Дэвид Митчелл - Литературный призрак
Что ж, Маргарита Латунская умеет общаться с такими особами, как Татьяна.
— Вы имеете в виду главного хранителя? Господи, никак домашняя фабрика сплетен заработала?
— Мне показалось, будто эта сплетня вроде того, что Волга, по слухам, впадает в Каспийское море.
— Мои отношения с главным хранителем ни для кого не секрет. Но они начались уже после того, как я устроилась на работу. А устроилась я благодаря другим знакомствам. У меня связи в мэрии. Не вижу ничего плохого в наших отношениях. Я не замужем, а его жена — не моя проблема.
— Полностью согласна с вами. Наши взгляды на жизнь во многом совпадают.
— Кажется, вы упоминали о том, что замужем?
Татьяна помешивает сливки на кофе.
— Вы умеете хранить секреты?
— Еще как.
— Это людям типа Рогоршева я говорю, что замужем, — чтобы не приставали. На самом деле все гораздо сложнее.
Я жду подробностей, но напрасно.
— Такие дела, Маргарита… Расскажите о себе. Мне все интересно.
Прошло восемь часов. Мы в стельку пьяны. По крайней мере я — точно. Сидим в ирландском пабе на Рубинштейна, за дальним столиком. Кубинское трио наигрывает джаз, кругом деревья в человеческий рост с резиновыми листьями. Освещается зал свечами. Способ сэкономить под маркой оригинальности. Почему-то везде, куда мы приходим с Татьяной, стоит полумрак. Она прекрасно разбирается в джазе и в винах, так что, судя по всему, привыкла тратить куда больше, чем показывает. Она настояла, что платить будет сама. Я трижды пыталась спорить, но она переспорила. Впрочем, так и лучше. Терпеть не могу просить у Руди денег.
Она прекрасно разбирается в самых разных вещах. Неф поднялся на сцену и заиграл на трубе с сурдинкой. Татьяна зарумянилась и стала еще прекрасней. Мне почему-то кажется, что в прошлом у нее жизненная трагедия. Беспощадная красота бывает помехой счастью — знаю по себе.
— Больше похож на Майлза Дэвиса, чем Майлз Дэвис, — бормочет она.
— Ты о мужике, который первым перелетел через Атлантику?[46]
Она не слышит меня.
— Медная тарелка солнца спряталась за облаками, — бормочет она.
Мужчины то и дело обращают на нас внимание. Иначе и быть не может. Татьяна — редкостная птица в этих краях. А что до меня, вы уже знаете, каких мужчин до сих пор прельщает Маргарита Латунская. Даже трубач подмигивает мне из-за своей сияющей трубы. Ей-богу, мне не померещилось. Интересно, каково это — заниматься любовью с чернокожим. С арабами, с косоглазыми, с американцами мне приходилось иметь дело, а вот с неграми никогда.
Входит молодежь — три парочки, садятся за столик перед нами. Им не больше двадцати. Юноши в костюмах, взятых напрокат, наверное. Они стараются выглядеть искушенными. Девушки пытаются держаться непринужденно. У всех получается довольно неуклюже.
Татьяна кивает в их сторону:
— Вот она, молодость и любовь.
В ее голосе слышен сарказм.
— Разве ты не хотела бы оказаться на их месте?
— С чего бы?
— Они такие молодые, красивые, увлечены друг другом. В этом возрасте любят искренно и чисто. Разве ты не согласна?
— Маргарита! Ты меня удивляешь! Мы обе прекрасно знаем, что любви на свете не существует.
— А что же тогда существует?
Татьяна выдыхает сигаретный дым. Слегка улыбается.
— Разнообразные потребности.
— Ты шутишь!
— Ничуть. Посмотри на этих детей. Мальчики хотят уложить девочек в постель. Им нужно выбить пробочки из бутылочек, чтобы вылить туда известную жидкость. Когда мужчине надо высморкаться, ты ведь не называешь это любовью. Почему же считают великим таинством опустошение другой части мужского организма? Что касается девочек, то они не прочь поиграть в лошадки либо потому, что рассчитывают взамен что-нибудь получить от мальчиков, либо потому, что им тоже доставляет удовольствие постель. Впрочем, и в этом я сомневаюсь. Я еще не встречала восемнадцатилетних юнцов, которые донесли бы свое сокровище дальше ближайшего удобного забора.
— Татьяна, ты говоришь о сексе! О сексе, а не о любви.
— Секс — это торговля без фокусов. Любовь — тот же товар в приятной упаковке. А прибыль одна и та же.
— Но любовь не имеет ничего общего с эгоизмом. Настоящая, глубокая любовь бескорыстна.
— В настоящей, глубокой любви корысть лежит настолько глубоко, что любовь даже выглядит бескорыстной.
