Ксения Таргулян - Корабль уродов
— …Дело было в том, что мне — вернее, нам: мне, моим товарищам и моей будущей жене — прислали фотографии и видеозапись. С казнью нашего общего друга. Отвратительно долгая казнь и отвратительно подробная запись с отвратительными комментариями и разглагольствованиями. Автор записи явно наслаждался происходящим — и автор записи явно был сестрой нашего друга. Впрочем, сводной. Никто из нас не усомнился в подлинности записи, и… мы очень горевали, конечно, и винили себя…
Я в ту пору был беглым психом (ничего не изменилось). А поскольку матушка моей невесты считала, что я свел ее дочь с пути истинного, и поскольку она обладала неплохими связями — охотились за мной довольно усердно. Поэтому стоило мне отвлечься на оплакивание друга, как сосредоточенность моя пала, и им удалось меня отловить.
Собственно, я не знаю, зачем рассказываю про психушку, невесту, тещу и прочих — суть, конечно, в той видеозаписи. В общем-то, я выбрался из клиники и пережил еще массу захватывающих приключений, а затем, недавно, несколько месяцев назад, я встретил того самого друга, чью смерть видел собственными глазами. И это была не галлюцинация, не призрак и даже не зомби. Живой и здоровый (ну почти) человек, который также пять лет назад получил всяческие свидетельства и доказательства моей и остальной компании смертей. Разница лишь в том, что незадолго до этого его сестра (та самая, которая сводная, она же единственная) позвонила ему и намекнула, что все фотографии нужно воспринимать как угрозу — серьезную угрозу, но не более того. Всё, что требуется от него, чтобы не допустить воплощения этих фотографий — не водиться с нами и поменьше выходить из дома — ну, может, что-то еще, я точно не знаю. Вот, а звали того нашего друга (и по сей день зовут) Джек Вентедель.
Минуту Леон молчал, переваривая.
— А тебе не приходило в голову, что он сам всё это подстроил? — наконец мрачно спросил он. — Иначе он мог бы позвонить вам, как-то дать знать, что он в порядке.
— А тебе не приходило в голову, что в вашем случае всё подстроила Вренна? — легко и с иронией парировал Артур.
— Ясно, — буркнул Леон.
— А не связался он с нами, я думаю, потому что ему вполне ясно пригрозили на этот счет.
Несколько минут они молча разглядывали стаканы, затем Леон долил в свой остатки пива из бутылки.
— На видео и фотографиях, как я понимаю, — констатировал он, — были другие люди, так. Плюс эффект Кулешова — ты видишь лицо одного человека, потом лежащего на земле каскадера — и думаешь, что на земле лежит тот первый.
— Ну да. Кого сейчас удивишь вымыслом на экране. Спецэффекты, всё такое.
Леон кивнул.
— Спецэффекты плюс эффект любительской камеры — вот и получается иллюзия достоверности, правдоподобный лохотрон.
Они оба хлебнули, и огненный маг довольно причмокнул от получившегося у него апельсинового пива.
— Я вот одного не понимаю, — продолжил Леон, — зачем якобы мучительная казнь, насмешки и комментарии?
— Ну вот этого я тебе уже не могу сказать, — пожал плечами Артур, вполне разделяя недоумение собеседника. — Может, это врожденная вентеделевская жестокость. А может, необходимое звено во всей цепочке, согласно женской логике его сестры. А может, у нее записей более гуманных убийств не было. А может, ей нужно было отчитываться перед старшими, а те давали дополнительные баллы за креативность и артистизм. Я понятия не имею, короче.
Леон невесело усмехнулся.
— И что, ты хочешь сказать, что питаешь к этой даме глубочайшее уважение и благодарность за то, что она никого из вас не убила?
Артур удивился.
— Э, я наверно ничего к ней не питаю — я и не видел ее никогда (ты, кстати, понял, что это мать Вренны?). Я хотел сказать, что это во многом объясняет поступок Джека.
— Мать Вренны? Но она говорила о матери как о милой домашней женщине, совершенно ассимилировавшейся в нормальном мире.
— Что ж, в тихом омуте.
Журналист заковыристо выругался, а волшебник рассмеялся.
— То есть, — продолжал Леон, — ты хочешь сказать, что этот великий страдалец просто повторял за старшей сестрой?
— Посмотрел бы я на тебя, если б тебя засунули в кристалл, — устало, но беззлобно фыркнул Артур.
— Посмотрел бы я на него, если б его потащили на чертову кухню и едва не разделали, — отрезал Леон с открытым раздражением.
— Уж ты бы посмотрел, не сомневаюсь, — Артур осушил стакан. — Я могу рассказать тебе свою версию его мотивов.
