Дэвид Митчелл - Литературный призрак
Ужасно хочется рассказать ей про Швейцарию. Ужасно хочется рассказать ей вообще все. Мне трудно удержаться.
— Что, заметно? Я думала о том, что мне надо уехать… отдохнуть. Может, даже за границу. Пока не решила куда.
Татьяна подносит зажигалку к моей сигарете. До чего красивые у нее пальцы.
Прислушиваемся, как шумит бойлер на кухне, как в коридоре стучит шваброй уборщица. Татьяна, наверное, хорошо играет на пианино — с такими-то пальцами.
— И у меня появилось странное чувство, — продолжаю я. — Очень грустно. Меня не будет — а здесь все останется по-старому.
Татьяна кивает головой.
— Да, мир как будто смеется тебе в лицо и говорит: «Посмотри, лапушка, я прекрасно могу обойтись без тебя». То же самое твердит человеку и море, просто люди не селятся посреди океана. Особенно обидно бывает, если ты в этом месте рос, или работал, или влюблялся.
Шоколад, которым угостила Татьяна, густой сладостью обволакивает мне язык до самого корня.
— Иногда мне чудится — вот выйду в коридор и нос к носу столкнусь с графом Архангельским из восемнадцатого века.
— И чего же хочет граф от Маргариты Латунской? — смеется Татьяна.
— Бывает по-разному. Иногда просит, чтобы я провела его в спальню императрицы на свидание. Иногда говорит, что закажет мой портрет и повесит в своей галерее. А порой хочет затащить в свою четырех-спальную кровать и так отделать, чтобы я три дня не могла ходить.
— Ты не заставляешь себя долго упрашивать?
Мы смеемся. На кухне открывают кран с водой.
— Похоже, ты большая мечтательница, — замечает Татьяна.
— Вот и Руди так говорит.
— Кто такой Руди?
— Мой друг.
Татьяна закидывает ногу на ногу, чулки шуршат.
— Твой любовник?
Мне нравится, когда Татьяна проявляет интерес к моей жизни. Мне нравится Татьяна.
— В том числе…
— Чем он занимается?
Татьяна находит, что Маргарита Латунская заслуживает интереса.
— Местный бизнесмен.
— Ах, вот как! Это о нем ты говорила на прошлой неделе…
— Разве?
Татьяна снимает ногу с ноги, чулки шуршат.
— Да-да. Расскажи мне о нем поподробней…
— Гроза закончилась.
Я киваю. Тихо, как в гроте.
— Татьяна, помнишь, ты сказала, что любви не существует. Признайся, ведь на самом деле ты так не думаешь?
— Мне жаль, что огорчила тебя.
— Нет, ты меня не огорчила. Но я все время думаю об этом. Если любви не существует, то какая сила удерживает зло и любовь в разных клетках?
— Сложный вопрос. Ты сохранила надежду, я поняла это с первого взгляда.
— Ты открыла мне свой секрет. Могу я доверить тебе свой?
— Конечно.
— Видишь ли, раньше я была верующей. В детстве мама тайком водила меня на службы в церковь. Еще при Брежневе. Это было довольно опасно, засекут — два года тюрьмы. Даже Библия считалась запрещенной литературой.
Татьяна нисколько не удивляется.
— Это, в общем, даже не секрет, — уточнила я. — Скорее притча. Из проповеди, которая мне запомнилась. Однажды человек отправился в путь, его сопровождал ангел. Они вошли в большой дом. Ангел открыл одну дверь. За ней оказалась комната, в ней — скамьи вдоль стен, на скамьях — люди, сидят вплотную друг к другу. У каждого в руках серебряная ложка с длинной, в рост человека, ручкой. В центре комнаты стоит стол с угощением, и все пытаются зачерпнуть, но у них ничего не получается: ложки слишком длинные, до рта не донести — все валится на пол. И хотя угощения для всех предостаточно — все голодны. «Смотри, — сказал ангел. — Перед тобой ад. Эти люди не любят друг друга. Каждый хочет наполнить собственный желудок». Затем ангел провел путника в другую комнату. В ней все было так же, как в первой, только каждый старался накормить не себя, а гостя на другом конце комнаты, и все у них ладилось. «Смотри, — сказал ангел. — Здесь каждый думает не о себе, а о другом. И потому все сыты. Это рай».
Татьяна подумала мгновение и сказала:
— Не вижу разницы.
— Как не видишь?
— Никакой разницы. И в аду, и в раю хотят одного: набить желудок. Но те, что в раю, обстряпывают свои делишки похитрее, вот и все. — И она рассмеялась.
Я не нашлась, что ответить. Увидев выражение моего лица, Татьяна прибавила:
— Прости, Маргарита…
Минуты еле ползут, как раненый гангстер из голливудского фильма.
