Валерия Вербинина - Поезд на Солнечный берег
– Только не говори потом, что я тебя не предупреждала! – крикнула она на прощание.
Мистраль пожал плечами. Ну хорошо, допустим, в Городе творится нечто неладное; но из этого абсолютно ничего не следует, по крайней мере, не следует сейчас. И совершенно непонятно, отчего ему надо суетиться, горячиться, выходить из себя и вообще делать всякие глупости? Писатель развернул один из готовых экземпляров новой книги – тот, что был на рисовой бумаге, – прочитал первый абзац и улыбнулся с чувством человека, хорошо выполнившего свою работу. Положив экземпляр на стол, он выдвинул ящик стола и достал оттуда волшебную коробочку, которая распухла до размеров последнего издания бестолкового словаря. Изнутри доносилось довольное урчание. Мистраль погладил коробочку, и она сделалась теплой.
– Повелитель, повелитель! – заволновалась буква «ф», как только Мистраль снял крышку.
– Что прикажете, о повелитель? – хором прокричали остальные буквы.
Они заметно раздобрели, от их былых увечий не осталось и следа, и все они – даже самый большой задавака, вопросительный знак, – глядели на него с почтением, обожанием и умилением.
– Ну, что скажете? – спросил Мистраль. Ему было интересно, какое у них мнение о его книге.
– О! О! Замечательно! Поразительно! Изумительно!
– Разве что пару эпитетов подправить, – вздохнула буква «у».
– И сделать потоньше диалог в одном месте, – добавила буква «р».
– И шутка на странице сто семнадцать. – Буква «а» поморщилась. – Не знаю, может, сейчас и принято так писать, но, по-моему, это дурной тон.
– Однако это все мелочи, наши придирки, – добавила буква «ф» и сделала Мистралю глазки.
«Шутку я, пожалуй, и в самом деле уберу, – подумал писатель. – А все остальное… Не стоит».
Буквы вовсю обхаживали его, заглядывали ему в глаза, а самые смелые даже вылезли наружу, вскарабкались по рукавам Мистраля и пристроились у него на плечах. «Ну и что значит по сравнению с этим какая-то дурацкая эпидемия? – мелькнуло в голове у писателя. – Ведь в прошлый раз они даже не пожелали разговаривать со мной». Ему было очень приятно, что его маленькие сообщники, которые знали его всю жизнь, так расположены к нему, и по их виду он понимал, что они еще многого ждут от хозяина.
– Ладно, я постараюсь не разочаровывать вас, – сказал он, осторожно убирая буквы в коробочку.
Не без труда он уложил ее обратно в ящик и задвинул его, после чего подумал: «Теперь, когда я окончил работу, я имею право немного развлечься». Мистраль вытащил волшебные футбольные билеты, которые ему вручил сфинкс, и велел видеофону вызвать на связь стадион. Смутно он помнил, что в это время должны были идти главные матчи на кубок Города.
– Сожалею, – лязгнула искусственная девушка-автоответчик, – но все матчи отменены ввиду эпидемии. Рекомендую вам позвонить попозже.
И прежде чем Мистраль успел что-либо сказать, она отключилась.
«Значит, дело и впрямь серьезно. – Писатель ощутил смутное беспокойство. – Если даже матчи кубка…» Но он не стал развивать дальше эту мысль, а на всякий случай позвонил Ромулу. У того отчего-то никто не отвечал. Писатель набрал по очереди Филиппа, Генриха Гаргулью, Пончика и даже Сутягина, но ни один из них не подошел к телефону. Разумеется, Мистраль, занятый написанием книги, даже и предположить не мог, что Ромул сидит в тюрьме под усиленной охраной как Особо Важный Свидетель, Сутягин куда-то исчез, не оставив адреса, Генрих тяжело болен и находится в госпитале, а жизни Филиппа и Пончика так круто переменились, что искать их по старым номерам совершенно бесполезно. Но, к сожалению, Мистраль ничего этого не знал, и неприятное чувство тревоги кололо его все сильнее и сильнее.
Он прошел в гостиную и, смахнув с телевизора густой слой пыли (так как это был один из приборов, которыми Мистраль пользовался крайне редко), включил его. Почти сразу же писатель попал на рекламу укрепляющих таблеток из мышьяковистого цианида, произведенных на заводах Вуглускра. По заверениям какого-то эстрадного брекекекса, рекламировавшего эти таблетки, человек, который станет их принимать, никогда не станет жертвой царящей в Городе эпидемии. Впрочем, как вы понимаете, любой, кто принимает мышьяк с цианидом, обречен умереть уж точно не от болезни.