— Расскажи.
Артур вздохнул, предчувствуя споры.
— В основе три чувства: ревность, азарт и милосердие.
Он тут же продолжил со свежей энергией, не дав возмущенному Леону себя перебить:
— Ну, можно сказать, «страх мук совести». Вообще, любой порядочный поступок человека можно объяснить как «он боялся чувства вины». «Он вовсе не герой — он трус! Он спасал котят из огня из страха перед муками совести».
Леон рассмеялся, и Артур улыбнулся ему со снисходительной благосклонностью, но тут же спрятал это выражение за своей обычной философской улыбкой.
— Так вот. Скажем, ревность, азарт и совесть. С ревностью всё понятно, азарт тоже в основном уже обговорили — Джеку хотелось испытать свои способности к драматическим постановкам. А еще обойти сестру: ей удался обман за глаза, он же — провел вас напрямую, без помощи объектива. Совесть? С ней всё, в общем-то, тоже довольно просто: он не хотел быть виновным в смерти парня, в которого влюбилась его подопечная. Вот, в общем-то, и всё. Остаются разве что априорные факторы. Априори Вренна не должна была вступать с тобой в отношения, а Джек априори должен был за ней следить и контролировать это. Почему так — нужно спрашивать не у них, и уж тем более не у меня — а вообще непонятно у кого. Меня всегда поражала абсурдность и бестолковость их Правил. Но то, что они пытались их соблюдать — это понятно, это привычка и воспитание. Тут уж, знаешь… скажи спасибо, что Вренна тебя при первой встрече не убила.
Артур выдохнул, с сожалением посмотрел в пустой стакан и облизал пересохшие губы. Леон вызвался сходить еще за парой бутылок, но, едва выйдя в коридор и пройдя несколько метров, он остановился в задумчивости. В голове звучали обрывки фраз. Такой плотный поток важной, но субъективной информации выбил его из колеи. «И почему я не включил диктофон?» — сокрушенно думал он.
Собравшись с силами, он продолжил паломничество за пивом. Мать Вренны — садистка, вдохновлявшая Джека? Что же за грязь в голову лезет, фу. А ведь у нее маленькие дети… Как там Вренна говорила? Он припомнил имена и возраст ребятишек. И тут же перед ним всплыла рожица другого карапуза, а вместе с ним и женщины, баюкающей его на руках. Лени вновь застыл посреди коридора, невольно ежась от обуявшего его острого одиночества. Как давно он не видел их! А ведь она звонит ему, постоянно, а он!..
Он сел на подоконник и с горечью уставился в телефон.
Шесть пропущенных от жены, и это только за сегодня. Он звонил ей два дня назад, наплел что-то неправдоподобное и быстро повесил трубку. Так он делал последние недели. А она, по ту сторону связи — такая покорная, такая грустная, такая доверчивая…
Он смотрел на номер жены, на ее фотографию, и уже который раз почти нажимал кнопку вызова — но в последний момент останавливался, не зная, что сказать.
Мимо прошли двое человек из этой банды террористов-освободителей, подорвавших Замок, и перекинулись парой слов с ним. Леон усмехнулся им вслед. Из них получатся яркие типажи для заметки… Вообще, он попал в обстоятельства, необыкновенно удачные для журналиста. Риск окупился сполна. Это и нужно говорить жене — но если он так скажет, она будет корить его за безрассудство и безответственность и всё так же обижаться из-за его долгого отъезда. Что удивительно, за всё время его отношений с Вренной, она ни разу не заподозрила измену. Это вроде и радовало, и многократно всё упрощало, но вместе с тем заставляло его всё чаще чувствовать себя подлым обманщиком и терзаться по этому поводу.
Он должен вернуться к семье. Он должен уберечь иллюзии жены о его благоверности. Тем более что Вренна… в его голове мелькнуло несколько разрозненных, будоражащих кровь образов — «тем более что Вренна тоже замужем», — закончил мысленную фразу он.
«Нужно поговорить с ней. Прямо сейчас — пойти и…» Леон поник на подоконнике. Воображаемая Вренна хитро и маняще улыбнулась ему и опустила маленький подбородок на сложенные кисти. Он не хотел отступаться от нее. Он не мог полностью разобраться в своих чувствах, не мог понять, что именно привязывает его к этой девушке. Но необходимость отказаться от нее, уступить ее — приводила его в отчаянье.
Может, это просто ущемленная гордость, злая ревнивая горечь. Может, он и без паршивца-Джека оборвал бы эту связь через месяц или два — тем более что Вренна во многом оказалась не той, которую он помнил… но, черт возьми, как пустынно от этих мыслей на душе.
