И никого не стало - Ника Варназова
Виктор тяжело вздохнул, жмуря уставшие глаза.
— Какая теперь, к чёрту, разница… Нам всем уже недолго осталось. Я всегда знал: если зелёные вернутся, только Людмила сможет нас спасти. А сейчас… Раз уж они убили её, то в два счёта перебьют и всех остальных.
Бабушка Ева то ли согласилась с его точкой зрения, то ли просто устала спорить.
— Пей компот, — мягко сказала она, — пока мухи не слетелись. Сладкий, будто с сахаром.
Застонала скрипучая лестница — это Диана, едва разбирая дорогу перед собой, пыталась спуститься на первый этаж. Не заметив ступеньку, она едва не скатилась вниз, но успела уцепиться за перила, которые, впрочем, уже были не очень надёжны и опасно пошатывались. Виктор сколотил их года два назад, и они должны были бы пока держаться крепко, но пара кое-как отёсанных палок вряд ли могла долго выдерживать наваливающиеся всем весом тела.
— Ну и куда ты? — с неудовольствием спросила Ева.
— Где мелкий?
В голосе девушки слышалась тревога.
— Ушёл куда-то, — пожал плечами Виктор, выглянув в окно и убедившись, что поблизости мальчика нет.
— Сколько времени? Я боюсь, он мог решить пойти за гору…
— Он, конечно, дурак, но не настолько, — возразил старик. — В одиночку через Ящера? Ему же не пять лет!
Бабушка Ева выскользнула за дверь, торопливо обошла вокруг дома и через минуту вернулась обратно.
— Мишки тоже нет, — сообщила она.
Диана низко опустила голову и села прямо на грязную ступеньку.
— Он ведь говорил, что хочет пойти искать Людмилу… А я пропустила мимо ушей. Надо было раньше вам сказать. Вдруг он заблудится?
— Ерунда! — жёстко отрезал Виктор Иванович. — Мальчишка просто разозлился и ушёл бродить по окрестностям. У него достаточно извилин, чтобы не самоубиться таким идиотским способом!
Старик был прав лишь отчасти — Гурий действительно не собирался безрассудно бросаться на помощь группе Людмилы, однако, погрузившись в размышления, давно уже выбрался за пределы относительно безопасных окрестностей. Конечно, он не мог не заметить, что зашёл уже в довольно отдалённые места, но из безотчётного упрямства продолжал идти вперёд.
«Не успеешь домой до темноты!» — в голове периодически пробивался голос разума.
«Да плевать, — отвечал ему Гурий. — Я же по реке иду, тут не заблудишься, даже если очень захочешь».
«Тебя звери сожрут!»
«Ну и пусть сожрут. Может, хоть тогда бабушка что-нибудь почувствует. Или я тоже для нее стану не важнее стола?»
Временами он ненавидел Еву за циничность, и сейчас чувствовал это острее, чем когда-либо. Человек, лучший человек из всех, кто только мог существовать, пропал, вероятно, навсегда — и враз стал для неё не стоящим даже гнилой деревяшки. Но ещё больше Гурия приводила в ярость реакция Виктора.
— Тупой старикашка! Только и может, что чесать языком, а на деле бесполезнее, чем… чем…
Не сумев подобрать сравнение, он разозлился ещё больше. Ему вспомнились рассказы про старый мир, где дети ходили в школу, читали книги и наверняка не испытывали недостатка слов.
«Лучше бы Виктор Иванович умер… Или бабушка Ева».
Гурию не только не стало стыдно за промелькнувшую мысль, напротив, он почувствовал какое-то воодушевление от того, что хотя бы у него сохранилось понимание правильного и неправильного. Ни Виктор, ни Ева, ни Диана с Белкой этого не понимали. Вернее, могли, но не хотели. Им было всё равно.
«Почему я отличаю хорошее от плохого, а они нет? — со злостью подумал Гурий. — Уже на людей не похожи… Эгоисты, которые только и думают, что пожрать, и меня хотят таким же сделать! А вот хрен вам! Я знаю, как будет справедливо, и всегда буду знать. Если бы можно было вернуть тётю Люду, а взамен отдать кого-то из них, я бы это сделал без раздумий».
Он продолжал идти, всё ускоряя шаг. До сумерек оставалось чуть больше часа, а обратный путь, тем более вверх по хоть и пологому, но всё же склону, занял бы определённо больше. Однако Гурий и не думал поворачивать назад, распаляясь всё сильнее от мыслей о лицемерии своей семьи.
Если его и разорвут звери — какая разница? Станет ещё на одного человека меньше, окончательное вымирание приблизится ещё на шаг. Оно всё равно неизбежно с таким-то отношением людей друг к другу!
Гурий уже не старался сдерживать слёзы, которые теперь отчасти приносили гневное удовлетворение. Раз он плачет, значит, он человечен. Не превратился в животное, которое, в отличие от других зверей, лишь умеет разговаривать и стрелять из ружья.
В ботинок попал камешек. Как бы Гурий ни стремился хоть немного восстановить разрыв между разумом и инстинктами, ему пришлось поступить, как обычному животному — остановиться и устранить причину дискомфорта. Чёртов мелкий осколок булыжника вынудил его задержаться на месте, когда так хотелось идти быстрым шагом, непрерывно, почти бежать… Стоило ему остановиться, как упрямство, гнавшее всё дальше и дальше, внезапно улетучилось. Освободившееся место вновь занял голос здравого смысла, который тут же принялся отчитывать Гурия за импульсивность и глупость.
Гурий натянул ботинок — эту обувь каждый год мастерил Виктор Иванович, не переставая ворчать, что дети растут так, будто пытаются вымахать высотой с кедр — и со вздохом выпрямился.
— Ладно, Мишка, пора возвращаться.
Пёс никак не отреагировал. Настороженно подняв уши, он уставился немигающим взглядом на густой кустарник, растущий по другую сторону реки. Гурий снял с плеча ружье и сделал осторожный шаг вперёд, пытаясь разглядеть то, что почуял Мишка. Может быть, так копошилась всего лишь птица или мелкий зверёк, но с тем же успехом в таких зарослях мог засесть и медведь. Подойдя к псу поближе, Гурий услышал, что тот приглушённо рычит — звук был такой низкий, что в шуме реки его было почти не разобрать. Такую реакцию могло вызвать только крупное и опасное животное.
«Медведя — между глазом и ухом, кабана… Куда там было?..» — он попытался вспомнить правила, которые бабушка Ева не уставала повторять по семь раз на дню.
Мишка зарычал громче и вдруг с лаем сорвался с места, метнулся вперёд, но не перебежал реку, а остановился у самой воды, гавкая все яростнее.
«Да что там за зверь такой?» — испугался Гурий.
— Ко мне! — приказал он псу, опасаясь, как бы тот случайно не попал под пулю.
И вдруг из-за кустов раздался человеческий голос. Совсем молодой, явно не принадлежащий никому из группы Людмилы, где самому
