Кирилл Бенедиктов - Золото и кокаин

Он замолчал и некоторое время стоял с каменным лицом, крепко сжав челюсти. Я тронул его за рукав камзола.

— Прости, Лучито, мне, правда, очень жаль, что из-за меня…

Брат довольно резко высвободил свою руку.

— Ничего ты не понимаешь, Яго! Последние дни я только и делаю, что думаю, почему все так сложилось. Почему, когда я был в двух шагах от того, чтобы осуществить свою мечту, мне пришлось проститься с ней, спасая тебя, моего бестолкового младшего брата. И, ты знаешь, мне кажется, я понял!

Он порывисто повернулся ко мне.

— Это судьба, вот что это такое. Я, такой приземленный, такой скучный, присыпанный конторской пылью человечек, не должен искать счастья в заморских землях. Это твой удел, братец. Ты всегда любил ввязываться во всякие авантюры. Можно сказать, ты рожден для приключений. Помнишь, как ты залез на колокольню собора Святого Михаила и спустился вниз по веревке на глазах у всей нашей деревни? Сколько тебе было тогда лет, четырнадцать?

— Тринадцать, — ответил я, покраснев. Отец тогда отодрал меня ремнем так, что я неделю не мог сидеть.

— А я бы никогда на такое не решился. Хотя был и старше, и сильнее. Вот видишь, Яго, уже тогда все было ясно.

Бухта медленно погружалась в темноту. На кораблях кое-где зажигались фонари, они мерцали, как далекие звезды.

— Я вернусь, — сказал я, пытаясь справиться с подступившим к горлу комком. — Я вернусь из Индий богатым, как сам король. Я найду это Эльдорадо, где бы оно ни было. И я отдам все долги. Мы выкупим обратно все земли, принадлежавшие семье Алькорон. А ты сможешь открыть свою компанию, Лучито. Обещаю.

Брат рассмеялся и обнял меня за плечи…

На этом заканчивается первая тетрадь «Манускрипта Лансон». Если верить нумерации страниц, то следующие восемнадцать листов рукописи отсутствуют; кто и когда вырвал их из добросовестно переплетенного тома — а главное, зачем? — так и осталось для меня загадкой. Судя по всему, там рассказывалось о плавании «Ла Паломы» к берегам Панамы.

Я часто пытался представить себе, каково это было в те времена — плыть несколько месяцев на утлой деревянной посудине через беспокойный и бескрайний океан. Как проходили дни, заполненные бесконечным ожиданием? Что они чувствовали, эти отважные люди, оставившие свои дома, родных и друзей, чтобы вырваться за пределы маленького привычного мирка? Какие мысли посещали их, когда они смотрели на садящееся в воды океана огромное солнце Атлантики?

Прекрасно сказал об этом великий русский поэт Николай Гумилев в своей поэме «Открытие Америки»:

Двадцать дней, как плыли каравеллы,Встречных волн проламывая грудь;Двадцать дней, как компасные стрелыВместо карт указывали путьИ как самый бодрый, самый смелыйБез тревожных снов не мог заснуть.И никто на корабле, бегущемК дивным странам, заповедным кущам,Не дерзал подумать о грядущем —В мыслях было пусто и темно.Хмуро измеряли лотом дно,Парусов чинили полотно.Астрологи в вечер их отплытьяВычитали звездные событья,Их слова гласили: «Все обман».Ветер слева вспенил океан,И пугали ужасом наитьяТемные пророчества гитан.И напрасно с кафедры прелатыСтолько обещали им наград,Обещали рыцарские латы,Царства обещали вместо платы,И про золотой индийский садСтолько станц гремело и баллад…Все прошло, как сон! А в настоящем —Смутное предчувствие беды,Вместо славы — тяжкие трудыИ под вечер — призраком горящим,Злобно ждущим и жестоко мстящим —Солнце в бездне огненной воды.…Эти воды богом прокляты!Этим страшным рифам нет названья!Но навстречу жадного мечтаньяУж плывут, плывут, как обещанья,В море ветви, травы и цветы,В небе птицы странной красоты.

Эти строки — о плавании Колумба, но мне кажется, что Диего де Алькорон, оставивший Испанию спустя двадцать три года после путешествия великого генуэзца, должен был чувствовать то же самое.

А вместо вырванных страниц между первой и второй тетрадями манускрипта вложен сложенный вдвое листок пожелтевшей от времени бумаги.

Это письмо, написанное мелким и красивым женским почерком.

