Мэри Расселл - Дети Бога
И то был не последний раз, когда этот человек застал посла Ма Гурах Ваадаи врасплох. На отдыхе, в неформальной обстановке, одиозный Хлавин Китери оказался вполне светской и приятной личностью. Его гости были умными и интересными людьми, а торжественное пиршество по случаю открытия лагеря было великолепным и изысканным.
— Вы столь любезны, — промурлыкал Китери, когда посол выразил восхищение едой. — Я рад, что вам понравилось. Это результат новой забавы. Или, вернее, возрождения древнего искусства. Я устроил здесь, на холмах, охотничий заповедник.
— За мясом пришлось погоняться, — доверительно сообщил один из гостей. — Отличный тренинг, а после — и превосходная еда.
— Возможно, посол примкнет к нам завтра утром? — предложил Китери, чье лицо золотил солнечный свет, просачивавшийся сквозь роскошную ткань, а необычные аметистовые глаза превратились в топазы. — Надеюсь, вы не будете шокированы нашими здешними повадками…
— Мы подкрадываемся к дичи нагими, словно Герои, — увлеченно произнес один из более молодых людей.
— У моего юного друга поэтическая натура, — заметил Китери и, потянувшись, с нежностью стиснул его лодыжку. Затем вновь взглянул на посла Ваадаи, постаравшегося сдержать дрожь. — Практичный человек сказал бы: голыми, как наша дичь.
— Конечно, это стадо знает о нас, — высказался тот, что постарше, — но мой господин Китери надеется возродить более наивную породу.
— Чтобы возродить опыт наших предков, — пояснил Китери. — Когда-нибудь лучшие из наших сынов будут приходить сюда, дабы вернуть к жизни свое наследие, и тогда этими древними способами они смогут обретать древнюю силу.
Затем, как ни удивительно, он посмотрел прямо на служанку Таксаю, все это время молча сидевшую в углу, среди официальных переводчиков, которые присутствовали на каждом собрании, — независимо от того, была в них нужда или нет.
— Эта игровая программа затрагивает лишь второсортных руна. Специалистов, я считаю, мы довели до такого уровня интеллектуальной зрелости, что в скором времени им можно будет предоставить свободу. Но, возможно, посол Мала Нджера с этим не согласен? — произнес он, вновь нацеливая безмятежные глаза на ошарашенного Ма Гурах Ваадаи.
— Завораживающие правовые проблемы, — предложил кто-то новую тему, прежде чем Ма успел открыть рот, и вскоре завязалась горячая научная дискуссия.
Вечерний хорал был великолепен. Ма был осведомлен, что во время своей ссылки Китери изучал музыку и считал, что лучше всего звучат мелодии, лишенные нарочитого украшательства, когда можно оценить мягкие линии изначальной гармонии, чистые и ясные, словно дни, когда люди охотились со своими братьями и друзьями — затем, чтобы прокормить своих жен и детей.
Этим вечером Ма Гурах Ваадаи удалился в свою палатку укрощенным и слегка ошеломленным, но при первых лучах солнца вышел из нее голодным и настороженным. Ни надев ни мантии, ни должностной эмблемы, он втайне был рад возможности показать, что и в период примирения поддерживал себя в хорошей форме. Оголившись, показываешь свою натуру, и, наблюдая за Верховным, Ма был поражен, увидев, что без одежды тот выглядит ничуть не хуже, нежели в ней. Большинство рештаров с годами заплывают жиром, но Хлавин Китери и в зрелости оставался подтянутым и крепким.
Охота будоражила с самого начала. Ма оказался в паре с Китери, который обладал коротким радиусом действия, но мощным ножным захватом, и разил наповал. Что еще замечательней, Китери был щедр, он подмечал позицию Ма и без колебаний направлял на него дичь, организуя совершенно замечательные засады, и настроение Ма Гурах Ваадаи восходило вместе с солнцами, а сомнения меркли в их сиянии.
«Китери прав, — думал Ма. — Это как раз то, что нам необходимо».
Сделаться тенью рунао — в каждом шаге, в каждом ударе сердца — значило заступить за свои пределы, утратить всякое ощущение отделенности, пока не станешь с добычей единым целым. И тогда — потянуться сзади, ухватить самку за лодыжку и повалить на колени, схватив за голову, чтобы вздернуть ей челюсть и открыть горло, распоров его верным движением; совершить все это и в итоге есть мясо — было как пережить собственную смерть: умереть вместе с добычей и все-таки жить снова.
Он уже почти забыл, что это такое.
