Татьяна Мудрая - Кот-Скиталец
– Да знаешь ли ты, Бездомник, что я ношу в себе?
– Знаю, – он кивнул. – Знаю, а сама ты еще только угадываешь. Ты странник, как и я сам, но пока видишь только карту, панораму, сложный макет своих кочевий; паутину дорог, кружево-круживо-кружало звучаний, ароматов и красок, что пьянит сердце. Такого еще ни у кого не было, что выпало тебе.
– И что же мне делать с моим даром? Просмотреть все мои сны еще по разу, еще раз задать Учителю все вопросы и получить всеобъемлющий ответ?
– Нет. Зачем повторяться? Сейчас ты, путешествуя по различным воплощениям Вечной Истории, не творишь миров, ведь ты ими не овладела. Для того надо принять их в себя, а ты страшишься этого: боишься, что вместо того они станут тебя делать.
– Почем тебе знать, боюсь я или нет и чего боюсь? Ужасы там всякие, положим; но есть и прекрасное свыше моих сил.
– Боишься, – Бродяга Даниэль усмехнулся. – Аниму таков по своей природе: всегда остерегается того иного, что встало против него. Только когда это перестает быть иным и делается им самим, уже нет места ни противостоянию, ни страху.
– Делается мною самой? Послушай. Чем больше я хожу по путям, чем больше знания приобщаю к себе – тем меньше делается мое «я»: сжимается, уплотняется, с него одна за другой слетают выдуманные оболочки, то, что считали собой люди древности: традиции и обряды, верования и язык, жилище и одежда. Все меняется, как в фантасмагории, одни народы и земли восходят в зенит, другие падают к надиру, потом они меняются местами. Обо всем я вынуждена сказать: «Это мое» и «Это я» и тотчас же отбросить, потому что я, самое тело мое – оболочка для оболочек, ристалище для языков, перекресток чужих времен и дом для всех пространств. Да что философствовать! Оно, это тело, способно зачать и выносить в себе другое такое же: как могло бы оно раздвоиться, если бы взаправду было простым и цельным?
– Но ты нисколько не думаешь о том, что, отшелушивая от себя оболочки, ты наткнешься на пустоту…
– Таков твой собственный ужас, Даниль?
– Да, только я через него переступил. Ты, наверное, боишься противоположного: переполнения знанием. Как бы от тебя не откололся кусок, подобный тебе. Как бы твоя звезда вообще не взорвалась оттого, что станет сверхплотной. Верно?
– Мы с тобой бродим в одном океане знаний, оттого и угадываем друг друга.
– Бездна – это полнота, полнота – это бездна. Каким именем ее назовешь, таким она и отзовется в тебе. Но ты должна звать. И будь без страха – ведь так написано на лучшем из клинков Вселенной!
Даниэль выполнил то, что обещал: посодействовал в том, чтобы к нам прислали более или менее солидного представителя государственной власти. Официально – ради того, чтобы забрать вертолетом любимую королевскую фриссу, которая, как никогда, была в хорошей форме, передружилась тут со всеми и потому нынче составляла для своего опрометчивого хозяина проблему.
Если вы, мой читатель, не поняли: общение Живущих, даже если они не прямые телепаты, что бывает, однако же, редко и у одних мунков-хаа, происходит на хорошо развитом эмоциональном фоне, к тому же у всех них есть свое общее родоплеменное подсознание, «океан архетипов». Благодаря тому между ними, даже если это откровенные соперники, существует особого рода понимание, что легко переходит в согласие и мир. Одна-единственная фрисса (как и чуть раньше – десяток-другой каурангов) именно поэтому вызвала порядочное смятение в стане голокожих и прямоходящих.
Ну и вот, наконец, мне докладывают, что правительственный, сине-красный экипаж прибыл на позапрошлогодние андрские охотничьи угодья, в двух часах рысистого бега от того места, где кое-кто нам знакомый едва не подмял под себя светило тамошней государственности. Что примечательно – экипаж прибыл не по воздуху. Пробил две широкие колеи в пепле нейтральной полосы и стоит дожидается, брошенный и одинокий. А еще докладывают, что высокие гости в составе двух весьма примечательных персон идут ко мне в базовый лагерь пешком.
Я выступила навстречу вместе с кхондами моей личной гвардии (если откровенно – нахватала юнцов, какие под горячую руку попались).
