Юрий Силоч - Союз нерушимый...
— Ага, — Платонова прикоснулась к запястью и хищно ухмыльнулась. — Обязательно, сладкий.
— Что ты…!? — закричал Унгерн. — Нет!
Стеклянная дверь «шкафа» резко распахнулась, сбив меня с ног и обдав вонючей слизью. Тело Тильмана выскочило оттуда и, поскользнувшись в луже, тут же распласталось на полу. Мозг, свисавший на проводах и трубках, шмякнулся рядом вместе с гирляндой железяк, которые были в него вживлены. Одна из них отвалилась и укатилась под ближайший стол. Я перевёл взгляд: Платонова бежала к выходу, вызывая подмогу.
Унгерн, неуклюже шлёпая ладонями, поднялся на ноги и как-то по-обезьяньи кинулся на меня. Жуткое зрелище — блестящая от слизи кожа, скрюченные пальцы, застывшее мёртвое лицо и мозг, болтающийся внизу.
Я засучил ногами, стараясь отползти подальше от чудовища, и от неожиданности совсем забыл про обрез, вспомнив о нём, лишь когда Унгерн оказался совсем близко. Могучий удар выбил оружие у меня из рук, и оно улетело далеко-далеко: я не видел, а понял это по звуку, с которым падали на пол металлические предметы. Тело нависло надо мной, ухватило за глотку и принялось душить. Изо рта покалеченного лица текли слюни.
В глазах темнело от недостатка воздуха. Я хрипел от ужаса и паники, не знал, что делать, и был уже готов сдаться, но сумел-таки взять себя в руки. На то, чтобы понять слабое место Тильмана, ушло ровно полсекунды. Это было подобно озарению: я завёл руки Унгерну за спину, нащупал что-то мягкое и влажное, словно губка, запустил в это пальцы и резким движением разорвал напополам. Хакер ещё какое-то время сжимал моё горло, но спустя несколько бесконечно долгих мгновений обмяк и упал, придавив к полу. Первый вдох был мучителен, а от осознания только что совершённого, я закричал — громко, безумно, срываясь на визг и молотя кулаками холодный гладкий пол, покрытый слизью.
После нескольких глубоких вдохов в голове прояснилось. Отбросив тело Унгерна, я неуклюже поднялся и посмотрел вдаль. Платонова оказалась шустрой: пригибаясь, добежала почти до самого выхода. Я выругался сквозь крепко сжатые зубы: очень скоро сюда ворвутся серьёзные ребята из охраны — и мне придётся худо. Решение пришло мгновенно: подобрав автомат и обрез, я во всю прыть помчался к «Швее», изо всех сил надеясь на то, что успею, но просчитался: из открытых ворот в лабораторию ворвался крик: «..ейте его! Сейчас же!»
Сапоги скользили и лязгали. Я передвигался большими прыжками, на ходу срывая с лица опостылевшую маску, и, когда достиг, наконец, «Швеи», звуки выстрелов эхом пронеслись по лаборатории, а по броне забарабанили первые пули. Высунув автоматный ствол из укрытия, я оказал нападавшим ответную любезность: хотел заставить их пригнуться, но не получилось. Гвардейцы своё дело знали крепко и сами прижимали меня шквальным пулемётным огнём. На моих глазах пуля звякнула по лицу одной из женщин, сорвав кусок плоти и скальпа. В прорехе показался армированный металлический череп.
Я откинул лёгкий, словно игрушечный, боковой люк, залез внутрь, плюхнувшись на жёсткое сиденье мехвода, и задраил всё, что только можно. Затаив дыхание, взглянул на датчик топлива и радостно вскрикнул: бак не был пуст.
— Повоюем! — я демонически расхохотался, чувствуя себя героем какого-то старого боевика.
Подержав несколько секунд кнопку маслозакачиваюшего насоса и доведя давление до нужного уровня, я вдавил кнопку стартера. Двигатель взревел и чуть было снова не заглох, отчего мои внутренности скрутил спазмом страх.
— Дава-ай! Давай, родная, заводись! — умолял я, и, похоже, старая САУ послушалась: мотор заработал ровно и чисто. По броне стучали тяжёлые пули, и это было похоже на один из тех случаев, когда моя машина попадала под сильный град.
Положив ладони на рычаги, я потянул их на себя, и самоходка, дёрнувшись, лихо сорвалась с места, взрывая гусеницами идеально ровное и стерильно-белоснежное покрытие пола. Прятавшиеся за перевёрнутыми столами гвардейцы такого поворота событий явно не ждали и отступили: я смотрел в визор на их помеченные серым фигуры, разбегавшиеся от моей машины, и орал во весь голос: «Броня крепка и танки наши быстры!»
Велико было искушение напугать их чем-нибудь более весомым, и я, пошарив по приборной панели, нажал кнопку активации курсового пулемёта, но не судьба — оружие не отозвалось, выдав на небольшом экранчике зелёную надпись: «Устройство не найдено. Обратитесь к администратору».
