Александр Селин - Видеоунтерменш
– Пусти! Не хочу! – закричала Елена. – Не хочу!
– Я же твой муж!
– А я не хочу!
– Елена, ну как же так… Моя Елена… Как же так… Как же так…
Усыпляя бдительность жены горячим шепотом, он целовал ее ухо и висок, прислоняясь густой щеточкой усов. В это же время стаскивал один предмет туалета за другим. То с нее, то с себя. Некоторые предметы возвращались на место, но чаще все-таки снимались, как в школьной задачке про две трубы в бассейне: в одну трубу вода втекает, в другую вытекает. Примерно через полчаса вся вода вытекла, и они соединились. Еще через пятнадцать минут можно было переходить к убеждениям.
– Елена, моя Елена, ну зачем тебе баллотироуаться у президенты? Меня же у родном хуторе засмеют, арзамасские друзья издеуаться будут.
– А что тебе хутор и арзамасские друзья? Ты в Москве живешь, проснись. На телевидении работаешь, какие друзья?
– А как же родня?
– Достал ты меня своей родней, своим вонючим джигинским выводком. Тому помоги, этого трудоустрой…
– Так я же сам им помо’аю.
– Что значит сам? Твои деньги – это мои деньги. А твое время – это мое время, особенно теперь.
Афанасьеу вспотел от счастья. «Твои – мои! Твое – мое! Это значит – наше! Мы вместе! Мы – неразлучные муж и жена!»
– Спасибо, моя Елена! Спасибо! А что означают слоуа: «особенно теперь»?
– А то, что третье тысячелетие на носу. А то, что нас пригласили на корпоративный отдых, на ту самую базу у Селигера. А то, что есть шанс проявить себя. Каждый комплимент или правильная услуга может обернуться ступенькой для восхождения.
– Еще один перепляс при’отовить?
– Нет. Пляжные костюмы с подогревом приготовь! И себе, и мне. Где хочешь доставай. Завтра же. Вранович и Гендель уже подсуетились, смекалистые твари…
– А если Леснер не разрешит костюмы с подо’реуом?
– Если не разрешит, голым поплывешь! Стойкость и толерантность. Работаем не где-нибудь, а в «Видео Унтерменшн»!
Пик активности у обоих пришелся как раз на слово «Видео Унтерменшн». Оба вскрикнули, потом замолчали. А через несколько минут сидели в халатах. Афанасьеу курил и рассматривал открытки с приглашениями. Его жена наворачивала яблочный штрудель.
– У Апокова, говорят, фаворитка сменилась, – возобновила разговор Елена.
– Знаю. Румянцеуа опять сменила Икуину.
– Устаревшие данные. Два часа назад мне по телефону сказали, что Апоков повысил Катю Гендель.
– Ну и что из то’о?
– Как что из того?! Это надо знать! Руку на пульсе! Говорят, Румянцева не выполнила какое-то важное поручение Александра Завеновича. Девочки слышали, как он орал на нее, несмотря на свою известную сдержаность. Румянцева вышла из кабинета бледная, как простыня. А он ей вслед прокричал: «Тебе дается последний шанс!»
– А ‘ендель за что поуысил?
– А Гендель наоборот… Хитрая сучка… Составила полную родословную Александра Завеновича. И, представляешь, доказала, что его род происходит от киевского князя Владимира Красно Солнышко.
– Такая ‘рубая лесть…
– Грубая не грубая, а вот Александру Завеновичу понравилось. Вот как работать надо! Работать, а не к Гусину ревновать… Эх, Гендель, Гендель, хитрая сучка.
– Что-то не уерится… Каким манером она смо’ла это доказать?
– В принципе совсем не трудно было доказать. У князя Владимира, как мне сказали, было восемьсот жен. Представляешь, сколько родовых веток понасочинять можно было… И эта Гендель, эта сучка в ондатровой шкуре, очень правдоподобную историю нарыла. Признанных сыновей у Владимира было двенадцать, именно им он отдал на княжение свои города. Старшего, Вышеслава, посадил, кажется, в Новгороде, Изяславу отдал Полоцк, Святополку отошел Туров… Дальше я не запомнила, что у него были за сыновья… Но младшего, двенадцатого, звали Позвизд.
– Как-как?
– Позвизд. Ни в одном историческом справочнике якобы не указывается, какая из Владимировых жен его родила и какую волость отец отдал ему в княжение. Ну так вот… Эта ондатра наняла каких-то историков и сфабриковала материал с «доказательствами», что, дескать, Позвизду отдали какой-то армянский надел. Князь Владимир в своей жизни успел повоевать и с армянами. Отхомячил у них кусок земли и отдал ее Позвизду. Вот… Эта вонючая крыса убедила Апокова, что он не кто иной, как прямой потомок Позвизда, а значит, и Владимира Красно Солнышко… Даже стихи написала для эпиграфа к своему трактату.
Солнышко ты Красное наше!
Свети ярче, Саша!
Апокову понравилось…
– И что теперь?
– Что – что, ничего! Время попусту теряешь, вот чего! Помнишь свою родословную? Ты как гордился…
– Родослоуную? Помню… Слегка. Знаю, что род наш тянется от Боканоу. Осталось упоминание с середины деуятнадцатого уека. И от них уже пошла наша уетуь.
– Что это за Боканы? Почему их так называли?
– Боканы, потому что крутые были, ‘ероические, усех «мочили».
– Не вижу связи. Почему если Боканы, то обязательно крутые? Хотя черт с ними! Крутые так крутые. Давай действуй. Найди историков и докажи Апокову, что твои предки Боканы находились в самом тесном приближении к князю Владимиру Красно Солнышко от самых корешков. Понял? Фу-уф! Надоело за тебя думать.