Я не знаю, когда Диего получил его. Я даже не знаю, где это произошло — никакого конверта к письму не прилагается. Могу только предположить, что это случилось уже после его прибытия в Панаму, и не исключено, что письмо это и стало причиной уничтожения восемнадцати листов рукописи — в том случае, если на этих листах Диего вспоминал о своей оставшейся в Испании возлюбленной.

Вот это письмо, написанное полтысячелетия назад.

Милый, милый Диего, сердце мое, мой бесстрашный, мой любимый рыцарь!

Не знаю, найдет ли тебя мое письмо — где ты, в каких краях? Жив ли ты, мой единственный? Я пишу тебе, не зная, прочтешь ли ты эти строки — а если прочтешь, не проклянешь ли ты меня за все беды и горести, которые я тебе причинила. Но не написать и не признаться я тоже не могу, ведь это как исповедь в церкви — перед ней всегда страшно, но, когда исповедуешься, на душе становится легче.

Нет, опять не так. Я должна сознаться не потому, что хочу исцелиться от душевного недуга, а потому, что мне невыносимо жить, думая, что ты все еще любишь меня, не зная о моей вине. А она велика, мой любимый Диего.

За несколько дней до того, как ты примчался ко мне в Саламанку, едва не загнав своего любимого Мавра (мне рассказал об этом Фелипе Португалец), моя дуэнья Антонилла показала мне один колдовской амулет. Это был маленький серебряный дельфин, которого Антонилла прятала в кожаном мешочке, в каких обычно носят ладанки или кусочки святых мощей. По словам дуэньи, этот дельфин обладал одним удивительным свойством: будучи подарен девушкой предмету ее нежных чувств, он создавал между ними волшебную, тонкую, но очень прочную связь. Пока избранник девушки носил с собою дельфина, он все время помнил и думал лишь о своей подруге и не глядел на других дам, словно их вовсе не существовало на свете.

Мне, разумеется, стало интересно, и я выпросила у нее этот амулет.

Должна сознаться, что я сразу же подумала о тебе. Как бы хорошо было подарить тебе дельфина, чтобы ты никогда не забывал обо мне, — ведь ты такой ветреный!

Конечно, я понимала, что ты и без того любишь меня. Но, знаешь, в сердце каждой девушки живет крохотный червячок сомнения: а правда ли ее избранник любит ее всем сердцем? Не засматривается ли он на других? Не изменяет ли ей? А если изменяет, то не находит ли соперницу более привлекательной и желанной?

Ты можешь посмеяться надо мной, и будешь совершенно прав. Но в тот момент все эти мысли не давали мне покоя, а Антонилла искусно поддерживала огонь моих сомнений, подбрасывая в него все новые дрова.

Она сказала мне, что сила амулета возрастает многократно, если подарить его любимому после того, что так поэтично описано в Песне Песней. Но предупредила, чтобы я сама ни за что не надевала мешочек с амулетом, потому что это может разрушить чары.

И я, глупая, взяла дельфина с собой, когда шла к тебе в «Перец и соль».

Должна признать, что в тот вечер ты был еще более страстным и необузданным, чем когда-либо до того. Ты смотрел на меня как на королеву, и я была счастлива и думала, что все делаю правильно. И когда я надела на тебя колдовской амулет, мне казалось, что я связала нас обоих незримыми, но неразрывными узами…

А потом отец сказал мне, что тебя ищет инквизиция, что ты еретик и колдун, и твоим делом занимается сам фра Алонсо, инквизитор из Толедо, который несколько раз приезжал к нему домой по каким-то делам.

Я испугалась, хотя и не сразу поняла, что это связано с моим подарком. Но на следующий день я узнала, что тебя схватили и бросили в тюрьму. И самое страшное — что тебя обвинили в колдовстве и черной магии, а уликой стал серебряный дельфин, которого сорвал с твоей шеи при аресте сам Эль Тенебреро.

О, если бы я могла помочь тебе, любимый мой! Увы, я была бессильна и только молилась за тебя, молилась дни и ночи напролет. И каким же ударом для меня стало известие, что ты умер в тюрьме и что твое тело бросили в известковые шахты за городом!

Отец сказал мне об этом за ужином, вскользь, как о ничего не значащем пустяке. Но я прорыдала всю ночь и всю следующую неделю не вставала с постели. И даже когда дон Альварес де ла Торре приехал, чтобы договориться с отцом о дне помолвки, я не встала и не вышла к нему. Я лежала и думала о том, что мне тоже следует умереть, чтобы быть вместе с тобой на небесах, мой возлюбленный. Я была готова сделать это, тем более что ты, как я считала, погиб из-за меня.