Гвардейцы успели покинуть зал и двери начали закрываться, угрожая заблокировать меня здесь до тех пор, пока «Лебедевцы» не найдут средство против сумасшедшего на самоходке.
Поддавшись панике, я дёрнул рычаги с такой силой, что слегка погнул. САУ катилась вперёд, одинаково равнодушно пережёвывая металл, стекло, электронику и документы. В кабине же это было незаметно — ни единой тряски и вздрагивания, я подскочил лишь, когда под гусеницами скрылся здоровый манипулятор, на котором кто-то оставил висеть белый халат. Я врезался в ворота, как клин рыцарей-тевтонцев в ряды русской лёгкой пехоты на Чудском озере.
Удар, из-за которого я едва не встретился с листом лобовой брони, яростный скрежет — и тяжёлые створки рухнули, прихватив с собой кусок стены, под которым оказались погребены невезучие гвардейцы. Взметнувшаяся в воздух серая бетонная пыль обволакивала всё вокруг, по броне снова застучали выстрелы, а я промчался через длинный белый коридор… Стоп!
Слишком поздно я вспомнил, что за дверью находится лифт, и поплатился за это. Ужас пронзил всё тело так, словно меня насадили на копьё. Я выругался и постарался затормозить, но поздно: многотонная махина смяла хлипкую кирпичную кладку, двери шахты — и ахнулась вниз, увлекая за собой матерящегося меня. Это столкновение запомнится мне надолго: казалось, что содрогнулся каждый атом в теле. Я изо всех сил приложился головой о лобовую броню и грудью о рычаги. Судя по острой боли в рёбрах дела были плохи — панцирь сержанта и армирование костей не помогли: я что-то себе сломал.
Машина простояла на месте ровно секунду и с оглушительным хрустом снова провалилась. Здание было крепким, но перекрытия всё равно не держали такую махину, поэтому я падал — этаж за этажом, удар за ударом. Меня болтало внутри, как вишенку в колбе бармена: если бы не бронежилет с прочными пластинами, моему позвоночнику и рёбрам сразу же пришёл бы конец. Но броня, к несчастью, не защищала всю мою тушку: все выступающие части нещадно бились, стукались и ломались. Попытки ухватиться хоть за что-нибудь неизменно заканчивались неудачей и новой болью — острой, чудовищной, невообразимой. Тело превратилось в котлету.
Наконец, самоходка остановилась. Я лежал грудью на рычагах и не мог даже простонать. Вдохнуть тоже не получалось: воздух входил с хрипом, а выходил, принося с собой из лёгких солёную жижу характерного вкуса.
«Нельзя!» — твердил я сам себе. Перед глазами висела кровавая пелена.
«Нельзя!» — попытка выпрямить спину едва не отправила меня в беспамятство: в тело словно вонзились десятки ножей.
«Нельзя!» — открыть люк. Сломанные пальцы торчат во все стороны под удивительными углами.
«Нельзя!» — перевалиться через край и упасть на пол. Сознание терять тоже «Нельзя!» Но как же больно…
«Нельзя!» — ползти в сторону, подальше от самоходки. Выбраться во что бы то ни стало. Только не умирать, только не сейчас, только не так. Не в преддверии «Большого Концерта».
«Нельзя!» Силы уходят. Конечности не слушаются. Тело немеет. Я оглядываюсь и вижу, что оставляю позади кровавый след.
Когда плита с лежащим поверх неё моим телом проваливается вниз, в пустоту, я понимаю, что мне не казалось, и здание действительно повреждено больше, чем я предполагал раньше.
Удар, практически неощутимый из-за того, что я больше ничего не чувствую.
Ослепшие глаза закрываются, лишь в мозгу остаётся гореть, словно яркая неоновая вывеска, мысль: «Нельзя!»
Чьи-то сильные руки подхватывают моё тело, укладывают на жёсткий стол, в два счёта срывают броню, шинель и остальную одежду.
И перед тем, как пришла тьма, я увидел самое жуткое зрелище в своей жизни: надо мной склоняются четыре уродливых женских лица, вымазанных в белой пыли.
22
Потолок не был белым.
Почему-то все считают, что потолки в больницах и прочих подобных казённых учреждениях, куда попадают главные герои книг, фильмов и игр должны быть белыми, и в этом смысле я сломал стереотип.
Мой был жёлтым — цвета старой книжной страницы. По нему расплывались круги разной насыщенности: от совсем незаметного, близкого к белому, до почти что коричневого. Последние находились возле серой трубы, протянувшейся из потолка к батарее. Перед тем, как полностью вернуться в сознание, я успел заметить, что новую краску наносили прямо поверх облупившейся старой, не зачищая, отчего поверхность трубы напоминала географическую карту неизвестной страны.
