Лазарь Лагин - Патент АВ
Разве не для этой цели все входы в здание суда охраняются с первого дня процесса военными патрулями и полицией? Разве не для этой цели усиленные наряды полиции беспрерывно дежурят в зале заседания? Разве не для этой цели железная клетка, в которой нас медленно жарят на коптящем костре эфемерного правосудия, охраняется усиленным конвоем? Разве не для этой цели публику обыскивают под смехотворным предлогом поисков оружия? Разве не для этой цели нас по четыре раза в сутки в продолжение пяти недель водят по улицам города из тюрьмы в суд и обратно пешком, с кандалами на руках, и в плотном кольце полицейских? Разве не для этой цели начальники конвоя по малейшему поводу и совсем без всякого повода кричат: «Назад!» — любопытным мальчишкам, пытающимся взглянуть на страшных «бакбукских убийц»?
Если не для этой цели, то пусть кто-нибудь попробует придумать объяснение более правдоподобное. Припомните знаменитый процесс Артура Колонетти и его шайки, которая восемь лет держала в панике и ужасе второй по величине и богатству город нашей страны, которая восемь лет пулеметами и подкупами управляла этим городом и значила больше, чем мэр, муниципальный совет, судья и вся полиция вместе взятые. Разве меры, принятые тогда для охраны здания суда, были серьезнее тех, которые приняты против двух человек, которых даже господин Паппула не решился обвинить в профессиональном бандитизме? Разве тогда обыскивали всех приходивших на заседания суда? А ведь тогда судили главарей могущественной и многочисленной шайки бандитов, владевшей целым парком бронированных автомобилей и внушительным арсеналом автоматического оружия, до крупнокалиберных пулеметов включительно.
Трудно человеку, не побывавшему на этом процессе, поверить, что опытный судья и весьма бывалый обвинитель могут принять всерьез свидетельские показания вроде тех, которыми оперировал господин Паппула.
Рассудите сами. Приходит человек и заявляет, что через две минуты после покушения на Манхема Бероиме мимо него с огромной скоростью пробежал человек, тут же скрывшийся за углом. Дело происходит поздним осенним вечером. Идет дождь. Но этот удивительный свидетель за короткое мгновение успевает запомнить ни больше и ни меньше, как ровным счетом пятнадцать примет, в том числе вес: семьдесят — семьдесят два килограмма — и то, что правая рука пробежавшего «обнаруживала большую силу характера». Даже днем, при ярком солнечном свете такая поразительная память могла бы быть расценена как чудо мнемоники. Мой защитник уже огласил письмо одного из крупнейших врачей-психологов нашей страны, который торжественно удостоверил, что такая точность и подробность наблюдения за столь короткий промежуток времени психологически совершенно невозможны. Но ведь, помимо всего прочего, дело происходило в темноте! Свидетель объясняет: он якобы увидел именно меня потому, что в это время, в интересах представителя обвинения, сверкнула молния. Неужели мне, человеку без систематического образования, напоминать высокообразованному обвинителю, что молнии бывают только во время гроз? А ведь все жители Бакбука могут подтвердить, что в этот проклятый вечер лил обычный ливень. Защита представила об этом официальную справку метеорологической станции. И все же господин Паппула имел мужество настаивать на том, что показания этого феноменального свидетеля — властителя молний — соответствуют действительности!
Показания моих свидетелей отводятся представителем обвинения под тем предлогом, что они частью участвовали в забастовках или — о, ужас! — голосовали за коммунистических кандидатов. Зато со страстностью и пафосом превозносятся, как образец гражданской добродетели, субъекты вроде Буко Суса, который неоднократно находился под судом за темные уголовные делишки и сейчас процветает неизвестно на какие средства. Превозносятся, как образец порядочности и правдивости, провокатор и платный осведомитель Неренс, идейный штрейкбрехер и хозяйский лизоблюд Соор.
Любой мальчишка простым подсчетом шагов мог бы определить, что в момент, когда произошло нападение на Бероиме, я был в доме, отстоящем от места преступления на расстоянии около четырех километров. Но что такое простые расчеты для господина Паппула, которым владеют совсем другие расчеты! Подсудимые должны быть осуждены во что бы то ни стало, потому что этого требуют интересы классового правосудия. Близятся выборы, и наш смертный приговор должен испугать избирателей выдуманным для их устрашения жупелом анархии, бессмысленных убийств, которые будто бы принесет с собою победа Народного фронта. Смертный приговор должен помочь угнетателям против угнетенных! Это отлично знают и обвинитель, и судья. Я хочу, чтобы это знали все!..