— Я любила. И люблю. Я знаю, что любовь отдает и ничего не требует взамен. Мы не животные, Татьяна.
— Мы всего лишь животные, Маргарита. Что главный хранитель дает тебе?
— Я не о нем говорю.
— Не важно. Подумай сама. За что мужчина тебя любит? Если не будешь лгать себе, то признаешь: это приносит ему какую-то выгоду. Ответь мне. Зачем он любит тебя, а ты любишь его?
— Любовь есть любовь. — Я покачала головой. — Тут нет места для разных «зачем». В этом-то все и дело.
— Для «зачем» всегда есть местечко. Потому что ты всегда хочешь что-то получить от любимого. Иногда — чувство защищенности. Иногда — чувство собственной исключительности. Иногда — выход в прекрасное будущее из серого настоящего. Еще мужчина может стать отцом твоего ребенка. Или служить для престижа. Любовь — это клубок всевозможных «зачем».
— И что же в этом плохого?
— А я разве говорю, что это плохо? Человеческие потребности — двигатель истории. Вот почему я улыбаюсь, когда слышу, что людьми движет якобы большая и чистая любовь. «Любить кого-то» означает «хотеть чего-то». Любовь заставляет людей совершать эгоистичные, идиотские, жестокие и бесчеловечные поступки. Ты спрашиваешь, поменялась бы я местами с этим молодняком? Хорошо бы украсть у них молодость. Но в молодое тело я согласилась бы переселиться, только сохранив свой нынешний ум. В противном случае лучше поменяться местами с обезьяной в зоопарке. Влюбиться — это значит стать заложником желаний любимого. Получить свободу можно, только если его кто-нибудь пристрелит.
Мне представилась ужасная картина: из груди Руди вынули пробку, и кровь хлынула, как вода из ванной.
— Если моего любимого кто-нибудь пристрелит, я своими руками расправлюсь с убийцей.
Бар закружился слишком уж сильно, от музыки пульсация в глазах — не сфокусировать взгляд.
— Пойдем отсюда, — предлагает Татьяна.
И вот на нас обрушиваются, как водопад, огни вечернего города. Улицы, то ярко освещенные, то темные, ступеньки и леденцовая пестрота огней рекламы, трамвайные рельсы и порхающие ласточки. Никогда раньше не обращала внимания на окна наверху капеллы Глинки, до чего красиво. Джером сказал бы, как эти штуковины называются, аркбутаны, что ли? Звезд на небе совсем немного. Между ними скользит яркая точка. Может, комета, может, ангел, а может, это падает на землю последняя советская обветшалая орбитальная станция. Прохожие неодобрительно косятся на меня, и я стараюсь идти как можно ровнее. Фонарь покачивает длинной шеей, как жираф. В дирекции Эрмитажа горит одно окно. Главный хранитель кого-то хочет, но, слава богу, на этот раз не меня и не Татьяну.
— Эй, крошки, сколько за обеих? — кричит парень из автомобиля, когда мы проходим мимо.
Я плюю в окно и разражаюсь самыми грязными ругательствами, какие знаю. Татьяна оттаскивает меня.
— Пошли, пошли, — говорит Татьяна. — Давай зайдем ко мне, выпьем кофе. Можно и перекусить. Сделаю хот-доги. Будешь хорошо себя вести, не пожалею французской горчицы.
Куда ни посмотришь — любой вид вставляй в рамку и вешай на стену. Это вам не мазня Джерома. Настоящий шедевр. Гораздо более настоящий, чем те картины, которые мы крадем. Потому что даже они — копии. А Джером делает копии копий. А тот парень не дурак. Потребности у него правильные. В милицейской машине стайка девушек с сильно подведенными глазами и густо нарумяненными щеками. Их отвезут в отделение милиции, соберут с каждой по пятнадцать долларов и отпустят. Значит, им придется поработать сверхурочно, чтобы возместить ущерб. На этом месте взорвали царя, так мне говорила мама. Теперь я говорю это Татьяне, но она не слышит, потому что мои слова растеряли все звуки. Через квартал от нас какие-то хлопки — фейерверк, а может, это выстрелы? Вот была бы картина. Машина с кирпичами, подставленными вместо колес. Крыша наподобие фабричной, трубы из закопченного кирпича. Картина из закопченного кирпича. Лошадь скачет по аллее. Как ей удалось сойти с пьедестала? Мальчишка катается на роликах, прическа — гребень, как у динозавра. Бомж спит на скамейке, под голову вместо подушки подложил мешок с газетами. Туристы в ярких футболках — так и манят «ограбьте нас». Каналы, купола, перекрестки… И даже слякоть внизу у реки…
Я дышу, потому что не могу не дышать. Я люблю Руди, потому что не могу не любить.
— Татьяна! — окликаю я, перегнувшись через перила и глядя в воду. — Татьяна! Ты не права…