Я знаю, что в бизнесе Руди иногда вынужден проявлять жесткость, но между решительностью и насилием есть различие, как есть оно между бизнесменом и гангстером. Я никогда не обольщалась на этот счет. Руди умеет действовать решительно. Но что ему остается делать, если люди не возвращают долги? Руди не может раздавать деньги направо и налево, он же не благотворительный фонд. Когда человек берет деньги в долг, он обещает вернуть их в срок, а если не выполняет свое обещание, Руди со своими друзьями имеет право принять те меры, которые сочтет нужным, чтобы в один прекрасный день не остаться с пустыми карманами. Просто в голове не укладывается, как некоторые люди не понимают таких простых вещей. Помню, два года назад, вскоре после того, как Руди согласился переехать ко мне, он однажды вернулся ночью с ножевой раной на шее. Вокруг нее запекалась густая, как зубная паста, кровь. Должник передумал возвращать деньги, объяснил Руди. В больницу ехать он отказался, и я сама перевязала рану, разорвав свою блузку из чистого хлопка. Больница — удел бедняков, сказал Руди. Он такой мужественный.
После той ночи Руди купил пистолет, а я — бинтов.
В послеполуденной синеве — облака и вершины Альп. Мороженое и мягкие кресла. В Эдемском саду время отдыха. В кущах дремотный шепот. В воздухе вьются насекомые. Ева принимает решение.
— Ну, спроси свой внутренний голос, чего ты хочешь, — подсказывает змей.
— Это ответственный шаг. За ним — изгнание, менструации, труд в поте лица и родовые муки. У меня к тебе последний вопрос.
— Валяй! — соглашается змей.
— Почему ты так ненавидишь Бога?
Змей улыбается и кончиком хвоста рисует в воздухе у ног Евы спираль.
— Будь добра, сначала пощекочи мне шейку, ну, прошшшу тебя…
Еве нравятся изумрудно-рубиновые узоры на золотистой коже змея. Она протягивает руку.
— Ну вот. А теперь отвечай.
— Ева, у тебя перед глазами плод. Этот ссспелый, готовый истечь соком плод содержит в себе ответы на все твои вопросы. И почему я ненавижу Бога. Зороастризм, манихейсская ерессь, юнговсские архетипы, тунгусский метеорит, виртуальные чассстицы… И в чем коренится змеиная проницательноссть и аморальноссть… И почему вссе происходит именно так, как происходит…
Глаза змея превращаются в калейдоскоп — в них вращаются разноцветные огоньки, словно в кристалле Нострадамуса. Ева не в силах отвести от них взгляд.
— Ева, детка, все, что от тебя требуется, — сжать покрепче своими пухлыми губками сочную мякоть этого плода и посмотреть, что из этого выйдет…
Ева закрывает глаза и приоткрывает рот.
Послы со свитой изволили оказать нам с Делакруа честь своим посещением. Дипломаты — разновидность идиотов, которые умеют одно: любезничать наперегонки на публичных церемониях. Уж я-то знаю. Насмотрелась на эту породу, когда вращалась в высших политических кругах. Начальник службы безопасности, атташе по культуре, директор Эрмитажа, главный хранитель Рогоршев — он делает вид, будто не замечает меня, — и многоязычный переводчик сопровождают восьмерку послов. Из каких они стран, я знаю, потому что сама печатала приглашения. Француза распознать несложно: он то и дело прерывает переводчика и сам начинает объяснять остальным. Немец поглядывает на часы. Итальянец — на мою грудь и шею. Англичанин вежливо кивает и у каждой картины восклицает: «Дилайтфул!» Американец с хозяйским видом снимает все на видеокамеру. Австралиец вынимает из внутреннего кармана фляжку и отпивает из нее большими глотками. Еще остались послы из Бельгии и Дании. Кто из них кто, не разобрать, да и какая разница. При каждом — личный телохранитель. Не понимаю, кому пришло в голову, что такие ничтожества нуждаются в охране. Телохранителей я тоже знавала. Гораздо забавнее дипломатов.
Вентилятор жужжит. Но звук его становится все тише…
Татьяна манит меня за собой. Гуси-лебеди несут нас, но ее гусь летит быстрее моего. Он первым ныряет в дымоход, задев лапой закопченную кочергу. На царском челне проплывает Екатерина Великая. Она подпорчена, в грязи и местами порвана. К счастью, у меня с собой бутылка оливкового масла экстра, и я поливаю им пострадавшие места. Императрица, сияя, усаживается, целая и невредимая.
Я склоняюсь перед государыней в низком поклоне.
— А, Маргарита! — говорит она. — Как почивала сегодня? Граф благодарит тебя. Полагаем, ты зело пособила ему вчера.
— Рада служить, ваше величество.
