Евгений Бенилов - Человек, который хотел понять всё
Гофмана… насколько в последнем больше красок и фантазии! Так или иначе, но ответа на вопрос о смыслах бытия и смерти в Библии не содержалось – по крайней мере, для Франца.
Впрочем, глупо было предполагать, что он найдет в книге, написанной в досмертном мире, инструкцию к тому, как надо действовать в окружавшей его Стране Чудес! Если Бог и «заложил» в Библию какие-то ответы для Франца, то уж наверное они должны быть в неявной, скрытой форме – иначе бы человечество уже давно разобралось, что к чему. Более того: ответы эти наверняка претерпели жесточайшие искажения, ибо записаны были Бог знает когда, не понимавшими, что они пишут, людьми! (После произошедших с ним событий, Франц нисколько не сомневался, что писатели Библии решительно ничего не понимали… или же они были сознательными фальсификаторами?… А может, безумцами или, хуже того, графоманами?… Франц гнал от себя эти мысли, понимая, что с таким настроем ни в чем разобраться не сможет!)
Из сего рассуждения родилась еще одна, несколько более серьезная, попытка прочитать и понять Библию. На этот раз Франц концентрировался не на сюжетах преданий, а на высказываниях автора и действующих лиц, абстрагируясь от контекста. Более всего он старался обнаружить какую-либо информацию о загробной жизни – и, к удивлению своему, не нашел почти ничего! Откуда же взялись прошедшие через всю историю человечества, отраженные в искусстве и запечатленные с сознании миллиардов людей представления о рае и аде? Кто выдумал эту чушь о жарящихся на сковородке грешниках? Кто придумал сидящих на девятом небе праведников? Данте?… Мильтон?… Единственное, что утверждалось в Библии, – что после смерти всем «воздастся по заслугам», а остальные утверждения были смутны и расплывчаты. Взять вроде бы важные и глубокомысленные слова Святого Павла: «Не все мы умрем, но все мы изменимся»… Когда Франц очнулся в Регистратуре, он не ощутил в себе никаких перемен… да и почему он должен был измениться? Ведь смерть его произошла случайно – он бы, скорей, изменился, если б выжил: стал бы осторожнее водить машину. Или же, оказавшись неготовым к смерти, он должен был измениться после ее осознания?… Франц стал припоминать, когда именно он до конца осознал свой уход из жизни… и ничего не вспомнил: факт смерти пришел к нему постепенно, без шока и был в значительной мере смягчен интересом к окружавшему его удивительному миру. И даже последовавшие испытания на Втором Ярусе не оставили на Франце серьезного отпечатка: ведь он вышел из них победителем, а не побежденным – вышел, сохранив свои моральные ценности!… Или же?… (При воспоминаниях о Женщине ему всегда становилось не по себе…)
Серьезное душевное потрясение он претерпел, лишь когда оставил на Третьем ЯрусеТаню – да и то, это была скорее травма, чем изменение!…
В результате, Библию Франц бросил опять, на этот раз окончательно: не так много оставалось у него душевных и интеллектуальных сил, чтобы тратить их на такие частности, как высказывания святых! Ведь Франц не понимал ничего вообще – уж до высказываний ли тут?… Он даже не знал, где находится – в раю или аду!…
(На рай решительно не похоже… ха-ха-ха!… а ад – при всех его, Франца, недостатках – казался незаслуженным… или так считают все грешники?) Впрочем, вопрос этот, скорее всего, не имел смысла вообще, ибо – в отличие от всех религиозных моделей – здешний загробный мир не был построен на концепции добра и зла. Если уж на то пошло, Франц не имел ровно никаких оснований полагать, что имеет дело с библейским Богом… с тем же успехом здешний Бог мог оказаться злым волшебником из детской сказки!
Не найдя ответов в русле традиционной религии, Франц решил испробовать абстрактный индуктивный подход: рассмотреть, к примеру, каким должен быть рай, чтобы сделать счастливым лично его, Франца Шредера? Ответ оказался на удивление простым: таким, чтобы в этом раю никогда не кончалась пища для размышлений!
