Мервин Пик - Титус один
Но ученый, которого словно подталкивала вперед неспешная, незримая сила, был уже в нескольких шагах от Мордлюка.
Впрочем, в неумолимом движении пребывал не только ученый. Толпа, дюйм за дюймом, шаркающими шажками подвигалась, смыкаясь вокруг главных участников драмы.
Если б все глаза не были прикованы к ним троим, кто-нибудь уж, верно, обратил теперь внимание и на Юнону с Якорем.
ГЛАВА СТО ДЕСЯТАЯ
Появление их осталось незамеченным. Гигантский колокол ухал в груди Юноны. Взгляд ее не отрывался от Титуса. Она трепетала. Воспоминания затопили ее. Она жаждала броситься к Титусу, прижать его к груди. Но Якорь, стискивая дрожащий локоть Юноны, удерживал ее.
В отличие от Юноны, Якорь с его копной темно-рыжих волос сохранял полнейшую невозмутимость. Он выглядел человеком, нашедшим наконец свое место.
Некоторое время он приглядывался к толпе, к каждому движению в ней, а после отвел Юнону в темную беседку. Якорь велел ей сидеть здесь и не выходить, пока он не позовет. Затем вернулся туда, где могла начаться драка. И увидел девушку, пробивавшуюся сквозь людскую стену. Тонкую, как хлыст. Огромный камень цвета крови помигивал на ее груди, словно передавая какое-то тайное сообщение. Но не камень, а лицо девушки – вот что окатило Якоря ознобом. Лицо, страшное тем, что оно отбросило всякое притворство. Лицу было уже все равно. Какая бы то ни было женственность покинула его. Черты девушки обратились в простой довесок к голове. Собственно говоря, никакого лица они и не составляли. Было лишь пустое место, которое могли продувать любые ветра, горячие и ледяные, дующие из рая или из ада.
Якорь бесстрастно огляделся, отметил длинную череду поблескивавших в полумраке аэропланов. К ним, если больше некуда будет податься, они и побегут.
Теперь он был готов. Теперь ему – еще до истечения ночи – нужно будет, когда наступит время, нанести удар. Когда именно? Ответа на этот вопрос долго ждать не придется.
Гепара видела теперь не только Титуса, но и отца. Она замерла на месте, как замирает в середине пробежки птица, ибо с изумлением обнаружила, что от нее уже рукой подать до гигантского чужака, который в этот самый миг, ухватил ее отца за загривок и поднял, совершенно как пес поднимает крысу.
ГЛАВА СТО ОДИННАДЦАТАЯ
Казалось, все произошло одновременно. Освещение всей сцены переменилось, словно с нее сдернули кисею или словно луна вернулась на небо. Затем что-то сверкнуло в темноте. Что-то металлическое, ибо никакой другой материал не способен наполнить ночной воздух столь резкими отблесками.
Титус, чей взгляд на миг привлекли эти вспышки, отвернулся от Гепары, от ее болтавшегося в воздухе отцом и увидел, то, что искал. И пока он вглядывался, из мятущегося пламени костра выстрелил вверх язык особенно светлого пламени, достаточно яркий, при всей его отдаленности, чтобы вырвать из тьмы сначала одно лишенное выражения лицо, а за ним и другое. Но вот они снова исчезли, пусть свет еще и блистал над ними. Ввергнутые в полости мрака эти двое лишились лиц, однако макушки их все еще поблескивали. Шлемоносцы. Даже без шлемов они показались бы рослыми. А в шлемах – на голову возвышались над толпой.
Титуса проняла дрожь. Он увидел, как толпа расступается, пропуская их. Услышал, как люди в ней требуют что-нибудь сделать с Мордлюком.
– Уберите его, – восклицали они. – Кто он? Что ему нужно? Он пугает дам.
И все же никто в этой толпе, кроме «шлемников» и сотрясаемой сатанинским бешенством Гепары, никто не решился бы хоть на шаг приблизиться к Мордлюку.
Сам же он так и стоял, простерши руку с ученым, болтавшимся в сжатом кулаке. С человеком, которого Мордлюк намеревался убить. Впрочем, теперь, когда это лысое существо оказалось в его руке, Мордлюк уже не испытывал достаточной для убийства ненависти.
Титуса охватило смятение. Смятение, вызванное гнусностью происходящего. Тем, что нашлись люди, которым пришло в голову поиздеваться подобным образом над его семьей. Смятение и страх. Обернувшись, он снова увидел Гепару и похолодел.
Жажда мести переполняла ее, жажда, сражавшаяся сама с собой в миниатюрной груди девушки. Титус унизил ее. А теперь этот оборванец унижает отца. А тут еще и Юнона, которую она успела заметить краешком глаза. На зашейке Гепары вздыбились волосы. Ни забвения, ни прощения для нее не существовало. То была Юнона его прежних дней. Она – прежняя любовница Титуса.
