Галина Тер-Микаэлян - Face-to-face
– Понятно, спасибо огромное. Я тебе попрошу, Ларочка, если нетрудно – подбросьте меня сейчас в клинику к Аде, а Танюшку забери, пусть пока побудет у тебя.
Внезапно открыв глаза, Таня резко выпрямилась, оторвавшись от мягкого плеча Ларисы.
– Нет, дядя Петя, я пойду к тете Аде с тобой!
– Нельзя, маленькая, тетя Ада в реанимации, туда никого не пускают.
– Но тебя же пустят!
– Я сам врач, поэтому мне можно.
– Нет, я хочу к тете Аде!
Она выкрикнула это так громко, что муж Ларисы вздрогнул и резко затормозил. Лариса поспешно притянула к себе девочку и, погладив ее по плечу, сказала Муромцеву:
– Да ничего страшного не случится, Петр Эрнестович, пусть она посидит немного с Адой Эрнестовной, пока мы поговорим с врачами.
Других пациентов, кроме Ады Эрнестовны, в палате не было. Она неподвижно лежала с закрытыми глазами, от ее рук к стоявшим по обе стороны кровати капельницам тянулись гибкие трубки, лицо закрыто было маской аппарата искусственного дыхания, и лишь еле заметное шевеление одеяла на груди показывало, что больная еще жива. Таня, присев на стул рядом с кроватью, уставилась на беспомощное и безразличное ко всему существо, бывшее еще недавно живой, энергичной и ворчливой тетей Адой. Стоявший рядом Петр Эрнестович печально слушал поминутно заглядывавшего в историю болезни профессора:
– К сожалению, первичный диагноз подтвердился. В сознание так и не приходила, прогноз… – тут он запнулся, вспомнив, что о неблагоприятном прогнозе не следует говорить в присутствии пациента, хотя бы тот и находился без сознания, и увел Петра Эрнестовича из палаты.
«Я в сознании, Петя! Я не могу двигаться и самостоятельно дышать, но я слышу твой голос, я все время в сознании! Боже мой, неужели ты не можешь понять этого, брат?»
– Тетя Ада! – наклонившись над теткой, Таня пристально вглядывалась в закрытое маской лицо. – Ты меня слышишь, тетя Ада?
«Да, я слышу тебя, детка, но ты никогда этого не узнаешь. Ты не узнаешь, как я всегда любила тебя и вас всех, хотя и постоянно ругала».
– Нет, я все знаю, тетя Ада, знаю! Я знаю, что ты меня слышишь, я знаю, что ты всех нас любишь, и что ты любишь этого человека – Ганса. Ты все время думала о нем, когда приходила к нам.
На миг все замерло, а потом на Таню обрушился такой шквал мыслей тетки, что она покачнулась.
«Ты! Так это ты – девочка, рожденная четырнадцать лет назад, ребенок, владеющий даром естественного контакта. Значит, я все расшифровала верно, я была права! Тысячу раз права! Мир должен узнать о НИХ и результатах моей работы, хотя это будет стоить мне жизни».
– Тетя Ада, что с тобой случилось?
«Мне ввели смертельный препарат, но незадолго до этого я приняла большую дозу аспирина, который частично нейтрализовал яд, поэтому я еще жива. Я слышала, как они об этом говорили – они ждали, пока я умру. Никому не сообщали, что я в той больнице, пока Ганс меня не нашел. Но потом они поняли, что я все равно умру, и успокоились. Это из-за книги. Из-за моей книги – они не хотят, чтобы моя книга вышла».
– Тетя Ада! – девочка испуганно всхлипнула. – Тетя Ада!
«Скажи, детка, как ты меня воспринимаешь – ты меня слышишь?»
– Раньше я просто слышала, что думают другие люди – я даже не понимала, когда они думают, а когда говорят. Тетя Злата сказала, что это у меня наследственное – так же было у вашей с папой младшей сестры Людмилы.
«Да, ОНИ были правы – редкий наследственный дар, усиленный с помощью ИХ вмешательства. А теперь?».
– А теперь я иногда вдруг стала видеть. Мне трудно это объяснить словами – я вижу всего человека сразу. Раньше было редко, а теперь все чаще и чаще. Только иногда я все вижу, но вообще ничего не понимаю. Почему? Почему тебя хотят убить? Какая книга?
«Тихо! Не говори этого вслух! Никому не говори, только Гансу – если ты когда-нибудь его увидишь. Его заставили уехать в Швецию, и в ближайшее время не дадут визу в Советский Союз. Если моя книга в Стокгольме не выйдет… если они помешают ей выйти… у вас дома…перед отъездом… в книжном шкафу…».
– Я знаю, – приблизив свое лицо к кислородной маске, прошептала девочка, – там, за томами Большой Советской Энциклопедии ты спрятала копию рукописи своей книги, когда заходила к нам попрощаться перед отъездом. Я ее найду и буду хранить, пока вырасту. А потом сделаю так, чтобы ее издали – ты этого хочешь, да? Я вижу тебя, не напрягайся.
