Бернгард Келлерман - Туннель
Этот отчаявшийся человек так углубился в свои думы, что на несколько секунд забыл обо всем окружающем. Он не слышал, что Аллан позвал слугу и приказал принести воды, так как господину Вульфу стало дурно. И чем больше он углублялся в свои мысли, тем безжизненнее и бледнее становился.
Он очнулся только тогда, когда кто-то потянул его за рукав и чей-то голос произнес:
— Сэр?
Тогда он заметил Лайона, слугу Аллана, со стаканом воды в руках.
Он выпил весь стакан, глубоко вздохнул и взглянул на Аллана. Ему вдруг показалось, что дело не так уж безнадежно. Может быть, ему удастся смягчить сердце Аллана. И он глубоким голосом спокойно и сдержанно сказал:
— Послушайте, Аллан, ведь вы не всерьез это сказали? Мы с вами работаем семь или восемь лет, я принес синдикату миллионы.
— Это была ваша обязанность.
— Конечно! Слушайте, Аллан, я сознаюсь, что сошел с рельсов. Меня не деньги прельщали. Я хочу вам объяснить, хочу вам изложить свои мотивы… Но вы, конечно, не всерьез сказали, Аллан! Это дело поправимо! И я единственный человек, который может привести все в порядок… С моим падением падет и синдикат…
Аллан знал, что С. Вульф говорил правду. Семь миллионов — черт с ними, но скандал будет катастрофой. Тем не менее он остался неумолим.
— Это мое дело! — возразил он.
Вульф покачал лохматой головой буйвола. Он не мог допустить, что Аллан действительно хочет отказаться от него, погубить его. Не может быть! И он еще раз осмелился заглянуть в глаза Мака. Но глаза говорили о том, что от этого человека нельзя было ждать ни снисхождения, ни милости. Ничего! Решительно ничего! Он вдруг осознал, что Аллан — американец, американец по рождению, тогда как он только сделался им, и Аллан был сильнее.
Слабая надежда, которой он тешил себя, была тщетна. Он погиб. И с новой силой он почувствовал свое несчастье.
— Аллан! — воскликнул он в полном отчаянии. — Не может быть, чтобы вы этого хотели. Нет! Вы посылаете меня на смерть. Не может быть, чтобы вы этого хотели!
Он уже боролся не с Алланом, он боролся с судьбой. Но судьба выслала на фронт Аллана, холодного бойца, который не отступал.
— Не может быть, чтобы вы этого хотели! — повторял он без конца. — Вы посылаете меня на смерть!
И он тряс кулаками перед лицом Аллана.
— Я вам все сказал.
Аллан повернулся к двери. Лицо С. Вульфа покрылось холодным потом, как слизью, борода слиплась.
— Я возмещу деньги, Аллан!.. — закричал он. Его руки хватали воздух.
— Tommy rot![72] — крикнул Аллан, уходя.
Вульф закрыл лицо руками и с глухим стуком, как раненый бык, упал на колени.
Хлопнула дверь. Аллан ушел.
По жирной спине С. Вульфа пробежала дрожь. Он поднялся почти без сознания. Его грудь сотрясало бесслезное рыдание. Он взял шляпу, провел рукой по фетру и медленно направился к двери.
Здесь он еще раз остановился. Аллан был в смежной комнате и услышал бы, если бы он его позвал. Он открыл рот, но звук застрял в горле. Все равно это ни к чему бы не привело!
Вульф ушел. Он скрипел зубами от злобы, унижения и горя. Слезы гнева выступили у него на глазах. О, как он ненавидел теперь Аллана! Он ненавидел его так яростно, что ощутил вкус крови на языке… Придет и час Аллана!
Мертвым человеком спустился он в лифте.
Он сел в автомобиль:
— Риверсайд-драйв!
Шофер, бросив беглый взгляд на лицо своего хозяина, подумал: «А Вульф-то готов!»
Съежившийся, весь серый, с ввалившимися глазами, сидел Вульф в автомобиле, ничего не видя и не слыша. Он продрог от холодного пота и прятался в пальто, как улитка в раковину. Иногда он думал со злобным отвращением: «Он меня просто убил. Он меня зарезал!» Ни о чем другом он не мог думать.
Настала ночь, шофер остановился и спросил, не поехать ли домой.
С. Вульф с трудом пришел в себя и беззвучным голосом произнес:
— На Сто десятую!
Это был адрес Рене, его теперешней любовницы. У него не было никого, с кем он мог бы поговорить: ни друга, ни приятеля, и он поехал к ней.
Вульф испугался, что выдал себя перед шофером, и постарался успокоиться. Перед домом Рене он вышел и своим обычным, равнодушным, немного надменным тоном процедил:
— Ждать!
Но шофер подумал: «А все-таки ты готов!»
Рене ничем не показала, что рада его возвращению. Она дулась. Она делала вид, что ей смертельно скучно, что она несчастна. Она до такой степени была занята своей избалованной, заносчивой и упрямой особой, что его растерянность совсем не бросилась ей в глаза.