Писатель терпеть не мог рекламные ухищрения и поэтому, бесцельно сменив полсотни каналов, где говорилось в разной форме одно и то же, выключил телевизор. Кроме того, его тревога наконец обрела имя, которое он прежде не решался произнести вслух. В самом деле, он совсем не знал, что происходит с Ровеной, а хорошо развитое профессиональное воображение рисовало ему всякие ужасы, без которых он бы точно обошелся. Писатель позвонил ей по видеофону, но ее номер тоже не отвечал. Волнуясь все больше и больше, Мистраль быстро оделся, взял с собой все деньги, какие у него были, захватил какой-то ключ, который хранил в глубине стола, и быстрым шагом вышел из дома.
Сон сорок второй
Ровена была совершенно счастлива. Пока глупые косные обыватели метались, точно попавшие в ловушку тараканы, и шепотом пересказывали друг другу страшные толки об эпидемии, цены в модных магазинах резко упали. Многие богачи поспешили покинуть Город, едва началось это светопреставление, другие почему-то не торопились наслаждаться жизнью, делая покупки в заведениях для избранных, и оттого ценники самых дорогих, самых изысканных вещей приобрели унылый вид и мало-помалу стали терять нули. Поначалу это возмущало Ровену, потому что получалось, что дорогие прежде вещи сделались теперь доступны чуть ли не всем, но потом она сообразила, что чем меньше будут цены, тем больше ей достанется, и с головой погрузилась в нелегкое дело приобретения. Она скупала платья, сумки, веера, сувениры, перчатки, платки, флаконы с духами. Почти за неделю ее банковский счет похудел на четверть, но Ровена не собиралась останавливаться. Она жила на полную катушку и наслаждалась этим.
Ее квартира ломилась от свертков, коробок, упаковок и пакетов, которые она не успевала разворачивать. Она переодевалась по двадцать раз в день, бросала в угол туфли, которые примерила до того только раз, поссорилась с компьютеризованным шкафом, который отчаялся ей доказывать, что в него нельзя засунуть девятнадцать шуб, когда он рассчитан только на десять. Платья трепетали перед ней, потому что теперь хозяйка легко могла порвать любое, осмелившееся сказать ей, что оно ей не к лицу или чем-то не подходит. Раньше Ровена была куда снисходительнее – она обожала сидеть на диетах, и если платья не поспевали худеть за ней, она просто не брала их на модные вечеринки. Но теперь все переменилось, и вещам, которые она покупала, приходилось несладко.
Едва ли не солонее всех приходилось знаменитой сумке из мертиплюкского питона, которая когда-то ходила в любимцах у своей хозяйки. С тех пор как на беду себе она схватилась с писателем и потеряла товарный вид, сумка потеряла и былое влияние. Поначалу Ровена по старой памяти еще пыталась как-то поддерживать любимицу, подкармливая едой со своего стола, и вообще заботилась о ней, но затем девушку закружил покупочный вихрь, и она почти забыла о своем мертиплюкском друге. Питон, который, как и все представители его вида, отличался тонкой душевной организацией, не на шутку обиделся и то и дело изливал свою горечь белой мышке, которая жила теперь в его кармашке на правах постоянного друга. Именно мышка выходила теперь на поиски еды для питона, и именно она приносила ему корочки хлеба, кусочки рыбы и прочую пищу, без которой питонья сумка просто приказала бы долго жить.
– Мечется, мечется, а толку никакого! – бурчал питон, доедая остатки страусиной яичницы, которую мышь стащила у их соседа. – Вчера купила четыре шарфа, дюжину платьев, семь костюмов и восемнадцать сумок; разве это дело?
– По-моему, – несмело заметила мышь, – это все-таки лучше, чем позавчера. Тогда она даже не смогла нормально войти в квартиру, столько покупок у нее было.
– Конечно, – сварливо сказала сумка, облизываясь. – Набирает всякое барахло, ширпотреб по пять тысяч бубликов за штуку, а про меня совершенно забыла. А ведь я, между прочим, совершенно уникальное существо и буду почище всяких новых приобретений. Но она меня даже с собой не берет, вот до чего я дожила!
– Так, может, тебе повезло, что она тебя с собой не берет? – несмело спросила мышь. – Ты посмотри, как она ужасно с вещами обращается. Вытирает о себя руки, сдергивает сапоги, не расстегивая молнию… Вещи от нее уже устали. По-моему, они бы давно сбежали от нее куда глаза глядят, да только им это не положено.
– Конечно, не положено, – вздохнула сумка. – И вообще, если бы мы, вещи, могли выбирать себе хозяев по своему усмотрению, люди бы сильно удивились. Я бы, во всяком случае, даже не стала смотреть в сторону Ровены. Она заносчивая, грубая, неприятная, ни во что нас не ставит и вообще жуткая неряха. Вечно совала в меня фантики от конфет, грязные платки и позволяла своим друзьям стряхивать на меня пепел от сигарет. – Сумка позеленела при одном воспоминании об этом. – Это просто ужас что такое!
