Табия тридцать два - Алексей Андреевич Конаков
* * *
Будь у Кирилла чуть больше кулинарного опыта, он бы оценил, как замечательно сочетается «корень зла» с черным крепким сладким краснодарским чаем, предложенным Уляшовым. Но у Кирилла такого опыта нет, и он, слушая Д. А. У., наоборот, совершенно забывает о клетчатой кружке, грустно остывающей на ферзевом фланге стола.
А «корень зла» тем временем господствует в центре (беседы).
– Нельзя сказать, Кирилл, чтобы наша группа представляла собой какой-то очень могучий think tank; нас было не слишком много, а сами идеи, разрабатываемые нами, высказывались и раньше (Элиф Батуман об этом писала и другие). Но зарубежные эксперты плохо ориентировались в новом российском контексте, а люди внутри страны гораздо больше думали о физическом выживании; так и вышло, что, кроме нас, обозначить проблему оказалось некому. Главную роль сыграли в той истории мои старшие товарищи – академик Леонид Афанасьевич Зырянов (специалист по русской филологии) и экономист Виктор Альджернонович Туркин (как раз избранный премьер-министром посткризистого Правительства); они и объяснили всем популярно, что не так с Россией и с русским народом, откуда лезет империализм. Анализ ими был проведен безжалостный и бесстрашный, максимально нелицеприятный; результаты тогда многих шокировали. М-м, извините меня, Кирилл, за странный вопрос, но – пробовали ли вы когда-нибудь читать русскую художественную литературу XIX или XX века?
Вопрос действительно странный, но Кирилл, и в самом деле листавший какие-то из книг той эпохи, решает воспользоваться случаем и щегольнуть познаниями.
– Да, Дмитрий Александрович, приходилось. Помню, у Льва Толстого в «Войне и мире» интересный дебютный ход: герои говорят на двух языках сразу, и выходит такая смесь «французского с нижегородским», как Пушкин шутил. Но в целом, конечно, совершенно некорректные вещи. Никакой логики передвижений; никакой внутренней необходимости: действие может повернуть в какую угодно сторону безо всяких последствий для произведения в целом (будто бы так и надо!); фигуры плохие, планы неясные, масса темпов тратится непонятно на что, единственная выявляемая стратегия автора – полный произвол (впрочем, это объяснимо, ведь автор один: как хочу, так и ворочу; солипсизм в чистом виде, да). Словом, я не удивлен, что теперь такие, хм, «творения» никто не читает. Скучно, натужно, тяжеловесно. Некрасиво. И главное: необязательно.
– Прекрасно сформулировали, Кирилл, по-капабланковски (просто и сильно)! Но, видите ли, настоящая беда заключалась совсем не в том, что российские авторы создавали скучные натужные тексты, которые сегодня почти невозможно читать. Ладно бы, и пускай бы не читали. Так ведь наоборот – читали, и преусердно (поверите ли мне?). Вот где трагедия, дорогой Кирилл! Читали всем домом, всем миром, всей страной, читали десятилетиями и столетиями, и преподавали в школах, и заучивали наизусть, и цитировали повсеместно, и исследовали, растрачивая на это народные деньги, и славили на любые возможные лады, и называли в честь писателей и поэтов пароходы, и аэропорты, и целые города, и ставили на площадях памятники, а если появлялся вдруг иной светлый ум и вопрошал, зачем же такое читать и тем более прославлять, так его подвергали остракизму, гнали с позором и не подавали руки. Но книги-то и были виновны в Кризисе.
– Книги?!
