Клиффорд Саймак - Зарубежная фантастика
Тотчас же у меня прибавилось энергии, а вместе с нею и любопытства, где же я нахожусь? Я повернула голову на подушке, чтобы оглядеться вокруг.
В нескольких метрах от себя я увидела приспособление на колесах, что-то среднее между кроватью и вагонеткой. На ней, заснув с открытым ртом, лежала самая неимоверно огромная женщина, которую я когда-либо видела. Я уставилась на нее, недоумевая, не надето ли на нее что-то вроде каркаса, чтобы убавить вес одежды, что придавало ей гороподобный вид, но движения при дыхании показали мне, что это не так. Тогда, присмотревшись, я увидела за нею еще две вагонетки, обе содержавшие точно таких же огромных женщин.
Я изучила лежавшую ближе всех более скрупулезно и обнаружила, к моему удивлению, что она совсем молоденькая — не старше 22–23 лет. Ее лицо было немного пухленьким, возможно, но ни в коем случае не страдало полнотой: в самом деле, с ее свежими здоровыми красками молодости и коротко остриженными золотыми кудряшками она была очень хорошенькой. Я впала в недоумение, что за странное расстройство желез могло вызвать такую степень аномалии в ее возрасте.
Прошло где-то 10 минут, и послышалось приближение энергичных деловых шагов. Голос поинтересовался: “Как вы теперь себя чувствуете?”
Я повернула голову в другую сторону и прямо перед собой обнаружила лицо почти что на уровне с моим. В первое мгновение я подумала, что оно принадлежит ребенку, но потом увидела, что черты под белым колпаком были определенно не моложе 30 лет. Не дожидаясь ответа она нашла под пижамой мою руку и проверила пульс. Его частота удовлетворила ее, потому что она уверенно мне кивнула:
— У вас все будет в порядке, мать, — сказала она мне. Я уставилась на нее озадаченно. — Машина стоит как раз за дверью, как вы думаете: вы сможете дойти? — продолжала она.
Изумленно я спросила:
— Какая машина?
— Ну, чтобы отвезти вас домой, конечно, — сказала она с профессиональным спокойствием. — А теперь пойдемте, — и она стащила пижаму.
Я задвигалась и бросила взгляд вниз. То, что я там увидела, заставило меня замереть на месте. Я подняла руку. Ни на что она не была так похожа, как на пухлый белый валик со смешной маленькой ладошкой, приделанной к его концу. Тут я услышала отдаленный вскрик и потеряла сознание…
Когда я вновь открыла глаза, рядом оказалась женщина, нормальная женщина в белой спецодежде со стетоскопом на шее, в замешательстве наклонившаяся надо мной. Женщина в белой шапочке, которую я приняла сперва за ребенка, стояла перед нею, приходясь ей чуть выше локтя.
— Я не знаю, доктор. — говорила она. — Она только внезапно вскрикнула и потеряла сознание.
— Что это? Что со мной случилось? Я знаю, что я не такая — не такая, не такая, — вырвалось у меня. До моего слуха долетело, как мой голос, сбиваясь на плач, выкрикивал слова.
Доктор продолжала озадаченно смотреть на меня.
— Что она хочет этим сказать? — спросила она.
— Не представляю, доктор, — ответила малышка. — Это было совсем неожиданно, что-то вроде шока — но я не знаю почему.
— Ну, она ведь уже выпущена и выписана, и в любом случае не может оставаться здесь. Нам нужно это помещение, — сказала доктор.
— Лучше дам ей болеутоляющее.
— Но что же случилось? Кто я? Произошла какая-то ужасная ошибка. Я знаю, что я не такая. П-пожалуйста, с-скажите мне… — умоляла я ее и под конец как-то растерялась, запинаясь и путаясь от волнения.
Движения доктора стали успокаивающими. Она мягко положила ладонь мне на плечо.
— Все в порядке, мать. Беспокоиться не о чем. Отнеситесь к вещам спокойно. Скоро мы отвезем вас домой.
Другая служительница, в белой шапочке, не выше первой, подбежала со шприцем в руке и вручила его доктору.
— Нет! — запротестовала я. — Я хочу знать, где я? Кто я? Кто вы такие? Что со мной случилось? — я попыталась выбить шприц из ее руки, но обе маленькие служительницы повисли у меня на руках и держали их, пока она втыкала иглу.
Да, это было болеутоляющее. Оно отключило меня, но не полностью. Странное чувство: я, казалось, парила в нескольких футах от своего тела и рассматривала себя с неестественным спокойствием. Я была или чувствовала себя в состоянии оценивать происходящее с полной ясностью изображения…
Очевидно, я страдаю амнезией. Какое-то потрясение вызвало у меня “потерю памяти”, как это часто определяют. Очевидно, пропала только малая часть моей памяти — как раз личная часть: кто я, откуда — весь механизм, помогавший жить изо дня в день, казалось, был не тронут, я не забыла, как говорить или как думать и даже наоборот, мой мозг оказался достаточно забит для этого.
