Сергей Волков - Анабиоз. Марш мародеров
— А инопланетяне — это был реализм, — насмешливо фыркает Эн.
— Погоди, пусть скажет, блин, — одергивает ее Хал и заинтересованно смотрит на Ника.
Тот молчит, задумчиво глядит в небо, потирая небритый подбо shy;родок.
— Ну? — не выдерживает Хал.
— Гну! — теперь уже Ник злится и негодует, что ему не дали додумать. — Сейчас… Вот! Я книгу читал, давно. Американский писатель написал, Филипп Фармер. «Мир реки» называется. Как будто какие-то боги собрали всех людей, которые жили на Земле, ну, в разные времена, оживили их и поселили на некой планете, где есть только одна река.
— А остальное чё, пустыня? — удивляется Хал.
— Нет, просто река так извивается, что везде на планете течет. И вот эти люди начали жить…
— Так мы чё, умерли, что ли, блин? — уточняет на всякий случай Хал. — А теперь нас оживили? Но это же никакая не другая планета, это Казань! Вон проспект Победы, вон Старый аэропорт, вон Азино!
Эн прищелкивает пальцами и выпаливает:
— Точно! Страшный суд! Конец света!
— Фигня, блин! — не соглашается Хал. — Так не бывает.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю! Богов не бывает.
— А инопланетян?
— Так зря, что ли, фильмов про них сколько! — Хал указывает вверх. — Люди врать не будут. Прилетели, забрали всех жителей Казани, изучали много лет, а потом выпустили, блин.
— А почему так много мертвых? — продолжает упорствовать Эн.
Ник останавливается, театральным жестом хлопает себя по лбу.
— Слушайте! А ведь это все — не только в Казани.
— То есть? — Эн смотрит на него так, словно видит в первый раз.
— Если бы пострадала только Казань, сюда бы давным-давно прибыли разные люди: военные, спасатели, строители. Ведь времени-то прошло — много лет, это же видно.
— И чё, — Хал обводит рукой широкий полукруг, — вот так везде, что ли? И в Америке? Вот блин…
— Везде? — Эн мрачнеет. — И в Иркутске, да? А как же наши…
— Стоп! — Ник опять выставляет ладони, словно защищаясь от чего-то. — Давайте не будем об этом. Все равно нам домой не добраться.
— Почему? — упрямо вскидывает голову девушка. — Есть же поезда! Надо завести поезд и поехать.
— Какой там «завести». — Хал подходит к вросшему в землю мик shy;роавтобусу с плохо читаемой надписью «Полиция» на дверце, пинает сморщенное колесо. — Сгнило все, блин.
— Поставить локомотив на ход, может быть, и можно, — нахмурив лоб, говорит Ник. — Но представь — до Иркутска тысячи километров. И везде на путях стоят составы. Не проехать, короче.
Эн продолжает гнуть свою линию:
— Тогда надо лететь. Починить самолет, найти летчика…
— Нам сперва жратву надо найти, — перебивает ее Хал. — А то кони кинем, блин.
— Тебе только бы жрать! — вскидывается Эн. — Кишкун!
— Грести-скрести, можно подумать, ты воздухом питаешься, блин, — ворчит Хал.
— Кстати, о еде, — прерывает вспыхнувшую перепалку Ник. — Вот мы идем в эти Клыки. Чего мы можем там найти? Ну, реально — что? Картошку? Свеклу, огурцы? Ягоды?
— Яблоки, — уверенно отвечает Хал. — Мы пацанами часто туда ходили. Там яблоков полно, блин. Отвечаю.
— Яблок, — мстительно поправляет его Эн.
— Да знаю я, блин!
Ник, не слушая их, говорит:
— Яблоки — это, конечно, хорошо… Эх, нам бы военный склад найти какой-нибудь! Неприкосновенный запас, на случай войны. Там на пятьдесят лет все рассчитано.
— Да ладно, — не верит Эн.
— Я, когда в армии служил, мы на таких складах работали, ящики всякие разгружали. Хал, где в Казани может быть военный склад?
— А куян[7] его знает, — пожимает тот плечами. — Стойте, вон крышу сломанную видите за деревьями? Это уже Большие Клыки. Почти пришли.
Они останавливаются у сильно пострадавшей от пожара многоэтажки. Впереди, насколько хватает глаз, зеленеют сплошные заросли, из которых то там, то сям торчат крыши частных домов.
— Магистральная улица, — поясняет Хал. — Казань кончилась, дальше поселок. Деревня почти. Коттеджи, блин, всякие. И сады.
— Тишина-то какая, — задумчиво произносит Эн, оглядываясь.
— На кладбищах всегда тишина, — цедит Ник, глядя на закопченную многоэтажку.
— Умеешь ты настроение испортить, — вздыхает девушка. — Эксо-эксо, Кэнди.
