Роман Злотников - Мерило истины
Тяжело проскрипела при общем молчании минута.
— Гуманоид… — осторожно позвал Дрон. — Ты чего? Случилось чего?
Олег не посмотрел на него.
— Очень хорошего человека убили, — ровно выговорил он, не шевелясь. — Маму убили.
Кто-то охнул.
— А что стряслось-то? — глупо спросил Петухов. — Кто… убил?
— Кто?.. — Олег по-прежнему ни на кого не смотрел. — Вы убили. Такие… как вы…
Он снова замолчал. Непонимающе молчали и все остальные. Прошла еще минута.
И вдруг Олег вздрогнул. Лопата выпала из его рук. Он повернулся и направился к Двухе, в обнимку с ломом стоявшему у турника.
Двуха, бросив лом, отбежал на несколько шагов.
— А можно и не подкапывать, — абсолютно бесцветным голосом проговорил Олег.
Он чуть присел, взялся обеими руками за стойку турника, стиснул зубы. И рывком выпрямился, одновременно откинувшись назад. Стойка вылетела вверх, обнажив из земли бетонную тумбу, в которую была понизу «обута». Хрустнув, отломилась от второй стойки приваренная перекладина турника. Трегрей отбросил в сторону похожую на букву «Г» металлическую конструкцию. Перешел ко второй стойке и точно так же выдернул и ее. Потом выдохнул и снова окаменел.
— Охренеть… — выдохнул Шапкин. — Вот это да…
Сержант Кинжагалиев издал горлом какой-то неопределенный шелестящий звук. Сержант Бурыба протер глаза.
— Гуманоид, братуха, ты как?.. — осторожно спросил Дрон.
Олег не посмотрел на него. Взгляд бывшего детдомовца по-прежнему был пуст и уставлен в никуда.
— Вы… — надорванно выговорил Трегрей и замолчал еще на минуту, на протяжении которой все смотрели на него, ничего не говоря и даже не переглядываясь друг с другом.
— Вы… — повторил Олег, и взгляд его понемногу стал оттаивать, по капелькам наполняться жизнью. — Вы подобны воронам… Только и можете галдеть и вырывать друг у друга куски. Вы привыкли жить для себя, единственно для себя… — речь Трегрея, вначале скрипуче монотонная, начала набирать силу. — И если сбиваетесь в стаи, то только ради того, чтобы обезопасить себя от тех, кто сильнее. Ради того, чтобы плотнее набить свою утробу и скрыть свои оплошности. И внутри стаи вы так же галдите и рвете куски, топчете слабых… В вас совершенно нет понимания общего. Понимания важности жертвы личным благом ради чего-то важного для всех… Напросте потому, что ни в ком из вас здесь нет ничего важного для всех. Ничего! Даже приблизко! А ведь без этого невозможно существование нормального общества. Не в вашем, конечно, понимании нормального… Всю жизнь вы равнодушно потакаете мерзостям и сами совершаете мерзости, привычно успокаивая себя тем, что «так надо, без этого никак»… Вы называете себя гражданами великой страны, которой обязательно надобно гордиться, ни разу за всю свою жизнь не подумав совершить деяния, достойного гражданской гордости… Даже и не гражданской… Ни одного поступка, исполненного истинным человеческим достоинством. Вас именуют воинами, защитниками Отечества, а на деле приучают сражаться друг с другом за привилегию помене трудиться и поболе за это иметь… Ибо в этой стране везде так! За таковую привилегию, почитающуюся высшей ценностью существования, каждый день ведется нескончаемая война. И на этой войне гибнут люди. Чаще всего — хорошие люди… Настоящие люди. Не такие, как вы. А те, кто долгом своим полагает не жалеть собственной жизни ради того, чтобы хоть малой трещиной повредить мерзкую систему. Чтобы хоть ненамного стало не так, как есть…
Трегрей прервался неожиданно. На этот раз его слова не встретили дружным хохотом. Это была не обычная «проповедь от Гуманоида», это было нечто другое. А спустя мгновение парням стало и вовсе не до смеха…
Сразу же после того, как он закончил говорить, не потрудившись даже подождать реакции на свои слова, Олег в два быстрых шага достиг низкой перекладины для упражнений на пресс. Наклонился, схватил короткую стойку, качнул ее в одну сторону, другую… Стойка захрустела, взрыхлила землю — и Олег рванул ее на себя и вверх и вытащил целиком, вместе с бетонным «башмаком»; причем, сама толстенная металлическая перекладина погнулась посередине. Олег выпрямился, выдохнул. Бледность его стала прямо-таки мертвецкой, с просинью. Под глазами обозначились темные круги, а жилка на виске вздулась невероятно — будто вовсе не жилка это была, а пытавшийся выбраться из-под кожи, куда невесть как забрался, крупный червяк. Олег Гай Трегрей стал страшен.