Были в зале люди, которым хотелось выразить свою симпатию к подсудимым. Они ответили на речь Санхо Анейро рукоплесканиями. Судья приказал немедленно вывести их из зала суда. Когда судебный пристав при помощи наряда полиции выполнил это приказание, снова воцарилась тишина, и судья произнес свое напутствие присяжным. Он не считал нужным скрывать свое отношение к подсудимым. У него было толстое и добродетельное лицо человека, разбогатевшего в борьбе против истины. Он ненавидел всех и всяческих радикалов, имел какие-то основательные причины враждебно относиться к доктору Попфу. Это чувствовалось во все дни процесса, чувствовалось и в напутственном слове. Грустно улыбаясь, он выразил надежду, что присяжные оставят без внимания «изрядно надоевшую всем аржантейцам агитацию, которой подсудимые безуспешно пытались в своих последних словах заменить доказательства своей невиновности», и согласился с глубокоуважаемым представителем обвинения, что идеалы подсудимых однородны с преступлением, в котором они обвиняются.
— Правительственная власть Аржантейи, — сказал он в заключение, — обратилась к вам, чтобы вы оказали ей крайне важную услугу. И хотя вы знаете, что эта услуга будет тяжела и мучительна, все же вы, я надеюсь, ответите на этот призыв в духе аржантейской лояльности. Да, нет в аржантейском языке лучшего слова, чем слово «лояльность»! Исполните же свой долг! Исполните его как мужчины! Будьте тверды и единодушны, мужи Бакбука! Теперь ступайте и обсудите это дело! Да поможет вам бог!..
В девятом часу вечера присяжные заседатели после полуторачасового совещания вновь появились в зале заседаний бакбукского суда.
— Пришли ли вы к соглашению? — обратился секретарь к старшине присяжных.
— Да, сударь, — ответил старшина, долговязый старик с постным розовым лицом. — Мы пришли к соглашению.
— Признали ли вы Стифена Попфа и Санхо Анейро виновными в убийстве?
— Да, — ответил старшина. — Они виновны в убийстве.
— Присяжные признали обвиняемых виновными в убийстве! — скороговоркой прокричал в зал тщедушный, но очень подвижный судебный пристав. — Суд сейчас назначит им наказание!
Секретарь подал судье черную, в виде большого квадрата, шелковую шляпу. Судья покрыл ею голову в знак печали и сожаления о людях, которых он сейчас по тяжелому долгу своей службы обречет на смерть.
Господин Паппула, хотя и волновался, смотрел на судью со своей обычной безмятежной улыбкой. Он был рад, что кончился наконец этот проклятый процесс, и старался думать не о судьбе подсудимых, которых он так умело подвел к самой пасти смерти, а о своем уже близком повышении по должности.
Судья поправил шляпу на голове, откашлялся и обратился к подсудимым, стоявшим за толстыми прутьями железной клетки:
— Присяжные признали вас виновными в убийстве. Сам я присягал закону, и смягчать единственное наказание, налагаемое законами нашей страны за убийство, я не вправе. Имеете ли вы какое-либо законное основание отклонить смертную казнь? Таким основанием может послужить ваше заявление, что вы имеете дать свидетельское показание по государственному преступлению.
Наступило тяжелое молчание. Весь зал замер. Доктор Попф отрицательно мотнул головой. Молчал и Анейро.
Выдержав небольшую паузу, судья продолжал нестерпимо будничным голосом:
— Итак…
Но Анейро, словно очнувшись, прервал его:
— Я могу дать свидетельское показание по государственному преступлению!
Все в зале встрепенулись. Господин Паппула с гаденькой улыбочкой поощрительно кивнул Анейро.
— Говорите, — сказал судья и откинулся на спинку своего кресла, чтобы удобней слушать.
— Я считаю своим долгом заявить, — начал тихим, срывающимся голосом Санхо Анейро, и доктор Попф посмотрел на него с неописуемым ужасом и удивлением, — я считаю своим священным долгом заявить, что сейчас здесь, в зале бакбукского суда, совершается вопиющее преступление против законов нашей страны.
Попф облегченно вздохнул.
— Главным участником этого преступления являетесь вы, судья Тэк Урсус, и вы, прокурор Дан Паппула. Я знаю, и вы знаете, что вы были против нас с самого начала, прежде чем вы увидели нас. Прежде чем вы увидели нас, вы знали, что оба подсудимые честные люди и хотят облегчить положение трудового народа. Вы знали, что я коммунист, вы хотели считать и считали коммунистом и доктора Попфа. Вы знали, что я враг того строя, которому вы служите, вы догадывались, что если доктор Попф задумается над вопросом политики, то и он не сможет остаться равнодушным к капиталистической тирании, господствующей в нашей стране, и поэтому вы сделали все, что в ваших силах, для того чтобы вынести обвинительный приговор.