ГЛАВА СТО ДВЕНАДЦАТАЯ
Кто-то подбросил в костер несколько веток, и снова желтый язык взвился в небо, облив бледным светом ближние деревья.
Воздух наполнился можжевеловым ароматом. Только и было в этой ночи приятного, что он. Впрочем, никто его не заметил.
Звери и птицы, неспособные заснуть, наблюдали за происходящим из самых разных мест, в каких смогли утвердиться. Все они понимали, что до утренней зари им придется оставить друг друга в покое, и потому хищные птицы сидели бок о бок с голубями и совами, а лисы – с мышами.
Оттуда, где он стоял, Титус видел главных актеров драмы как бы на театральном помосте. Время, казалось, близилось к своему концу. Мир утратил интерес и к себе, и к тому, что его наполняет. Актеры застыли где-то на полпути между натиском и отскоком. Для Титуса это было уже чересчур. И все же, ни сердце, ни ум его выбора не имели. Бросить Мордлюка Титус не мог. Он любил этого великана. Любил даже сейчас, несмотря на то, что в надменных глазах Мордлюка пылали красные точки. Понимая, какое безумие овладело другом, Титус начинал опасаться за собственный разум. Но существуют же и верность мечте, и красота безумства, и потому Титус не мог отступиться от своего косматого друга. Как не могли ничего сделать и десятки гостей. Все они были заворожены.
Но вот опять прозвучал гремящий, как камнепад, голос Мордлюка, а сразу за ним – другой, ему, казалось, не принадлежавший. Голос Мордлюка утратил раскатистость, и место ее заняло нечто более грозное.
– Все это было очень давно, – произнес Мордлюк, – и жизнь моя текла тогда совсем по-другому. Я бродил на рассвете, потом возвращался домой. Я пожирал мир, как змея пожирает себя, начиная с хвоста. Теперь я вывернут наизнанку. Львы рычали, чтобы потешить меня. Они рычали в моей крови. А ныне они мертвы, рычание их умолкло, потому что ты, Желчеголовый, остановил их сердца, и значит, настала пора мне остановить твое.
Мордлюк не глядел на живой узел тряпья, свисавший из его кулака. Мордлюк глядел сквозь него. Потом уронил руку и повозил ученого по пыли.
– Вот я и вышел прогуляться, и что это была за прогулка! В конце концов, она привела меня к фабрике. Там я встретил твоих приспешников, увидел машины – все, что сгубило моих зверей. О боже, моих разноцветных животных, пылающую всеми красками фауну. И я добрался до самого центра, и спалил синий предохранитель. Теперь уже ждать недолго. Бумм!
Мордлюк огляделся по сторонам.
– Так-так-так, – вымолвил он. – Ну и премилая же у нас собралась компания! Клянусь небесами, Титус, мой мальчик, даже воздух здесь дышит проклятием. Только взгляни на них. Узнаешь? Ха-ха! Господни печенки, это же «Шлемоносцы». Вечно они норовят отдавить нам пятки.
– Сударь, – подойдя к нему, произнес Якорь. – Позвольте мне избавить вас от ученого. Даже такая рука, как ваша, иногда устает.
– Кто ты? – спросил Мордлюк, оставив руку простертой – он уже снова поднял ее.
– А это имеет значение? – ответил Якорь.
– Значение! Ха, вот слова зрелого человека, – воскликнул Мордлюк. – Зрелого, как твоя медная шевелюра. Почему ты вдруг выскочил из толпы и присоединился к нам?
– У нас имеется общая знакомая, – сказал Якорь.
– И кто же она? – осведомился Мордлюк. – Царица русалок?
– А я на нее похожа? – Это Юнона выступила, вопреки наставленьям Якоря, из ниши и присоединилась к нему. – О, Титус, милый! – И она бросилась к юноше.
При появленьи Юноны словно бы электричество пронизало воздух и кто-то метнулся, рассекая его, стремительный, как горностай. То была Гепара.
ГЛАВА СТО ТРИНАДЦАТАЯ
Так вот она, Юнона, пышнотелая потаскуха. Гепара так прикусила нижнюю губу, что кровь заструилась по ее подбородку.
Она давно уже выбросила из головы любые мысли о собственной привлекательности. Эти мысли стали ей неинтересны, ибо воображение Гепары заполнилось чем-то куда более важным – примерно как яма заполняется испарениями. Но стоило этой маленькой, источающей злобу девице скользнуть с грозной решимостью к своей сопернице, к Юноне, как послышался взрыв, заставивший Гепару нелепо застыть на месте.
Громовые раскаты остановили не только ее – все прочие тоже вросли в полы Черного Дома: Юнона, Якорь, Титус и сам Мордлюк, «Шлемники», Трое и сотня гостей. И не только они. Птицы и звери окрестных лесов словно закоченели среди ветвей, пока вдруг масса пернатых не поднялась, подобно туману, в ночное небо, сгущая воздух и пригашая луну. Тысячи веток, с которых они спорхнули, легко прянули вверх в сотворенной птицами тьме.