Он метнулся ко второй стойке и выдернул ее, покривившуюся, уже не расшатывая. И тут же взялся за вторую перекладину, нижнюю… А потом перешел к следующему снаряду…
Спустя четверть часа старая спортплощадка напоминала территорию, подвергшуюся ковровой бомбардировке — повсюду, на изрытой земле валялся искореженный и измятый металлический хлам, обломки бетонных «башмаков».
Олег, покончив с последней конструкцией, сделал шаг в сторону и беззвучно осел наземь, словно тело его истратило все силы, без остатка.
А две группы парней, захваченные невероятным зрелищем за секунду до того, как сшибиться в свирепой свалке, еще несколько минут стояли, увязнув в напружиненной тишине. Будто опасались: шелохнется кто-нибудь из них — и тот, кого они называли Гуманоидом, снова поднимется, чтобы закружиться в своем чудовищном танце. И кто знает — не обрушится ли он на них, не найдя больше ничего, что можно крушить?..
Боевой азарт у тех, кто еще недавно жаждал крови, испарился полностью.
Олег не поднимался. Но подойти к нему долго никто не осмеливался.
* * *Съемка велась в помещении самого обыкновенного школьного класса. Камера, установленная на первой парте среднего ряда, держала в центре кадра пустующий стул, за стулом на стене располагалась чисто вымытая доска, на полочке под которой можно было увидеть поролоновую губку и несколько разнокалиберных кусков белого мела.
— Ужас какой… — прозвучал молодой взволнованный женский голос, обладательница которого находилась, судя по всему, позади работающей видеокамеры. — Вы слышали, что они говорят? А я еще вам не верила…
— Да, воспитанники этого детдома — детишки необычные, мягко говоря. Я, между прочим, с самого начала подозревала нечто подобное, — этот голос, нисколько не взволнованный, а напротив, уверенный и властный, принадлежал другой женщине, постарше. — А уж когда своими глазами увидела, как эти самые детишки выпрыгивали из окон… чтобы броситься на ОМОНовцев… На взрослых здоровых парней! На представителей власти! Ты, Люда, человек опытный; ты мне скажи — это что же тут с ними сделали, а? В кого превратили? Это же… тоталитарная секта какая-то!
— Ужас, ужас!.. — продолжала сокрушаться Люда. — Бедные искалеченные дети. Вы ведь слышали, какие у них суждения, какая оценка реальности. Ужас!
— Так, — прервала ее Елизавета Сергеевна, — сокрушаться потом будем. Сейчас надо работать. Давайте следующего!
Через секунду раздался дверной скрип, и в кадре появился приземистый крепкий подросток, огненно-рыжий, конопатый и курносый, удивительно похожий на подросшего мультяшного Антошку, того самого, которого более сознательные товарищи безуспешно зазывали на уборку урожая картофеля. Паренек остановился у стула, хмуро и недоумевающе посмотрел в объектив камеры.
— Садись, садись, мальчик, — профессионально ласково пригласили его. — Как тебя зовут?
Рыжий уселся, чуть ссутулясь, положил руки на колени.
— Сергей Жмыхарев, — ответил он, смотря настороженно, исподлобья. — Старшая группа, одиннадцатый класс.
— Сережа, меня зовут Людмила, я психолог. Я здесь, чтобы побеседовать с вами, воспитанниками, понять, что происходит в вашем детском доме, и, если нужно, помочь. Ничего не бойся, все, что ты скажешь, останется между нами. Никто из воспитателей ничего не узнает.
— Узнают, — с некоторым даже вызовом возразил паренек.
— Что? Почему это?
— Потому что я сам расскажу.
— Сережа, никто не имеет права заставлять тебя рассказывать, о чем мы здесь с тобой говорили.
— Никому и не надо меня заставлять. Я же сказал: я сам.
Психолог Людмила помедлила немного, прежде чем заговорить снова.
— Сережа, — проникновенно выговорила она, — а ты тоже состоишь в… группе ребят, которых воспитатель Алимханов заставляет заниматься… по особой программе?
— О которой министерство образования ни малейшего понятия, кстати, говоря, не имеет, — раздался голос Елизаветы Сергеевны.
— Да, — ответил паренек. — Занимаемся. Только это никакая не группа. И никто никого не заставляет. Нуржан… Нуржан Мухаметович, то есть, взошел на первую ступень Столпа и помогает достичь того же всем, кто этого хочет. То есть, по-настоящему хочет. Сперва-то многие к нему набежали, а потом больше половины отсеялось… Потому что трудно. Я тоже сначала… отсеялся. Но через недельку вернулся.