Елена доела яблочный штрудель и пошла в ванную.
Глава 19 Позвизд
– Уж ты мой маленький! Уж ты мой чернявенький, кучерявенький молчунишко! И ведь на самом деле молчунишко. Иные дети орут, жилы надрывают, а этот молчунишко. Молчит да ласкается. Люб ты мне за это. Да и ни на кого из своих братьев не похож. Все либо русые, либо белесые, а у этого волосенки чернявые как смоль, и вьются. В кого ты такой? Эй, Малаша! – князь окликнул няньку, что стояла возле дверей, не смея приблизиться. – Правда, что от меня этот голопуз народился? Следили за матерью? Не подгуляла ли? Небось, за восемью сотнями баб трудно усмотреть?
– Как можно, княже… – поклонилась нянька. – Глаз не смыкали ни дня, ни ночи.
– А как я нарек голопуза? Напомни.
– Позвизд, княже.
– Как, как?
– Позвизд, княже, – смутилась нянька – Сами таким именем и нарекли.
– Надо же, Позвизд, – задумался князь. – Видать, здорово я погулял с Путятой после крещения Новгорода… Ну что же, Позвизд так Позвизд. Дважды имени не дают. Вот что я скажу… Люб он мне… Быть ему князем!
На этих словах Малаша вскрикнула. Всплеснула руками и упала ниц.
– Эй, Бокан! – князь толкнул лежащего возле ног скомороха. – А ну, весели мальца! Весели, потешай будущего князя!
Маленький кривоногий скоморох, лупоглазый, с большой головой и смешными, торчащими, как кабанья щетина, усами тут же вскочил, высоко подпрыгнул и пошел вприсядку, ударяя в бубен, обвешанный еловыми шишками.
Щука плавала в пруду,
Люли-люленьки ду-ду!
А Прасковья выходиша,
Щуку за хвост изловиша…
– Смышлен ты, Бокан, – улыбнулся князь, играясь с сынишкой. – Что ни день, то новые «люльки» от тебя слышу. Сам «люльки» слагаешь или подслушиваешь где?
– Сам, княже, – соврал скоморох, который каждую ночь дежурил под окнами женского терема. – Сам выдумываю. Ради тебя и твоих отпрысков выдумываю, ночами не сплю.
Вот прошелся в переплясе несколько раз вокруг княжеского стола, напевая «люльки» и постукивая шишками, потом выпрямился и, якобы нечаянно поскользнувшись, со всего размаху грохнулся на пол, вызвав при этом не только раскатистый хохот Владимира но и смех маленького Позвизда, которого князь по-прежнему держал на руках.
– Вот ублажил! Вот ублажил, – князь вытер выступившие от хохота слезы. – Малаша, забери мальца, а то, неровен час, уроню. Вот ублажил! Не только меня ублажил, но и маленького князя развеселил, мальчугана. Быть тебе, Бокан, на моих пирах скоморохом. Будешь еду из княжьих рук принимать да гостей моих потешать!
– Ам-ням-ням, – игриво застучал зубами скоморох, стоя на четвереньках.
– А теперь вот что, – в мгновение посерьезнел князь, – ты, Малаша, отнеси Позвизда к матери в терем, его небось кормить пора… А ты, Бокан, вот что сейчас сделаешь. Пойдешь в конюшню. Там у меня сотник один сидит. Он ослушник и давно ждет моего решения. Скажи ему, пусть явится сюда. А почему тебя посылаю, а не кого-нибудь другого, так это ему в науку. Скомороха за ним посылаю, а не человека! Пусть будет ему, собаке, вот такая честь! Иди!
Горница на время опустела, усугубляя то самое состояние одиночества, которое князь Владимир стал испытывать в последнее время. Глубокие противоречия терзали его, как бы отделяя голову от сердца. И такие противоречия, что ни с кем не посоветуешься и никому не объяснишь. С одной стороны, вроде как поверил в Христа и всем сердцем принял новую греческую веру, а с другой стороны, холодный рассудок не давал расстаться с чудодейственной языческой рамочкой, которая позволила заглянуть в будущее ночью возле братской могилы. И в будущее ли? Нет, не хотелось расставаться со скуфетью, несмотря на возможный Господень гнев. Одолевало искушение разобраться в том, что происходило на фоне звездного неба. Так что это было? Наваждение? Да нет. Сотник был рядом и то же самое увидел… И почему до сих пор не казнил сотника, который мог оказаться опасным свидетелем? То ли от христианской доброты, которая действительно нахлынула, обволакивая сердце, то ли от трезвого рассуждения – одного посвященного надо оставить, чтобы не дать одинокому разуму помутнеть. В последнее время Владимир перестал казнить даже воров и разбойников, демонстрируя народу христианскую терпимость, за что и укрепилось за ним прозвище Красно Солнышко. Но с другой стороны, этих грабителей на лесных дорогах развелось втрое больше. Откупаются денежной пеней и опять за свое… Так как же действовать: сердцем или разумом? Народ хочет, чтоб сердцем. В смирение приходит благодарный народ. С другой стороны, тот же самый народ думает о чистоте веры самого князя Владимира, того Владимира, который до сих пор прилюдно не расстался с последней, самой главной скуфетью. Сказать людям, что сжег скуфеть у себя в печке? Покивают головами, но не поверят. Публично должна уничтожаться такая вещь… А как же тогда с будущим? Как быть с искушением заглянуть в будущее?
