Аркадий и Борис Стругацкие - Возвращение

– Представляешь, Борька, – сказала Таня, – дрессированные бактерии!

Фокин яростно крутил ус.

– И уходим мы отсюда потому, – сказал Комов, – что никто из нас не имеет права взять на себя ответственность первого контакта.

«Ах, как жалко уходить отсюда! – думал он. – Ужасно жалко. Не хочу уходить. Хочу разыскать их. Поговорить с ними, поглядеть, какие они. Целое человечество! Не какие-нибудь безмозглые ящеры, не улитки какие-нибудь, а человечество. Целый мир, целая история… А у вас были войны и революции? А что у вас сначала было – пар или электричество? А в чем у вас смысл жизни? А сколько языков на Леониде? А можно взять у вас что-нибудь прочитать? Первый опыт сравнительной истории человечеств… И нужно уходить. Ай-яй-яй, как не хочется уходить!.. Но на Земле уже пятьдесят лет существует Комиссия по Контактам. Пятьдесят лет изучают сравнительную психологию рыб и муравьев и спорят, на каком языке сказать первое „э“! Только теперь над комиссией уже ке посмеешься. Работать им придется явно в поте лица. Интересно, кто-нибудь из них предвидел биологическую цивилизацию? Наверное. Чего они там только не предвидели. Счастливчики!»

Мбога сказал:

– Какой все-таки удивительно проницательный человек Горбовский! Он явно что-то чувствовал.

– Да, – сказала Таня. – Страшно подумать, что бы здесь Борька наделал, будь у нас оружие!

– Почему обязательно я? – возмутился Фокин. – А ты? Кто купаться ходил с электрическим резаком?

– Все мы хороши, – сказал Лю со вздохом. Комов поглядел на часы.

– Старт через двадцать минут, – объявил он. – Прошу по местам.

Мбога задержался в кессоне и оглянулся. Белая звезда ЕН 23 уже поднялась над зелеными равнинами Леониды. Пахло влажной травой, теплой землей и свежим медом. Над далекими холмами неподвижно повисли белые растрепанные облака.

Да, – произнес Мбога, – необычайно благоустроенная планета. Разве природе под силу создать такую?

Глава пятая

Какими вы будете

Океан был как зеркало. Вода у прибрежных камней была такая спокойная, что темно-зеленые мочала водорослей на дне, обычно колеблющиеся, висели в глубине неподвижно.

Кондратьев завел субмарину в бухту, поставил ее впритык к берегу и сказал:

– Приехали.

Пассажиры зашевелились.

– Где мой киноаппарат? – спросил Женя Славин.

– Я на нем лежу, – отозвался Горбовский слабым голосом. – Мне очень неудобно. Можно, я вылезу?

Кондратьев распахнул люк, и все увидели ясное голубое небо. Горбовский вылез первым. Он сделал по камням несколько неверных шагов, остановился и пошевелил носком сухой плавник.

– Как здесь хорошо! – вскричал он. – Как мягко! Можно, я лягу?

– Можно, – сказал Женя.

Он тоже выбрался из люка и сладко потягивался. Горбовский сейчас же лег.

Кондратьев сбросил якорь.

– Лично я, – сказал он, – лежать на плавнике не советую. Там всегда несметно песчаных блох.

Женя, неестественно растопырившись, стрекотал киноаппаратом. Он снимал командира звена субмарин в момент возвращения из ответственной операции.

– Сделай лицо, – строго приказал он.

Кондратьев сделал лицо.

– Ну что ты в самом деле! – обиделся Женя и опустил аппарат.

– Я не все понял насчет блох, – подал голос Горбовский. – Они что, Сергей Иванович, прыгают? Или могут укусить?

– Могут и укусить, – ответил Кондратьев. – Да оставь ты меня в покое, Евгений! Вот вернемся на базу, тогда и снимай хоть до белых пятен. Собирай плавник и разводи костер.

Он полез в люк и достал ведро. Женя сел на корточки и стал брезгливо копаться в плавнике двумя пальцами, выбирая щепки покрупнее. Горбовский с интересом следил за его манипуляциями.

– И все-таки, Сергей Иванович, я не все понял насчет блох.

– Они прогрызают кожу, – пояснил Кондратьев, ополаскивая ведро техническим спиртом.

– Да, – сказал Горбовский и перевернулся на спину. – Это ужасно.

Кондратьев набрал в ведро пресной воды из запасов на субмарине и спрыгнул на берег. Молча и ловко он собрал плавник, разжег костер, подвесил ведро над костром и достал из своих необъятных карманов леску, крючок и коробку с наживкой. Женя подошел с горстью щепок.

– Следи за костром, – приказал Кондратьев. – Я наловлю окуньков. Я мигом.