Иначе Франц, как и любой мыслящий человек, рехнется от скуки – ведь за тридцать лет сознательной жизни мышление стало для него наркотиком, без которого невозможно существовать!… Из чего с неопровержимостью вытекало, что «рай для интеллектуала» невозможен в принципе, ибо вечное блаженство требует бесконечного количества пищи для ума – а ведь любое, даже самое интересное, занятие осточертеет, если им заниматься вечность! И даже размышления о единственно вечном вопросе – о смысле жизни – не могут быть вечными (как бы парадоксально это ни звучало!). Ибо через конечное время размышляющий придет к одному из трех возможных исходов: он найдет заветное решение; либо докажет, что оно не существует; либо же бросит задачу, поняв, что она ему не по силам. А значит, помещенный в рай человек рано или поздно обречен на смерть от интеллектуального голода!…
Впрочем, в этой теории – равно, как и во всех остальных – содержалась сводящая ее на нет лазейка: Бог может «питать» интеллект человека бесконечной чередой разноплановых задач. И пусть каждая отдельно взятая задача разрешима за конечное время – однако, их бесконечно много – вот тебе и вечная пища для ума!… (К примеру, абсурдные мытарства Франца после его смерти вполне могли оказаться посланными Богом «развлечениями», а сама Страна Чудес – являться своего рода «раем для мыслящих людей»… А что?… Такое объяснение выглядело не нелепее любого другого!)
В очередной раз зайдя в тупик, Франц задумался над возможностью понять Бога в принципе. Может ли неабсолютный разум постичь абсолютный? И вообще: чем два типа разума отличаются друг от друга? Интуитивно Францу казалось, что абсолютный интеллект можно уравнять с силами природы – просто потому, что тот не обладает свободой воли: в любой ситуации, вне зависимости от своих желаний и настроений, абсолютно разумное существо обязано принимать единственно-верное решение. Его действия зависят лишь от внешних условий и потому попадают в ту же категорию, что и законы физики.
Придя к такому выводу, однако, Франц окончательно перестал понимать мотивировку происходящего: зачем абсолютному разуму нужно гонять людей по Лабиринту? Какой интерес «абсолютной кошке» играть с «неабсолютной мышкой», если первая может заранее предсказать, куда побежит вторая?!… Ведь, что бы Франц ни сделал, куда бы ни свернул, Бог знает наперед, что произойдет в следующий момент! Или же не знает?… – продолжал рассуждать Франц – в конце концов, абсолютный разум и абсолютное знание не совсем одно и то же!
Сие рассуждение, пожалуй, действительно могло объяснить происходившее, более того – открывало некие перспективы. А именно: если намерения «мышки» заранее «кошке» не известны, то последней приходится подстраивать свои действия (несмотря на свою абсолютность!) под действия первой. То есть, Богу приходится достраивать Лабиринт, в зависимости от того, в какую сторону «побежит» Франц – и неважно, кто из них абсолютен, а кто нет! Значит, Бога можно заставить достраивать Лабиринт в «нужном» направлении!… Однако когда Франц дошел до этого соображения, то сам же его и опроверг: даже если Бог и не может предусмотреть действий человека, он все равно обладает достаточным пониманием человеческой природы, чтобы построить Лабиринт на все случаи жизни. Иными словами, однозначного ответа не было и здесь.
В конце концов, Франц пришел к выводу, что индуктивный путь размышлений неплодотворен: даже если он и приведет к какому-либо правдоподобному умозаключению, проверить последнее будет невозможно. А непроверяемые рассуждения на абстрактные темы вызывали у Франца, по нынешним временам, головную боль и начисто отбивали охоту думать вообще… (И действительно, о чем думать?… Все подходы и методы перепробованы, а результата нет как нет!) Иногда ему казалось, что он постепенно превращается в декорацию – то есть, в управляемый объект, способный прийти только к тем выводам, которые «декоратор» вложит ему в голову… От таких мыслей Францу хотелось попросту отключить свой мозг и ждать, пока Бог или главный йог, а возможно, Будда, наполнит его душу небесной благодатью и блаженным сиянием…
Однако для такого способа достижения гармонии францево мышление все еще оставалось недостаточно пассивным.
По мере освобождения от теоретических упражнений, он стал все чаще и чаще обращаться к досмертным воспоминаниям. Когда такое произошло с ним в первый раз, Франц с удивлением и стыдом осознал, что за прошедший со дня его гибели без малого год он почти не вспоминал о матери и брате!… И даже о сыне, в котором души не чаял, Франц вспоминал считанные разы… и ведь при этом никогда не считал себя эгоистом!
Он стал думать, что могло произойти с пережившими его родственниками.
С сыном дела обстояли, скорее всего, нормально (бывшая жена Франца, Клаудиа была хорошей матерью), так что волноваться за мальчика не стоило… В любом случае, после развода Франц не оказывал на его судьбу существенного влияния: два-три часа в неделю – что можно успеть за это время? До своей смерти Франц утешал себя тем, что, когда сын подрастет, у них появятся общие интересы (математика или, скажем, компьютеры) – и уж тогда-то он войдет в жизнь мальчика еще раз!… Что ж, теперь этому не сбыться никогда… и как ни резало Францу от такой мысли грудь, поделать тут было ничего нельзя.