«Это…естественный контакт… они… хотят дать человечеству… увидеть бы…жалко… умирать… так интересно…»
– Нет, тетя Ада, нет! Не умирай! Кто «они», о ком ты?
«Они…Разум…»
Внезапно Таня ощутила резкую боль, потом ее охватила жуткая пустота. В ужасе отпрянув, она в оцепенении смотрела на застывшее в неподвижности одеяло, прикрывавшее грудь Ада Эрнестовны, потом с криком бросилась в коридор:
– Дядя Петя! Дядя Петя! Тетя Ада умерла! Она умерла!
Асият переселилась в дом Халиды на следующий день после отъезда Фирузы. Выполняя просьбу Рустэма Гаджиева, она ни на шаг не отходила от молодой женщины – так, что та даже начала сердиться. На сороковой день после трагедии, подождав, пока Асият приляжет отдохнуть, Халида велела дочкам вымыть посуду на кухне, а Тимуру сходить в совхозную библиотеку за новыми книгами. Сама же, накинув на голову платок, потихоньку вышла из дома и, без стука прикрыв за собой дверь, отправилась на кладбище.
Портрет на надгробье Натальи по просьбе Халиды изготовили в тбилисском фотоателье из маленькой семейной фотографии, сделанной Сергеем два года назад во время новогоднего застолья. На исходном снимке Наталья, уже много выпившая к тому времени, с комически важным видом разглядывала бокал в своей руке, а Юрий и Халида, смеясь, льнули к ней с обеих сторон. На кладбищенской фотографии оставили, разумеется, только ее лицо, и вырванное из общей веселой композиции оно казалось напряженным и угрюмым.
«Надо написать в Ленинград, – думала Халида, глядя на надгробье, – пусть пришлют какой-нибудь другой снимок – там, где она улыбается».
Звук шагов заставил ее вздрогнуть, но она тут же обрадовано улыбнулась и протянула руки:
– Дядя Сережа! Когда же ты приехал?
Бережно поцеловав ее в лоб, Сергей скользнул взглядом по фотографии и отвернулся.
– Утром приземлился в Тбилиси, оттуда была попутка до совхоза. Заглянул к тебе – Асият спит, Дианка сказала, что ты пошла погулять. Только вышел из твоего дома, как встретил Рамазана, внука Асият, он говорит: «Халида недавно шла по дороге к кладбищу». Зря ты ходишь одна, девочка, не нужно этого делать.
– Сегодня сорок дней, мне хотелось побыть здесь одной, – голос Халиды слегка дрогнул, а в глазах мелькнула тревога. – Дядя Сережа… Юра… что-нибудь… Папа постоянно говорит, что пока ничего нового, но мне кажется, что он чего-то не договаривает.
– Нет-нет, если бы что-то было, тебе сообщили бы в первую очередь, – он постарался выдержать взгляд огромных темных глаз, – да и мне следователь бы позвонил. Просто, я все это время как-то…
– Да, я понимаю. Прости, я не выразила тебе своего соболезнования. Поверь, когда папа сказал, что ты улетел на похороны Ады Эрнестовны, я стала сама не своя. Почему? Почему сразу столько несчастий? Как Петр Эрнестович?
– Держится, но выглядит неважно – это был для него тяжелый удар. Они с Адой с детства были неразлучны, а мне они оба заменили родителей. Знаешь, я почему-то вдруг вспомнил, как лет в пять начал называть Аду «мамой», а она мне это запретила, сказала: «Я тебе не мама, я Ада, твоя сестра». Знаешь, меня мучает совесть за то, что мы позволяли ей оставаться одной.
– Такие люди, как Ада Эрнестовна, обычно предпочитают одиночество, и никто из вас не мог бы ничего с этим поделать. Это удел больших ученых, для которых работа – смысл жизни.
– Да, но все же… Знаешь, когда Петя был здесь, он уже знал, что она в больнице в Москве, но ничего мне не сказал – он не думал, что Ада умирает, надеялся, что она выкарабкается. Или просто хотел надеяться.
– Когда речь идет о наших близких, мы надеемся до последнего. Даже тогда, когда надеяться уже не на что, – голос Халиды дрогнул, Сергей понял, что она имеет в виду и себя тоже.
– Я должен был лететь в Москву вместе с ним, должен был быть рядом с Адой, когда она умирала, а вместо этого я заставил его еще заниматься моей дочерью.
– Ты был вне себя от горя после гибели жены, тебя можно понять.
– Какого горя? – резко проговорил он, высокомерно вскинув голову. – У меня не было никакого горя, я не понимаю, о чем ты говоришь. У меня нет и не было жены.
Халида смущенно отвела глаза.
– Я просто… Я к тому, что ты ничего не смог бы изменить. Ты плохо выглядишь, дядя Сережа.
Сергей действительно выглядел неважно – лицо его похудело, под покрасневшими глазами темнели круги.
– Да, наверное, – он потер уже пробившуюся за день щетину, – нужно привести себя в порядок, потом… работать. Работы очень много, да.
