Владимир Моисеев - Одинаково испорченные

— Мне трудно представить тему, которая не способна была бы задеть самолюбие нашего правительства. О чем бы не заходила речь, им кажется, что это про них.

Абрикосов пристально посмотрел на меня. Или мне только показалось, что взгляд его стал тяжелым и опасным. Не люблю, когда меня так разглядывают. Обычно такое позволяют себе только люди, уверенные, что поймали меня в ловушку.

— А какую свою книгу он подарил вам?

— Такая тоненькая синяя книжица с очень длинным названием. «Двенадцать невыдуманных историй из жизни Мартина». Так кажется.

— Я так и думал, и совсем она не антиправительственная! — обрадовался Абрикосов. — Она о вере в Бога и вере в людей. Игнатьев написал о Мартине Лютере, точнее, о человеке, у которого очень много внешнего сходства с Мартиным Лютером, но есть и отличия. Потому он просто Мартин. Игнатьев не хотел писать биографический роман, это скорее фэнтези, действие которого происходит в явно искусственно созданном мире. Это позволяет автору не обращать внимания на исторические реалии. Игнатьева интересует исключительно конфликт веры и официальной религии. И даже резче, он хотел получить ответ на вопрос: принадлежность к социуму — это обязанность или осознанная необходимость? Даже еще резче: хорошо или плохо принадлежать к социуму? Вопрос слишком индивидуальный, чтобы быть только политическим. Не политикой одной жив человек.

— Признаю, что такой подход вполне возможен.

Абрикосов торжественно кивнул, словно подтверждая мои слова, и отправился восвояси. Я думал, что он скажет что-то еще, но он покинул мой дом молча, даже головы не повернул. Надо полагать, посчитал, что цель, которую он поставил перед собой, достигнута.

Я ничего не понял. Зачем меня посетил Абрикосов? Что ему было нужно? Был ли его визит неким намеком? Если он добился цели, то в чем она состояла? Не могу сказать, что мне хотелось найти ответы на эти вопросы. Я бы предпочел остаться в неведении. Не зацепило. Скорее всего Абрикосов решал какую-то свою частную проблему. И если он хотел сделать так, чтобы я не догадался, в чем она состоит, ему это удалось. Робкая надежда на то, что после визита отца и получения подробных разъяснений, загадочные ситуации вокруг меня прекратятся, не оправдалась. Опять двадцать пять, открывай ворота! Впрочем, я стал привыкать к мысли, что происходящее вокруг имеет ко мне лично слишком малое отношение. В следующий раз придется посоветовать Абрикосову излагать свои проблемы более внятно, чтобы намеки стали понятнее. Если, конечно, он интересуется моим мнением.

Но прочитать первую историю из книжки Игнатьева я все-таки сподобился. Оказалось, Абрикосов оставил свой экземпляр возле клавиатуры. Настойчивость Абрикосова удивила меня. Исчезли последние сомнения, выходит, он хотел, чтобы я прочитал книгу Игнатьева. Зачем? Придется читать.

Лето 1517 года выдалось знойным и необычайно засушливым. Народ готовился к голодной зиме. Завсегдатаи пивных связывали неизбежную природную катастрофу с неожиданным прекращением отлова и сжигания еретиков.

Профессор из Гетенберга Ниавариус написал научный трактат, в котором многословно и мудрено рассуждал о зависимости количества выпадаемых в округе осадков от числа сожженных врагов церкви. Опираясь на цифры, он убедительно доказал, что чем больше в городе разжигали очистительных костров, тем больше влаги посылало небо и, естественно, пышнее колосились окрестные пашни. В ученых кругах трактат приняли с интересом, рассматривая его, как еще одно хитроумное доказательство существования Бога.

Совсем иначе смотрели на ситуацию крестьяне. Далекие от политики и вообще от каких-либо теорий, они решили позаботиться о себе самостоятельно, возобновив, пока не поздно, охоту на ведьм и колдунов. Для проведения столь богоугодного дела в округе образовался Союз хлебопашцев, который на первом же митинге постановил отловить некоего Михеля Кроткого, торговавшего на местном базаре странным хмельным напитком с непредсказуемыми свойствами. Пусть, мол, на небесах увидят, что впредь еретикам прощения не будет. Впрочем, мужики, объединившиеся в Союз, были, в общем-то, ребятами законопослушными, они не стали спешить с самосудом, а обратились с просьбой о сожжении негодяя к местному епископу, как и положено было испокон веков. Но тот, к немалому их удивлению и против обыкновения, отказал, призвав хлебопашцев к смирению и милосердию.

В глубине души он, конечно, жалел, что современная политика чурается проверенных временем решительных действий, но против начальства не пошел. Высокая политика не всегда понятна рядовым гражданам.