Для Ма Гурах Ваадаи этот день мог бы стать лучше, лишь если бы в палатке Суукмел дожидалась, когда он бросит к ее ногам тушу и споет древнюю песнь триумфа. Однако Китери признался, что слегка разочарован: несколько руна испортили охоту, предлагая себя для убийства. Его животноводы, сказал он, помечают каждую линию и запомнят детей этих покорных самок, чтобы потом забить их в обычном порядке. Индивидуумы с более рисковой натурой, которые успешно увертывались или давали отпор, а после ускользали от преследования, тоже будут отмечены. Эти будут спарены с самцами, которые старательнее остальных прикрывали молодняк, упрятанный в центре стада.
В эту ночь, ощущая в мышцах приятную боль и освободившись от мыслей о душных придворных интригах, негибкой международной политике, Ма вдруг осознал, что присущие Китери стремительность, сила, умение планировать находятся в полном согласии с тем, что он сотворил со своей семьей. «Суукмел права, — подумал Ма, открыв глаза в темноту. — Это не безумие, но честолюбие».
Ма решил держаться настороже и не поддаваться обаянию Китери, но на следующее утро, когда вышколенные, одетые в красивые ливреи слуги принялись собирать снаряжение, складывать шатры и подготавливать возвращение в Инброкар, посол вдруг поймал себя на том, что приглашает Верховного на свою баржу — в качестве почетного гостя Территории Мала Нджера. День, который заняла дорога по реке, прошел в дружеском общении, и когда они подплыли к причалам столицы, Ма уже представлялось столь же разумным, сколь и приятным пригласить Верховного в посольство на близящийся Фестиваль Солнц, празднуемый маланджерцами.
И в ответ на небрежный вопрос, будет ли госпожа Суукмел находиться в резиденции, посол ответил Верховному: «Да».
Словно охотник, раздевшийся для подкрадывания к добыче, Хлавин Китери явился через неделю в посольство территории Мала Нджера, облачившись в простые мантии ученого, — одно могучее плечо эффектно обнажено, драгоценности великолепны, но в строгой оправе. Польщенному послу он сказал, что восхищается открытой естественностью Мала Нджера, где не тратят усилий на бессмысленные церемонии; поэтому перекликающийся хорал в его честь был коротким. Не стреноженный, таким образом, протоколом, сорок восьмой Верховный Инброкара смог свободно расхаживать среди собравшейся в посольстве публики, с любезной непринужденностью приветствуя сановников и знакомых, высказываясь по поводу долгой истории фестиваля, позволяя втянуть себя в обсуждение маланджерских песенных гармоний.
С безошибочным чутьем он угадывал людей, относившихся к нему наиболее неприязненно, — людей, чья преданность стабильности и закону была безупречной. Ненадолго задерживаясь рядом с ними, Хлавин спрашивал у них совета, с серьезным видом выслушивал их суждения, был осмотрителен в собственных высказываниях. Время от времени он упоминал дела, которые такие люди могли обернуть на пользу своим семьям. И пока проходил день, Хлавин замечал, как их подозрительность сменяется готовностью не спешить с приговором.
Он пока не знал, как осуществить преобразования, которых так жаждал. Сам язык его мыслей препятствовал обдумыванию этой задачи: в к'сане не было слова для очистительной революции, которая бушевала в сознании Хлавина Китери. Сражение, битва — да; воин, победитель, дуэлянт, противник, враг — словарь к'сана был щедр на такие термины. Были также слова для восстания и мятежа, но они подразумевали непочтительные действия, а не политический переворот.
Сохраа, думал Хлавин Китери. Сохраа.
Для уха поэта «сохраа» звучало чудесно: словно дуновение ветра в жаркий тихий день, шепчущее о приближении дождя. Однако почти все слова, основанные на «сохраа», ассоциировались с бедствиями, с деградацией и вырождением. Это было главным словом для изменения, и в эти дни он слышал его часто — от военных, отозванных из инспекционных поездок по дальним провинциям, от чиновников, заискивающих перед новым режимом, от представителей родовой знати, приезжавших в столицу, дабы присягнуть на верность, от персонала иностранных посольств, оценивавшего это новое воплощение инброкарской силы. Правящие касты Ракхата были смутно обеспокоены и принижены запахом перемен, витавшим в воздухе, но указывать, что именно поэзия Хлавина Китери дестабилизировала общество, было рискованно. Безопасней было винить коварных чужеземцев, которые дурно повлияли на простодушных селян-руна с побережья Масна'а Тафа'и. Кампания по зачистке мятежных деревень была типичной для юга — коррумпированного, неэффективного, неадекватного. Тревога подтачивала общество джана'ата, точно подземная река, бормоча: сохраа, сохраа, сохраа.
