, заранее открывает мистическое видение или сразу дает полноценное мистическое переживание. А медитация – только один из путей последующего применения ниспосланной свыше благодати.
– Каким же образом?
– Путем культивации в себе такого состояния сознания, при котором поразительный экстатический опыт становится постоянным и привычным спутником человека в его повседневной жизни. С помощью познания себя до такой степени, когда подсознанию уже не удастся подтолкнуть человека к совершению некрасивых, глупых, позорных поступков, к которым мы зачастую бываем склонны прежде.
– Вы утверждаете, что это помогает развитию интеллекта, делает человека более умным, мудрым?
– Не того интеллекта, который содействует успехам в науках или развивает логику мышления. Интеллекта на более глубоком уровне конкретных действий и отношений с другими людьми.
– Да, человек делается более мудрым именно на этом уровне, – сказала миссис Рао, – хотя внешне он может продолжать выглядеть полнейшим глупцом и невеждой. – Она похлопала ладонью по своей макушке. – Я, например, слишком тупа, чтобы заниматься такими делами, как доктор Роберт или Виджайя, – генетикой, биохимией, философией и тому подобным. Из меня никудышная художница, поэт, писатель или актриса. Ни проблеска таланта, ни особого ума. Вообще-то я должна чувствовать себя жутко неполноценной и испытывать депрессию. Но ничего подобного со мной не происходит. Целиком и полностью благодаря средству мокша и медитациям. Я не наделена умом и талантом. Но если взять повседневную жизнь, во всем, что касается понимания людей и помощи им, то я с каждым днем ощущаю, как во мне нарастают чувствительность и навыки быть полезной. А если уж речь заходит о том, что Виджайя называет ниспосланной свыше благодатью… – Она сделала паузу. – Вы можете быть величайшим гением всех времени и народов, но вам это не даст ничего больше того, что получаю я. Разве не так, Виджайя?