С другой стороны, меня выводило из себя сознание того, что во всем вокруг что-то неладно. Я откуда-то знала, что никогда до этого не была здесь, я знала также, что в присутствии двух маленьких медсестер было что-то подозрительно странное, но самое главное, я знала с абсолютной определенностью, что эти массивные формы, лежащие тут, — не мои. Я не могла припомнить, что за лицо я увижу в зеркале, даже будет оно темным или светлым, старым или молодым, но в чем не было у меня ни тени сомнения, это в том, что каким бы оно ни было, оно никогда не принадлежало этому телу.
А в комнате были еще другие гигантские молодые женщины. Очевидно, дело было не в расстройстве желез у нас всех разом, иначе не могло было быть и речи о том, чтобы послать меня “домой”, каким бы он ни оказался.
Я все еще продолжала спорить с самым умным видом сама с собой о происходящем, хотя и без особых успехов. Тут потолок над моей головой вновь стал двигаться, и я поняла, что меня везут. Двери в конце помещения распахнулись и вагонетка подо мной слегка накренилась, пока мы спускались под уклон.
В конце спуска стояла машина, похожая на “скорую помощь”, с розовой крышей, вычищенной до блеска, и ожидала меня с уже открытой необычной дверцей. Я заинтересованно наблюдала, что играю роль в привычной процессии. Команда из восьми крохотных служительниц принялась с трудом перетаскивать меня с вагонетки на пружинный диван в скорой помощи, будто это было чем-то вроде силового упражнения. Две из них задержались после других, чтобы подоткнуть мои покрывала и подложить еще одну подушку мне под голову. Затем они вышли, закрыв за собой дверцу, и через пару минут мы поехали.
Именно с этого момента — и возможно, тут помогло болеутоляющее — у меня возникло растущее ощущение равновесия и чувство, что я понимаю ситуацию.
Скорее всего, со мной произошел несчастный случай, как я и подозревала, но моя же ошибка и главная причина тревоги была в уверенности, что я на целый этап выздоровления дальше, чем на самом деле. Я решила, что прошло уже достаточно времени для восстановления моего сознания, тогда как в действительности было не так. Я, должно быть, еще не окончательно пришла в себя после сотрясения мозга, скорее всего, а это было сном, галлюцинацией. Через некоторое время проснусь в условиях, которые смогу хотя бы ощутить, если и не вспомню сразу.
Я недоумевала, как эта утешительная и успокаивающая мысль не пришла мне в голову раньше и решила, что именно тревожное ощущение реальности до мелочей бросило меня в панику, Удивительно глупо с моей стороны было поверить выдумке, что этот сон вроде Гулливера среди довольно разных по размерам лилипутов. Очень характерно было для большинства снов и то, что я четко не осознавала, кто я, так что не нужно было удивляться и этому. А вот что необходимо было сделать, так это с разумным интересом вбирать в себя все, что я наблюдала: здесь битком набито символическим содержанием, над которым было бы очень интересно поработать после.
Открытие совершенно изменило мое отношение к окружающему, и я смотрела вокруг с обостренным вниманием. Совсем уж поразительно странным показалось мне то, что все, попадавшееся мне на глаза, было обстоятельно до мелочей. Не было и в помине чувства переднего плана, никакой явно выраженной расплывчатости или какого-либо фона, которые часто встречаются во сне. Все представлялось убедительно материальным в трехмерном пространстве. Мои собственные ощущения тоже казались совершенно настоящими. Боль от укола, к примеру, была самой настоящей. Иллюзия действительности настолько подействовала на меня, что я стала с большим вниманием отмечать все это про себя.
Внутри фургон или “скорая помощь”, или что-то в этом роде, был выкрашен в тот же игрушечно-розовый цвет, как и снаружи — кроме крыши, которая была небесно-голубой, с россыпью маленьких серебряных звездочек. Напротив передней перегородки были нагромождены несколько буфетов с никелированными ручками. Мое ложе или носилки находились вдоль левой стороны, а справа были закреплены два сидения, довольно маленькие, обтянутые похожей на стекло тканью соответствующего всей обивке цвета. Между двумя окнами, расположенными во всю длину фургона, оставался небольшой простенок. Каждое из окон было украшено занавесками чудесной вязки из розовой тесьмы и поднятыми наверх шторами. Достаточно было повернуть голову, и я могла наблюдать за пейзажем, который тянулся за окнами. Машина двигалась какими-то рывками, которые, исходя из ее назначения были довольно-таки странными, хотя и предположительно объяснимыми плохой дорогой. Что бы то ни было, я чувствовала себя независимо и удобно на пружинившем ложе.
