Сергей Лукьяненко - КВАZИ
До этого мне казалось, что охранник вообще немой. Он не раскрывал рта, никак не реагировал на разговор.
Но тут он внезапно заговорил:
– Мир изменился, полицай. Надо приспосабливаться.
– Выбрось его наружу, – велела Курицына. – Прострели живот, ноги и выбрось, чтобы лежал у порога и орал.
– Могут начать стрелять, – озабоченно сказал охранник.
– Вытолкни, когда побежит – всади пару пуль в спину и скройся, – сказала женщина с таким торжеством, будто придумала что-то гениальное. – Не успеют. А успеют – какая разница? Возвысишься. Я тебе гарантирую.
– Вставай, – велел охранник, шагнув ко мне. Взял за плечо, будто клещами. Вытащил из кобуры мой пистолет, проверил предохранитель, засунул себе за пояс. – И не дёргайся, хуже будет.
– Не могу придумать, что может быть хуже… – сказал я, покорно вставая.
Охранник повёл меня к двери, подтолкнув в спину стволом пистолета и довольно умело держась так, что я его заслонял от улицы. Негромко сказал:
– Не трепыхайся – тогда выстрелю только в ноги. Сам понимаешь, лучше, чем если в крестец пулю словишь.
– Всё равно умирать, – сказал я, чуть замедляя шаг. Так, чтобы пистолет упёрся мне в спину.
Конечно, ощущение это не из приятных.
Зато начинаешь понимать, где именно пистолет находится. Если человек действительно профессионал, он такой ерунды, как упереть ствол в спину противника, ни за что не допустит.
Но мой конвоир, к счастью, всё-таки профессионалом не был, а только казался.
– Э, ты не скажи, – оживился охранник, будто я затронул очень интересную для него тему. – Большая разница, как проводить последние дни…
Нет ничего глупее, чем заводить разговор с тем, кого собираешься убить или изувечить. И дело тут не в некоем «человеческом контакте», о котором любят рассуждать романисты. Мол, ощутишь симпатию, трудно будет убивать…
Те, кто готов убивать, колебаться уже не станут.
Но разговор отвлекает.
Любой разговор.
Особенно спор.
Я резко развернулся влево, уходя от ствола, левой рукой перехватил запястье охранника, отводя его в сторону, правой – ударил его в кадык.
Надо отдать ему должное, он не выстрелил впустую, и удар в горло тоже выдержал, лишь издал хрипящий звук. Несколько секунд мы боролись, я уводил его правую руку вверх, он колотил меня левой рукой – довольно бестолково, мы были в клинче, и я вертелся, подставляя ему бок.
Вся проблема была в том, что охранник оказался куда сильнее меня при вполне схожих габаритах. Старики стояли остолбенев, видимо, никто из них всерьёз не ожидал стать участником или свидетелем схватки. Курицына истошно визжала, до меня доносились призывы выколоть мне глаза, отрезать руки, ноги и гениталии, а также брань в адрес охранника и угрозы оставить его без возвышения.
Честно говоря, это раздражало сильнее, чем появившаяся в глазах охранника жажда убийства.
Поэтому я быстро освободил одну руку и, пока охранник, перебарывая меня, опускал пистолет, выхватил своё мачете.
Холодное оружие – настолько общий атрибут всех оперативников, особенно имеющих дело с восставшими, что на него и внимания никто не обращает.
Мачете, большой нож, тесак… Я знал одного парня, который ходил с прадедушкиной кавалерийской саблей. Только она была сломана и перезаточена, превратившись в какой-то странный, чуть восточного вида клинок…
Мачете – для восставших. Против людей его не применяют.
Видимо, это сидит в подкорке у всех, даже у бандитов и террористов.
Поэтому когда я коротко размахнулся и отрубил охраннику руку в локте – это произвело впечатление на всех.
Он начал выть, приплясывая на месте и тряся обрубком, из которого била кровь. Я стоял с мачете в правой руке, а левой сжимал отрубленную руку за запястье. Пальцы охранника по-прежнему крепко сжимали пистолет, героически выполняя последний донёсшийся от мозга приказ.
Курицына стала визжать ещё сильнее, хотя мне казалось, что это уже невозможно.
– Ты прав, есть разница, как проводить последние дни, – сказал я охраннику, чувствуя себя персонажем фильма восьмидесятых годов прошлого века.
И с силой пнул охранника в живот.
Тот с грохотом повалился, стал кататься по полу, сжимая обрубок уцелевшей рукой и крича:
– Жгут! Жгут, сволочи! Будьте людьми, жгут!
– Никто ничего не жжёт, – сказал я, глядя на Курицыну. – Просто отрубили по локоть.
…Да, кстати, чуть не забыл.