Вульф громко рассмеялся над таким избытком женского эгоизма. И этот смех, смешанный с большой дозой отчаяния, помог ему вернуться к тону, которым он обычно разговаривал с Рене. Он говорил с ней по-французски. И этот язык как будто преобразил его. На мгновения, на краткие мгновения он иногда забывал, что он уже мертвый человек. Он шутил с Рене, называл ее своим избалованным ребенком, своей сердитой куколкой, своей жемчужиной, игрушкой и влажным, холодным ртом запечатлел поцелуй на ее красивых, пухлых губах. Рене была женщина редкой красоты, светло-рыжая француженка, родом из Лилля, вывезенная Вульфом в прошлом году из Парижа. Он сочинил, что привез ей, из Парижа дивную шаль и великолепные перья, и Рене просияла. Она велела накрыть на стол и затараторила о своих заботах.
О, она ненавидела этот Нью-Йорк, ненавидела этих американцев, относящихся к дамам с величайшей почтительностью и с величайшим равнодушием. Она терпеть не могла сидеть в своей квартире и ждать. Oh, mon dieu! Oui,[73] — она предпочла бы остаться в Париже маленькой модисткой…
— Может быть, ты скоро вернешься, Рене! — сказал Вульф с улыбкой, которая засела в мозгу Рене за ее низким лбом.
За столом он не мог проглотить ни кусочка, но выпил много бургундского. Он пил без конца, голова у него горела, но он не пьянел.
— Закажем музыку и танцовщиц, Рене! — сказал он.
Рене позвонила в венгерский ресторан еврейского квартала, и через полчаса музыканты и танцовщицы явились.
Дирижер оркестра знал вкус Вульфа и захватил с собой молодую красавицу венгерку, только что приехавшую из венгерской провинции. Девушку звали Юлиской, и она тихим, едва слышным голосом спела народную песенку.
Вульф обещал труппе сто долларов с условием, что не будет ни секунды перерыва. Музыка и пение сменялись танцами, Вульф лежал в кресле, словно мертвый, лишь глаза его блестели. Он все время потягивал красное вино, и все-таки не пьянел. Рене, закутанная в роскошный платок цвета киновари, свернулась клубком в кресле, полузакрыв зеленоватые глаза, — рыжая пантера. У нее все еще был скучающий вид. Именно ее неповторимое равнодушие и привлекло к ней Вульфа. Когда к ней приближались, она злилась, как идиотка, пока в ней не вспыхивало адское пламя.
Прекрасная молодая венгерка, которую привез догадливый дирижер, понравилась С. Вульфу. Он часто посматривал на нее, но она робко избегала его взгляда. Вскоре он подозвал дирижера и пошептался с ним. Через некоторое время Юлиска исчезла.
Ровно в одиннадцать часов он оставил Рене. Он подарил ей один из своих бриллиантовых перстней. Рене ласково коснулась губами его уха и шепотом спросила, почему он не остается. Он пустил в ход свою привычную отговорку — ему нужно поработать. Рене нахмурила лоб и скорчила недовольную гримаску.
Юлиска уже ждала Вульфа в его квартире. Она вздрогнула, когда он прикоснулся к ней. Волосы у нее были каштановые и мягкие. Он налил ей стакан вина, и она, послушно пригубив, сказала:
— За ваше здоровье, сударь!
Она исполнила его просьбу и спела свою грустную народную песенку таким же тихим, едва слышным голоском.
— Ket lanya volt a falunak, — пела она, — ket viraga; mind a ketto ugy vagyott a boldogsagra… — Две девушки жили в деревне, два цветка. Обе стремились к счастью. Одну повели под венец, другую отвезли на кладбище…
Сотни раз слышал С. Вульф в юности эту песенку. Но сегодня она его угнетала. Он слышал в ней всю безнадежность своего положения. Он сидел, пил, и слезы выступали у него на глазах и медленно катились по дряблым, восковым щекам. Он плакал от жалости к самому себе.
Через некоторое время он высморкался и тихим голосом ласково сказал:
— Это ты хорошо спела. Что ты еще знаешь, Юлиска?
Она взглянула на него печальными карими глазами, напоминавшими глаза газели, и покачала головой.
— Ничего, сударь, — грустно прошептала она.
Вульф нервно засмеялся.
— Это немного! — сказал он. — Послушай, Юлиска, я дам тебе тысячу долларов, но ты должна сделать то, что я тебе скажу.
— Слушаюсь, сударь, — покорно и боязливо сказала она.
— Разденься, Юлиска! Пойди в соседнюю комнату.
Юлиска опустила голову:
— Слушаюсь, сударь!
Пока она снимала одежду, С. Вульф неподвижно сидел в кресле, устремив взор в пространство. «Будь Мод Аллан жива, у меня была бы надежда!» — подумал он. Он сидел, и горе мрачно стерегло его. Подняв глаза, он увидел, что Юлиска, раздетая, стоит у дверей, прикрываясь портьерой. Он совершенно забыл о ней.