Прыгая с камня на камень, он перебрался на большую замшелую скалу, выступавшую из воды в двадцати шагах от берега, повозился там немного и застыл. Утро было-тихое, солнце, выбравшись из-за горизонта, уставилось прямо в бухточку и слепило глаза. Женя сел по-турецки у костра и стал подкладывать щепочки.

– Изумительное существо – человек! – произнес вдруг Горбовский. – Проследите его историю за последние сто веков. Какого огромного развития достиг, скажем, производственный сектор! Как расширились области исследовательской деятельности! И с каждым годом появляются всё новые области, новые профессии. Вот я недавно познакомился с одним товарищем. Он учит детишек ходить. Очень крупный специалист. И он рассказал мне, что существует уже очень сложная теория этого дела…

– Как его фамилия? – быстро спросил Женя и вынул диктофон.

– Его фамилия… Елена Ивановна. А фамилию я не знаю. Но я не об этом. Я хочу сказать, что вот науки и способы производства все время развиваются, а развлечения, способы отдыха все остаются такими же, как в древнем Риме. Если мне надоест быть звездолетчиком, я могу стать биологом, строителем, агрономом… еще кем-нибудь. А вот если мне, скажем, надоест лежать, что тогда останется делать? Смотреть кино, читать, слушать музыку или еще посмотреть, как другие бегают. На стадионах. И все! И так всегда было – зрелища и игры. Короче говоря, все наши развлечения сводятся в конечном счете к услаждению нескольких органов чувств. Даже, заметьте, не всех. Вот, скажем, никто еще не придумал, как развлекаться, услаждая органы осязания и обоняния.

– Ну еще бы, – сказал Женя. – Массовые зрелища и массовые осязалища. И массовые обонялища.

Горбовский тихонько хихикнул.

– Вот именно, – сказал он. – Обонялища. А ведь будет, Евгений Маркович! Непременно когда-нибудь будет!

– Так ведь это закономерно, Леонид Андреевич. По-видимому, законы природы таковы, что человек в конечном счете стремится не столько к самим восприятиям, сколько к переработке этих восприятий, стремится услаждать не столько элементарные органы чувств, сколько свой главный воспринимающий орган – мозг, Женя выбрал из плавника еще несколько щепок и подбросил в костер.

– Отец рассказывал мне, что в его время кое-кто пророчил человечеству вырождение в условиях изобилия. Все-де будут делать машины, на хлеб с маслом зарабатывать не надо, и люди займутся тунеядством. Человечество, мол, захлестнут трутни. Но дело-то как раз в том, что работать гораздо интереснее, чем отдыхать. Трутнем быть просто скучно.

– Я знал одного трутня, – серьезно сказал Горбовский. – Но его очень не любили девушки, и он начисто вымер в результате естественного отбора. И все-таки я думаю, что история развлечений еще не окончена. Я имею в виду развлечения в старинном смысле слова. И обонялища какие-нибудь будут обязательно. Я хорошо представляю это себе…

– Сидят сорок тысяч человек, – сказал Женя, – и все как один принюхиваются. Симфония «Розы в томатном соусе». И критики с огромными носами будут писать: «В третьей части впечатляющим диссонансом в нежный запах двух розовых лепестков врывается мажорное звучание свежего лука…»

– «…В огромном зале лишь немногие смогли удержаться от слез…»

Когда Кондратьев вернулся со связкой свежей рыбы, звездолетчик и писатель довольно ржали перед затухающим костром.

– Что это вас так разобрало? – с любопытством осведомился Кондратьев.

– Радуемся жизни, Сережа, – ответил Женя. – Укрась и ты свою жизнь веселой шуткой.

– Могу, – сказал Кондратьев. – Сейчас я почищу рыбу, а ты соберешь внутренности и зароешь во-он под тем камнем. Я всегда там зарываю.

– Симфония «Могильный камень», – сказал Горбовский. – Часть первая, аллегро нон троппо.

Лицо Жени вытянулось, он замолчал и стал глядеть на роковой камень. Кондратьев взял камбалу, шлепнул ее на плоский камень и вытащил нож. Горбовский с восхищением следил за каждым его движением. Кондратьев одним ударом наискосок отделил голову камбалы, ловко запустил под кожу ладонь и мгновенно извлек камбалу из кожи целиком, словно снял перчатку. Кожу и выпавшие внутренности он бросил Жене.

– Леонид Андреевич! – позвал он. – Принесите, соли, пожалуйста!

Горбовский, не говоря ни слова, встал и полез в субмарину. Кондратьев быстро разделал камбалу и принялся за окуней. Куча рыбьих внутренностей перед Женей росла.

– А где соль? – воззвал Горбовский из люка.

– В продовольственном ящике, – откликнулся Кондратьев. – Направо.

– А она не поедет? – с опаской спросил Горбовский.