Того парня, что ходил на задания со сломанной перекованной саблей, в участке прозвали Арагорном…
Курицына прекратила визжать и встала. С ненавистью посмотрела на меня. Вытянула руку, тыча в меня пальцем.
– Вы! Вы, подонки, вертухаи, мужланы, нищеброды, коммуняки!
На «вы» она явно перешла не из-за уважения, просто теперь я для неё стал символизировать что-то большее. Не один полицейский, а весь мир в моём лице. Только при чём тут давно почивший коммунизм – я совершенно не мог понять. Видимо, у дамы давно наболело и даже подгорело.
– Думаете, остановите прогресс? Остановите свободу? – выкрикивала Курицына, будто была на митинге. – Заставите лучших людей терпеть засилье серости и быдла? Вы проиграли, вы уже проиграли, вы все сдохнете, а я буду молодая и красивая, и вечно, вечно, вечно буду жить!
А вы все сгниёте, и это убогое старичьё сгниёт, и ты, козёл, сгниёшь!
Это было бы даже смешно, если бы при этих словах Курицына не опустила руку в сумочку и не вытащила оттуда пистолет. Какой-то совершенно незнакомый мне, некрупный, но очень соразмерный, даже изящный.
Ну да, эта женщина слишком себя любила, чтобы пользоваться каким-то древним «ПМ» или чуть менее древним «ПММ», или «стрижом», или даже банальной «береттой». У неё было что-то небольшое, матово-чёрное, хищное и опасное даже на вид.
– Гори в аду! – завопила Курицына наставив на меня оружие.
Два выстрела грянули один за другим. Нет, не «слились в один», потому что Курицына на спуск нажать не успела.
Выстрелила подполковник в отставке Валентина.
Тело директорши рухнуло. Лишившийся руки охранник перестал орать – похоже, что гибель начальницы и то, как именно она погибла, навели его на неприятные мысли.
– Старая стала, – сказала Валентина. – Целилась в руку, попала в голову.
– Так точно, – сказал я. – Дважды промазали.
Голову представительнице грядущей элиты разнесло изрядно.
Как ни странно, она всё равно восстанет. Мёртвое тело затянет почти любые раны.
Но возвыситься ей уже не удастся. Восставшие с сильными повреждениями головы не превращаются в кваzи. Одна радость – они и не агрессивны, обычно сидят и неторопливо возятся в земле, вылавливая своё нехитрое пропитание – жучков и червей.
– И впрямь, – сказала Валентина. – Промазала. Просто удивительно. – Она посмотрела на стариков. Лысый держался за сердце, седой выглядел пободрее. – Мальчики, вы бы пошли выпустили запертых. Валидола приняли. И скажите нашим, что хватит бузить… без того заигрались…
Она подошла к валяющемуся на полу охраннику, достала из-за пояса мой пистолет, протянула мне. Потом стала вытягивать у охранника из джинсов ремень.
– Помочь? – спросил я.
– Иди, сына в кино своди, – отмахнулась Валентина. – И… кто там командует? Маркин?
– Он самый, – кивнул я. – Капитан Маркин.
– Капитан… ха! Скажи Славику, пусть придёт.
Уговаривать меня не пришлось – я выскочил из фойе, превратившегося в поле боя. Маркин на самом деле уже спешил к входу, опередив солдат из оцепления, – и я вдруг понял, почему лицо отставного подполковника Валентины показалось мне знакомым.
– Славик! – крикнул я ему. – Тебя мама зовёт!
Маркин обжёг меня возмущённым взглядом и поспешил внутрь.
А я пошёл к Михаилу, ждавшему меня в отдалении.
Жизнь продолжалась. Не для всех, конечно.
Но это уж дело житейское.
Глава одиннадцатая
Ветрянка и телефон
Гражданка Прилукина, Анна Романовна, сорока семи лет, домохозяйка, в прошлом – работница туристической фирмы, сидела на кухне и рыдала.
Михаил сидел напротив неё и терпеливо ждал. Я расхаживал по квартире – то заглядывал в комнату Милы, ученицы девятого класса, шестнадцатилетней девочки, посещавшей биохимическую секцию профессора Томилина, где возились с ноутбуком ребята Маркина, то возвращался на кухню.
– Милочка такая скромная! Такая воспитанная! – рыдала Анна Романовна. – Она даже с мальчиками не гуляла совсем. Всё в школе или с подружками…
– Не плачьте, Анна Романовна, – терпеливо сказал Михаил. – Возможно, ничего не случилось. Где она могла задержаться?
– В библиотеке? – безнадёжно предположила Анна Романовна. Схватила лежащий на столе мобильник, в очередной раз набрала телефон дочери. Снова зарыдала. Телефон не отвечал.