И вот появилась курьезная процессия – в кольце малых мунков, заинтересованно наблюдающих с ветвей. Впереди мело ушами узкую лесную тропинку нечто песье и, без сомнения, редкостных мужских достоинств. Последние выступали весьма рельефно по причине отсутствия настоящей шерсти: так, редкий рыжеватый волос, – и наличия округлого пузца, что заместило собой грудь и слегка просело книзу. Уши, упомянутые ранее, были лапчатые, размером в хорошую ладонь мунка-коваши; короткие, слегка расклешенные передние конечности и длинное, как сосиска, тело придавали облику существа нечто тюленье. Глаза были зеленовато-карие, со слезой. В целом это напомнило мне ужасно крупную таксу или не весьма большого бассет-хаунда, формы которого со временем несколько сгладились. Сзади смирно шел андр довольно средних лет, угловатый и тощий, с короткой прусской косицей, в камзоле или сюртуке почти такого же цвета, что и кожа. Оба были в белых перчатках, таких же носках и при белых же галстуках, только у кауранга на шее был ошейник с медальоном, а из кармана «его аниму» глядел кружевной платочек, сложенный цветочком: один уголок поднят кверху, два боковых разведены в стороны, а четвертый, внешний, – опущен в знак сдачи на милость победителя.
В пяти шагах от меня аниму остановился и ответил поклон, довольно-таки изящный:
– Высокочтимая госпожа Тасианна! Я, средний дипломат Шушанк ха Радди Арья, уполномочен от имени обоих братьев-правителей приветствовать вас в ваших владениях.
Дипломатическим протоколом он себя не обременял явно – или у них было принято лаконичное выражение мыслей, когда каждое слово имеет вес десяти. Само его имя вызвало у меня целый букет ассоциаций: вспомнились египетский фараон Шошанк, Сусанна, которая «и старцы», и популярный боевик о побеге из Шоушенка или, может быть, из Шушенского, не помню точно.
– Татианна, вернее, Татхи-Йони, тоже посылает им свои приветы и пожелания доброго здоровья. Только здесь не мои владения, господин Шушанк Арья, а Триады. Но если вы уполномочены передать что-то на словах или предметно, то передавайте.
– Погодите, – сказал он вдруг с полудетской интонацией, – мне бы хоть оглядеться. Я тут в первый раз, в отличие от Короля-Монаха.
Эта нештатная реплика сразу довершила картину, составными деталями которой были его одиночество, его непрезентабельность и его толстенький, важный кауранг, который представлял собой комического близнеца хозяину и другу.
– Оглядывайтесь. Сядем на пенек, потому что в ногах правды нет, и смотрите себе по сторонам. Вы профессионал? – спросила я.
– Наследственный. По традиции, дети аристократов получают место родителя или родительницы, а они оба, кстати, были ходоки по дипломатической линии. Самоопределяться предпочтительно в сугубо домашних рамках. Нам, в отличие от простого народа, поставлены довольно строгие границы, знаете ли. Впрочем, вам, я полагаю, тоже. Лес…
– Уж ему-то границ не поставлено. Когда злак рассевает семена или дерево запускает корни в землю, цветет, завязывает плод и спелым роняет его с ветки, они о границе не думают. Это Андрия отгородилась от Леса, а не он от нее.
– Ну, тогда скажем иначе. Говоря с Андрией, вы в чем-то идентифицируете себя с Лесом. Вы глава его.
– Вовсе нет. Просто у него нет для этого разговора уст и голоса помимо моих.
Песик переводил печальные глаза с одного собеседника на другого.
– Да ведь то же произошло со мной. Никто другой не соглашался, а приказывать смысла не имело. Такую нестандартную работу надо выполнять от души. Вот и говорит мне начальство: «Коренной андрский патриот не сумеет, а ты даже на фоне прочих моих сотрудников такая манна небесная, то есть такое перекати-поле, что и позабыл, наверное, где тебя мать родила». И в самом деле: сам этот момент или вовсе не улавливаешь, или светит в общем тумане что-то смутное. Белые стены… Холод… Твой негодующий вопль…
– Держу пари, стены были зарубежные.
– А вот и проиграли. Самые что ни на есть андрские и столичные. Однако внутри них было инсанское посольство, а значит, я все-таки родился на территории другого государства. Мамочка была по традиции звана на дипломатический прием вместе с папочкой. Вид у нее был неуставной, зато величественный, ибо на сносях. Мы, аристо, при любом удобном случае кутаемся в нечто бесформенное и прячущее естественный рельеф, вот никто из инсанов не заподозрил диверсии. Ну, инсаны и ради чужеземцев вина на стол не подают, а вот кормят непревзойденно. Мама, понятное дело, перестаралась, так что к концу церемонии едва не взорвалась мною прямо за банкетным столом. Еле успели перетащить в жилые комнаты одного из посольских врачей. Так что и здесь нам повезло: у инсанов такие акушеры, что смертей от родильной горячки или от того, что женщина не умеет разродиться, почти что и нет.