— Сказал как есть, — пожимает Ник плечами. — Ладно, пошли.
Проезды между домами заросли сиренью и малиной. Пробравшись сквозь эту густо заплетенную паутиной чашу, друзья вскоре оказываются на Садовой улице, пересекающей Большие Клыки с севера на юг. Она тоже заросла, но деревьев и кустов тут меньше, на проезжей части кое-где сохранились проплешины асфальта. Заборы окрестных домов тонут в бурьяне.
— Яблоня! — восклицает глазастый Хал. — Вон, зырьте! Айда!
Продравшись через лебеду и чертополох, Ник рвет на себя заплетенную хмелем железную калитку с дочерна проржавевшей табличкой.
— Закрыто.
— Лезь через верх, блин!
Замшелый дом, кирпичный, с большой верандой, высится посреди заросшего сада, точно склеп. Не сговариваясь, друзья обходят его стороной. И так ясно, что там: пыль, гниль, мусор. А может быть, и останки хозяев.
— Нет тут никакой картошки. И свеклы нет, блин. — Хал по-хозяйски ворошит крапиву и осот, перевитые мышиным горошком, пытаясь разглядеть среди сорняков хоть что-то съедобное.
— Зато малины много! — весело откликается Эн.
Она убрела в дальнюю часть сада и лакомится там перезревшими, темными, сморщенными ягодами.
— На малину не сезон сейчас, — авторитетно заявляет Хал. — А вот яблочки…
Ник, не слушая своих спутников, бродит по саду, испытывая странные чувства. С одной стороны, яблок и на этом участке, и на соседних и впрямь много, это хорошо, это витамины, можно насушить на зиму. С другой… он где-то глубоко в душе чувствует, что собирать плоды в мертвой деревне — все равно что обирать могилы на кладбище.
— А-а, крыжовничек поспел! Вкусный! — радостно кричит Хал, углубившись в заросли. — Грести-скрести, блин! Тут забор упал. Зря через калитку лезли.
— Хватит жрать! Мешки доставайте! — обрывает его Ник. — Яблоки брать целые, не червивые. И давайте быстрее, скоро вечер, а нам еще тащить всё это через весь город.
Мешки у них — что надо. Крепкие, вместительные мешки из черного полиэтилена. Обычно в такие складывают мусор. А еще пакуют мертвецов в американских фильмах. Только там у мешков есть молнии. Вжик! — и очередной покойник отправляется в морг. В кино все это кажется легко и просто, не по-настоящему.
Ник вспоминает, как хоронят людей теперь — просто в земляных ямах, потому что любая прочная ткань, любой целый ящик или мешок сделались большой ценностью.
— Яблони не трясите, лезьте наверх и срывайте, а то яблоки побьются, — авторитетно объясняет Хал и первым начинает карабкаться на раскидистое дерево, ветки которого усыпаны небольшими красноватыми яблоками.
Сорвав одно, Хал усаживается на толстый сук, с хрустом откусывает, морщится.
— Сочное, блин. Сорт называется «конфетные». Но еще кисляк.
— И что, брать нельзя? — спрашивает Ник, задрав голову.
— Почему нельзя? Можно. Дай-ка мешок.
Эн подходит к дереву, протягивает Халу скомканный полиэтилен, и тут в кустах малины, там, где был упавший забор, слышится треск. И возня.
Все замирают.
— Да собака, наверное, — беспечно машет рукой Хал и едва не падает с яблони. — Мешок-то давай, блин!
— Плохо, если собака, — бормочет Ник, судорожно вспоминая, в каком углу сада он оставил ржавый железный дрын — единственное оружие их небольшого отряда.
Одичавшие собаки с первых же дней стали самой большой угрозой для пробудившихся людей. Стаи косматых тварей, потерявших всякий страх перед человеком, постоянно нападали на тех, кто в одиночку рисковал пройтись по мертвому городу. Псы, все как на подбор песчано-бурой масти, повадками здорово напоминали волков — они загоняли свою добычу, окружали и набрасывались всей сворой. После того, как несколько людей из общины погибло, Бабай строго-настрого запретил выходить в город по одному.
Треск в кустах усиливается, тонкие ветки малины качаются, слышится тяжелое сопение, и к подножью яблони буквально выкатывается большой, коричневый меховой шар, а следом за ним — второй.
— Медвежата! — расплывается в радостной улыбке Хал.
Ник каменеет. Горло перехватывает, крик ужаса умирает на задрожавших губах, по спине мгновенно продирает холодом. Эн пятится и прижимается спиной к коричневому стволу яблони.
Сибиряки хорошо знают: самое страшное — встретить в тайге медвежонка. Это верная смерть, потому что по пятам за симпатичным пушистым зверенышем всегда следует его мать. Медведица не разбирает, есть ли реальная опасность для ее потомства, слепо убивая всякое живое существо, оказавшееся поблизости.