Период либерализации и попустительства затягивался. Народ ждал перемен, и спорное решение епископа вызвало неудовольствие. Наиболее нетерпеливые хлебопашцы захотели было поджарить ненавистного Михеля самолично, но негодяй был отбит городской стражей и демонстративно, с соблюдением мельчайших формальностей, препровожден в каземат.

Грозный ропот толпы, прокатившейся по городу, уже нельзя было замолчать. Горожане неожиданно возлюбили хлеборобов. Целыми днями возле телег на базаре толкались любопытствующие, жадно впитывая диковинные рассказы крестьян. И о необычной засухе, поразившей посевы, и о странных, невиданных прежде крылатых муравьях, и о собаках-людоедах — грозе ночных дорог, и о беспощадных призраках, посещавших в полночь дома вероотступников, и о еретиках, открыто и бесстыже обсуждающих условия договора с дьяволом.

Под напором неопровержимых фактов горожане теряли свою природную терпимость. Они потрясали тяжелыми, натруженными кулаками и время от времени выкрикивали в адрес епископа пока еще не проклятия, но уже нехорошие слова.

И Мартин понял, что долгожданный момент настал. Горожане были готовы к совершению самых безумных действий, для открытых беспорядков не хватало лишь человека, который взял бы на себя труд повести их за собой.

«Почему бы не использовать энергию бунтарей в святых целях»? — думал Мартин, сердцем сознавая, что его Претензии, вне всяких сомнений, способны в мгновение ока довести толпу до исступления. Останется только показать людям, кого убивать в первую очередь, и все пойдет само собой.

Резня обещала быть грандиозной, но Мартина это мало волновало, он знал, что иначе нельзя. Враги должны быть повержены. Это не было проявлением всепоглощающей ненависти, обычная констатация факта. Должны и все. Нельзя жить рядом с врагом, и не желать убить его. По-другому думать Мартин не собирался.

Начать он решил в ближайший четверг и, поручив своему смышленому помощнику Меланхтону собрать единомышленников, занялся окончательным редактированием рукописи Девяносто пяти Претензий к Папе.

Ранним утром в четверг Меланхтон зашел за Мартином.

— Пора, мастер, пора. Мне удалось отыскать укромное и безопасное место, там нас никто не найдет! «Серые братья» наверняка уже прослышали о Вашем намерении и попытаются помешать Вам. Да только вряд ли у них что-нибудь получится.

— Что ж, пойдем,— решительно сказал Мартин. На мгновение в него вселился нечеловеческий ужас, опасное дело он задумал, еще не поздно было отказаться, но стать рабом столь подлой мысли он не мог себе позволить. Обычная гнусность разума — вот что это было. И исходить его страх мог только от дьявола. А уж с дьяволом у него свои счеты.

Винный погреб, где Мартину предстояло переждать несколько часов перед выступлением, был отвратителен. Громадные бочки с Рейнским, нависавшие со всех сторон, казались черным предзнаменованием — Божье дело и бочки с винищем! Нарочно не придумаешь!

«Если бы я был проклятым язычником, — с грустью отметил Мартин, — одного только вида этого погреба было бы достаточно, чтобы отвратить меня от величайшего дела, которое мне надлежит совершить. Но я, слава тебе Боже, не язычник. Небесный Отец сказал мне: «Иди и скажи им». И я пойду и скажу. Пусть весь мир перевернется, пусть собакоголовые проклянут меня. Безумцы. Что мне их проклятье по сравнению с Божьей милостью!»

— Вам не страшно, мастер Мартин?

— Ну и вопрос ты задал, Меланхтон. Как я могу бояться дела, возложенного на меня Божьим провиденьем?

— Так-то оно так, но если «серые братья» узнают, что вы здесь...

— Когда я говорю, что все в руках Божьих, это означает только одно — все в руках Божьих. И я приму свою судьбу без ропота и сожаления.

— Не ведаете сомнений?

— Разве я не говорил тебе, что нет ничего позорнее сомнений. Ничто так не унижает человека, как сомнения. Тебе пора бы понять это.

— Но разумно ли это?

— Никогда не смей поминать при мне это ужасное и постыдное слово — разум. Проклятые разумники спят и видят, что смогут вытащить себя из болота за собственные волосы. Будь бдителен — прекрасная распутница заманивает в свои сети и тебя. Чертовское коварство — внушить ничтожному, что он способен диктовать свои условия Богу! Но людишки так податливы на лесть! А кто в этом заинтересован? Кому это выгодно? Скажи мне, Меланхтон? Не знаешь, так получи ответ и твердо запомни его на веки вечные. Дьявольские штучки — вот что это такое!