Беркем Атоми - Мародер
– Абдулло-абый! Здравствуй, как сам? Гостя вот к тебе привел, из города! Собаку привяжи там!
– Э-э, Исмаил пришел! Бишенче[118] привел?
– Кого-кого? Гостя, говорю, привел! Из города!
За забором зазвенела цепь, опрокинулась миска, хозяин укоризненно пробормотал что-то дрожащим стариковским тенором.
– Привязал?
– Привязал, привязал, заходьте.
Магомедыч сунул руку в глубь щели над калиткой, пошуровал – открылось, махнул – заходи первый, мне, мол, закрывать еще. Ахмет ступил на двор, посторонился, пропуская Магомедыча. Его взгляд тут же зацепило что-то до боли знакомое – Ахмет присмотрелся, епть! Да это же тот «Москвич»! Только без колес, и облез-то как, куры в нем лазают…
Вспомнилось, как покупал картошку у владельца этого мастодонта на рынке за КПП. Картошка еще симпатичная такая была, в разнокалиберных ведрах. Взял одно, опрокинул в сумку, рассчитался, а продавец – вот этот самый башкир, точно, раз такой – рукой машет, типа иди сюда. Пока Ахмет обходил старый небесно-голубой «москвичонок», башкир уже рылся в багажнике, так же без выражения поглядывая на него, городского хомяка, неуклюже скачущего через особенно жидкие места. Достал маленькую «сиську», внутри – какая-то мутная хрень, чуток меньше половины, сует – Ахмет взял как автомат, во сне так бывает. Открутил пробку, нюхнул. Пахнуло мерзостью какой-то пресной. Ахмет затормозил, неприязненно глядя на «сиську» с этой отравой. Башкир этот пялится нехорошо как-то, поторапливает – «аша-аша-аша». Сразу реакция – какого хрена я бурду эту ашать должен, чего этому надо, сразу вспомнилось, как его в Домодедово пыталась цыганка гипнотизировать и прочая мешанина на эту тему, вплоть до дурацких статей в «Аргументах»… Но это все так, фоном. Под фоном же – он даже не слишком удивлен был, эдакое фундаментальнейшее ощущение «правильности» происходящего, какой-то огромности, только хрен поймешь, к чему эта «огромность» относится, и – совершенно отчетливо – понимание свободы выбора. В этот момент он абсолютно точно знал, что с ним ничего «плохого» не случится, выпьет он это дерьмо или нет. Ему даже показалось, что он видит свои будущие жизни в том и другом случае и что эти жизни его вполне устраивают. Потом, конечно, было ощущение, что с видением этих самых вариантов нечисто, – он вполне мог допридумать это постфактум. На ощущении «правильности» придется остановиться поподробнее, что-то кажется, что оно того заслуживает. Это весьма тонкая хреновина. Хороший пример – рыбалка. Ахмет любил рыбачить, но был не «настоящий заядлый рыбак», а так, бездельник с удочкой. И во время оного безделья неоднократно замечал, что перед тем, как клюнет (и впоследствии не сорвется, не выскользнет из рук и т. д.), удочка забрасывается с четким ощущением некоей ладности, правильности – ну да, понятно. Или идешь к человеку без звонка – и с первого шага знаешь, дома он либо прешься в такую даль напрасно. И всегда продолжаешь идти, что характерно. Как ситуация повернется, иногда знал до мелочей, узнавал совершенно незнакомые помещения, идешь вот так, тебе дорогу показывают, а ты знаешь, что за поворотом. Все вот такие «дежа-вю наоборот» сопровождаются этим самым чувством этой самой «правильности». «Правильность» сопровождала его во многих случаях мелкого бытового выбора – он даже пробовал как-то пытаться влиять на события, вызывая это ощущение, – но, естественно, без каких-то результатов.
Короче, хрень эту он выпил, и не сказать, что с каким-то особым трудом. Дыхание задержал, пахла она и впрямь как иприт, ну да водку пью, подумал, и это так же выпью. А она никакого отвращения не вызвала, проскочила как по маслу. Где-то через секунду-две глаза открыл, а башкир со свои драндулетом не испарились, и покупатели с продавцами ходят обычные, с руками и ногами. Вернулся звук. Оказывается, пропадал. А уже был почему-то вполне готов к неожиданностям, даже не страшно стало – и тут такой облом… Чудеса, блин, отменяются. Стало так все безразлично, как никогда до этого не бывало. В сторону башкира даже головы не повернул, уходя, – во насколько. Пошел, бросил картошку в багажник, завелся да уехал. И забыл об этом, забыл начисто – вот что интересно…
Посреди в меру захламленного двора стоял тот самый старик-башкир, улыбаясь и вытирая руки о синие китайские штаны с кричащими «адидасами» по лампасам.
– Здравствуйте…
– Здравствуй, здравствуй, – приветливо ответил старик, подойдя и здороваясь с Ахметом за руку. – Исмаил, жди, сейчас.