– Это научный, достоверно установленный факт, Кирилл. Увы! Именно через сочинения литераторов входили в умы россиян расхлябанность и необязательность, презрение к элементарной логике и к минимальному порядку, пренебрежение строгостью мыслей; входила вера в собственную исключительность («Умом Россию не понять!») и любование дикой, разрушительной силой («Да, скифы мы, да, азиаты мы!»); входила, в конце концов, темная страсть к экспансии, к расширению, к захвату: сначала – чужого внимания, чуть позже – чужих умов и душ, в итоге – чужих территорий и стран. Теперь об этом забыли, как о страшном сне, а ведь в начале XXI века русская литература была самым настоящим культом, Кирилл; зловещим, как оказалось, культом. Потребовалось поражение в войне, потребовались Кризис и Переучреждение России, чтобы мы – все российское общество – раскрыли наконец глаза и честно и непредвзято взглянули на те якобы «великие произведения», которые сочиняли Пушкин, Лермонтов, Достоевский, Толстой, Горький и иже с ними и которыми нас учили восхищаться, уверяя, что все написанное прекрасно, и разумно, и правильно. Что же мы увидели, перечитав? Оригинальные мысли? Любопытные сюжеты? Беспристрастный самоанализ? Как бы не так! Только империализм, шовинизм, ненависть к другим народам и странам. Толстой откровенно восхищался мощью русского оружия, державшего в ужасе Европу после 1812 года, Лермонтов славил жестокое завоевание Кавказа, Пушкин воспевал подавление Польши и агрессию против Швеции. Знаменитый поэт Бродский оправдывал применение напалма в колониальных войнах, потому что «горные племена» не очень-то тянут на людей: «Все меню баранина да конина, никогда не видели пианино». А теории Достоевского о том, что русский человек «имеет право» убить кого угодно, а консервативные идеи Солженицына, а провластные стихотворения Тютчева! (Популярная поэтесса Анна Ахматова – как доказал со всей ясностью филолог Жолковский – вообще была, ни много ни мало, Сталиным в узкой юбке, тоже строила «культ личности», применяла террор и так далее.) Словом, все эти авторы, которых мы по наивности считали «честью и совестью нации», являлись на самом деле тривиальными пропагандистами на зарплате у государства, проводниками и апологетами имперского мышления. А еще – глашатаями антисемитизма (помню гоголевские проклятия в адрес «рассобачьих жидов»). И гомофобии (знали бы вы, как русские писатели измывались над великим Мишелем Фуко: «Что по ту сторону добра и зла / так засосало долихоцефала? / Любовник бросил? Баба не дала? / Мамаша в детстве недоцеловала?»). И мизогинии: «Я научила женщин говорить / Но, боже, как их замолчать заставить!» (У того же Льва Толстого женщина – всегда только примитивная самка, которая, если ей повезет, станет машиной для деторождения, а если не повезет – неизбежно покончит с собой, бросившись под поезд.) Вы представляете, дорогой Кирилл, что происходит с людьми, когда им с младенчества вбивают в голову такие идеологемы?! И вот парадокс: любой человек может отказаться, например, от блюда, которое выглядит неаппетитным, несвежим или просто опасным для здоровья; однако жители России, прежде всего дети, на протяжении многих поколений не имели права отказываться от чтения текстов «великой русской литературы» – хотя от нее воротило ничуть не меньше. Куда там, мощнейшее давление: сразу объявили бы невеждой, выгнали бы из школы, выдали бы волчий билет, сделали бы парией, сломали бы жизнь. И я не преувеличиваю! Но от плохой еды вас просто вытошнит через полчаса, плохие же идеи подобны паразитам, подтачивающим организм на протяжении многих и многих ходов.
– Дмитрий Александрович, неужели это могло быть правдой?
– Увы, Кирилл – и какой нелегкой, тяжелой правдой. Первым на зловещую роль художественных текстов, на исходящие от них угрозы указал Леонид Афанасьевич Зырянов (сделав громкий доклад на третью годовщину Переучреждения); вслед за этим вопрос стали обсуждать в университетах, потом подключились журналисты – в итоге развернулась общенациональная дискуссия. И вскоре обществу стало очевидно, что все произведения русской литературы чрезвычайно токсичны, что она целиком – скомпрометированное поле, как сказал бы Арон Нимцович. Но за счет чего удавалось этому злому мороку так долго висеть над нашей родиной? За счет помощи властей, разумеется. Здесь нужно вспомнить, что у истоков отечественной словесности стояли аристократы и монархисты: Державин, Карамзин, Пушкин. Царям и тиранам всегда нужно идеологическое обоснование своего правления, и литература охотно давала такое обоснование, индоктринируя массы идеями «превосходства» и «богоизбранности» русских. На самом деле только этой мощнейшей идеологической индоктринацией и можно объяснить тот факт, что люди совершенно не замечали вопиющего вреда, наносимого их душам русской литературой. А ведь достаточно было задать простейший вопрос: qui prodest[5]? Кому было выгодно лелеять сонм кошмарных историй о сумасшедших студентах, убивающих старух, и о мрачных нигилистах, насилующих девочек? Кто заставлял миллионы россиян читать эти истории в школе, переписывать под диктовку, заучивать наизусть? Понятно, что народ не стал бы так истязать себя по собственной воле. Все это делала власть. Но тонкость в том, что власть и сама точно