Не выпуская руки Ахмета, старик потащил его к стоящему на обрубках шпал «Москвичу», обвел его вокруг, расталкивая суетящихся под ногами кур, отпустил и встал, приветливо глядя в глаза. Точно сделал хорошее дело и ждет благодарности. Ахмет снова, как и тогда, тупо тормозил, хлопая ничего не понимающими глазами.
– Озеро видишь ты?
– Какое озеро? – недоуменно покрутил башкой Ахмет, бросил непонимающий взгляд на Магомедыча, снова вернул на старика.
– Где живешь ты. Там озеро есть, ты его часто видишь?
– Где я живу, там три их, озера, и все к городу вплотную подходят. Ты про какое, дед, говоришь?
– Большое. Главное. Его часто видишь?
– Ну, вижу. Не часто, но все-таки.
– Видишь? Ну, хорошо, хорошо. Как оно? Нормально?
– Да вроде, – растерянно ответил Ахмет, окончательно сбитый с толку. …Во загрузил старый. Щас еще привет Эртяшу[119] попросит передать – и я соглашусь…
– Нормально? – опять переспросил старик и широко улыбнулся, показав желтые, но, похоже, еще крепкие зубы. – Это хорошо.
Показал жестом – садитесь, мол. Магомедыч с Ахметом присели на скамью у крыльца, дед устроился с краю. Улучив момент, Ахмет мимикой спросил: «Ну, и как с ним таким о чем-то говорить?!» Магомедыч только развел руками. Как знаешь, типа. Хотел? Хотел. Ну вот, привели, беседуй. Ахмет почувствовал, что совершенно не контролирует себя, – из глубины души подымалась такая злость от этого невменяемого деда, от идиотизма ситуации и – почему-то – от явственного ощущения опасности, хотя опасности не было, точно не было! Да и не злость это была, а что-то совсем, совсем другое, словно душа нестерпимо чесалась. Из него как будто что-то вырвалось наружу и, встретив на поверхности злость, надуло ее до неестественных для злости размеров. Ахмет яростно выдохнул сквозь зубы, изо всех сил пытаясь собраться в кучу, о каких-то маскировках своего состояния речи уже не шло – он лишь пытался не соскользнуть в открывшуюся внутри него бездну истерики. Рукам срочно требовалось вцепиться хоть во что-нибудь, и Ахмет, все еще пытаясь сделать это незаметно, крепко ухватился за скамью – и едва не подпрыгнул, заорав что-то невразумительное – на ощупь скамья была в несколько раз толще и вдобавок ледяная, обжигающе ледяная. Ахмета протрясло до мокрых от страха подошв, из глубин пищевода поднялся сдобренный коньяком шашлык, но он как-то задавил его обратно, сделал то, что могло считаться нормальным выражением лица, и повернулся к дедку. …Надо сказать. Ему. Зачем я пришел… Во рту словно забил источник. Глотая непрерывно выделяющуюся слюну, Ахмет кое-как, коверкая слова, вытолкнул свою просьбу, тут же отвернулся и замер – не в ожидании ответа, а радуясь передышке. То, что уже не надо ничего делать, ловить носящиеся в голове обрывки слов, собирать их в трепещущее стадо и как-то предъявлять собеседнику, немного успокоило его, и он переводил дух, поражаясь, что столько событий уместилось всего в двух секундах перед несколькими короткими фразами. Немного отдышавшись, он снова повернул голову вправо, желая увидеть реакцию дедка, а то пауза что-то затягивалась. На скамье никого не было. Встряхнувшись, повернулся к Магомедычу – и этого тоже не было! …Это что, блядь, за шуточки?! Тут скрипнула калитка, и недовольный голос Магомедыча спросил, долго ли он еще будет тут рассиживаться. …Че?! Какой, на хуй, рассиживаться? И где этот девался? И че ващ-ще тут за хуйня?! – хотел, но так и не спросил Ахмет. – …Не. Че-то тут не так. Ладно, пока свалим отсюда и потихоньку разберемся… Вставая, боязливо оперся ладонью о скамью – нет, ничего, обычная рассохшаяся сто лет назад сосна, вытертая стариковской задницей до лаковой гладкости. Признаться, что не помнит себя, он отчего-то не мог и вяло шлепал по ухабистой деревенской улице, едва поспевая за Магомедычем. Заметив, что на улице гораздо темнее, чем должно быть, Ахмет не особо удивился, равнодушно присовокупив и эту непонятку к вороху уже имеющихся. Обратный путь показался короче. Может, он и был короче.
В темном дворе Магомедычева особнячка поочередно вспыхивали три огонька. Завидев приближающихся хозяев, два из них рассыпались мелкими искрами, третий остался неподвижен. …Кирюха. А эти двое – Магомедычевы помогальники… – все еще равнодушно отметил Ахмет. – Кажется, мир с ума не сошел. Все потихоньку встает по местам…
