Владислав Победоносцев - Тутти Кванти
Бельчук сидел недвижимо, пытаясь осмыслить происходящее и найти ему хоть сколь-нибудь пригодное толкование. Потуга, однако, путного не дала, и мысль опять зацепилась за погодный прогноз. Да, конечно, вечером все разъяснится. В «ящике» возникнет русоусый здоровяк Саня Шувалов, научный сотрудник Гидрометцентра, и ровным, спокойным голосом, без придыханий, расскажет, что над Аляской схватились не на живот циклон Вова и антициклон Джимми — на почве страсти к тайфунихе Марианне, в результате чего холодные массы арктического воздуха сдрейфили и, прихватив с собой всю гарь сражения, спешно ретировались в районы Восточной Сибири, слегка придавив и напугав аборигена здешних мест т. Бельчука, который наконец-то может расслабиться и спать по-прежнему вкусно…
Сразу полегчало от собственной неожиданной шутки, и абориген потянулся к «четкам». Помешал, снял и, поддаваясь жгучему любопытству, суетливо выдернул карту.
Тройка это была.
Уже окончательно уверовав в чудеса сумасшедшего дня, Бельчук озадаченно уставился на нее — он ждал туза. Торопливо перетасовал колоду, потянул снизу…
Семерка!
Да были ведь они уже, были… Снова помешал, снова потянул — снова тройка. Опять врезал одну половину колоды в другую, опять запустил пальцы в толщу — опять семерка…
Шваркнул карты на столик — они улеглись полукругом, вызывающе правильным веером. И целый гейшевый выводок, узколицый и раскосый, заехидничал над Бельчуком…
«Никак знак мне, что в тузы я не выбился? Кого ж тогда почитать тузом? Многие ль в двух руках держат то, что я в одной?.. Конечно, по официальному курсу я не котируюсь, в казенных списках не значусь. Меня нет нигде, и я есть везде. И так уже полтора десятка лет. Отказавшись ото всех дел, я создал вокруг себя мощное поле делового притяжения. Уйдя от сограждан де-юре, я пришел к ним де-факто. И не к каким-то частникам-единоличникам — их сразу, не колеблясь, перечеркнул жирным крестом. Не тот масштаб. Я пришел в объединения, на предприятия, в колхозы — к тем, кто испытывал крупноблочные перманентные трудности. И брал соответственно крупноблочные подряды: на прокладку подъездных железнодорожных веток, местных дорог, водо- и газопроводов, ремонт цехов и складов, рытье водоемов, мелиорацию и ирригацию, возведение коровников, детсадов, клубов, свиноферм, зернохранилищ, очистных сооружений, то есть на все, на что у руководителей либо руки вовремя не доходят, либо вечно чего-нибудь не хватает — то рабсилы, то материалов.
А у меня всегда было все. Бич общества — бичей — я бичевал самым надежным бичом — метровым рублем. И эта дикая вольница с дремучим прошлым и будущим — ворье, бродяги, пьянь, убийцы по случаю, они же каменщики, монтажники, сварщики, столяры, — смирила норов, унялась, покорилась, стабильно срывая бешеный куш, о котором я пекся, как о своем собственном: сегодня не обеспечишь — завтра закукуешь на объекте один. И спаялась дееспособная стая, которая могла за день осушить болото, а за ночь месячный алкогольный запас района.
Вот где шел в оборот оборотный мой капитал!.. Кто отвалит за так дефицитные материалы, транспорт, механизмы, пусть и в прокат? Все это добро плыло в мои руки с базовых и заводских подворий, от задушевной экс-клиентуры, которая свои руки с приятельским гогочущим простодушием запускала в безразмерный, как принялись пошучивать, бельчуковский карман. Шутке я двусмысленно посмеивался, ни в коем случае не опровергая, напротив, заставляя поверить в нее своей платежеспособностью. Отгрузи мне платформу бетонных плит, или свай, или труб — расчет на месте. Отгрузи пять платформ — расчет на месте. Отгрузи состав — держи сберкнижку на предъявителя… Шоферня и управители прочей техники выстраивались ко мне гуськом в конце каждой недели: пускать в отхожий промысел надольше и для начальства рискованно. Стая тоже окружала меня раз в неделю: частая подкормка — хороший трудовой стимул. Она же — как псу короткий поводок: лучше слушается. И любой сак, даже самый ловкий, как на ладони. Таких сразу в шею. Без оплаты. Чтобы никто не порывался рвать от куска, который не заработал… Обиженные два раза подстерегали. Обрез в спину палил — пронесло, а нож печень задел… Вот он, шрамище… Еще аукнется мне моя хватка… Зато уж ломовики, не жалевшие горба, не роптали — куш убирали с кона по душе. После ножа даже охрану ко мне приставили: поняли, что я им выгоден.
Покочевали мы с этой стаей и по своей, и по соседним, и по отдаленным округам. Большой фронт работ — вербовал местных умельцев, фронт сокращался — «в ваших услугах я не нуждаюсь с пятнадцати ноль-ноль». Ни часа не давал бить баклуши… Вот когда дошло: если дело организовано как надо — оно, считай, сделано. Каким бы тяжким ни было. Господь, слава ему, даром этим меня не обнес, к тому же еще, как поется в песне, и двумя пламенными моторами вместо сердца снабдил — один днем крутился, другой на подсменку ему ночью врубался: в тишине и стратегия и последняя мелочь лучше обмозговываются. Спал часа по четыре… Но ни разу обещанного срока не сорвал, халтуры не подсунул. Заказчики со мной не то что горя — хлопот не знали… Вашему комбинату без узкоколейки зарез? А банк даст средства только в первом квартале? Ну что ж, через полтора месяца, как раз к Новому году, я вам «железку» в качестве рождественского подарка преподнесу. Капиталы, материалы, лошадиные и человеческие силы — все мое. И сражением, естественно, командую я. Без вашего мудрого руководства. Вы — зрители, которые под занавес будут бурно и с изумлением мне аплодировать за виртуозно исполненную трудовую симфонию. Так и вам хорошо — палец о палец ударять не нужно, и мне — ударяю там, где считаю нужным. Однако финал симфонии, очень короткий и динамичный, идет исключительно в исполнении ваших литавр — в январе вы оплачиваете мои счета…
Таковы обычно были мои предложения и условия, которые чаще всего охотно принимались. Ради торжественного вступления литавр в симфонию я и презрел оседлое городское бытие, разгоревшийся без меры семейный очаг (по финскому паркету две пары близнецов топали!) и собственное здоровье, которое, как известно, и в столичной «Березке» не ухватишь. Вожделенно вслушивался я в партию ударного инструмента: исполнялось-то соло, но под мое дирижирование. Потому и выбивали для меня палочки с мягкими головками то, что и твердыми кулаками не вышибешь.
Попросту говоря, драл я хозяйственников-лежебок так, как и шакал овцу не дерет, — за седьмой и восьмую, а то и девятую шкуру. Лавиной, звеня и подпрыгивая, весело катились мне навстречу сонмы целковиков — в уплату за материалы, доставку, механизмы, рабсилу. Долг ведь только тем платежом красен, который перекрывает траты вдвое-втрое. Нет цены гениальному по простоте изобретению века — припискам. Наглые, мордатые, ухмыляющиеся, они не дают осечек. Вот уж всем ясно, что в бумаге поселилось приписочное хайло, — ан нет, подписывается бумага! Так проще. Да и я жму — в следующий раз не выручу!
Во втором раунде вышибались для всей стаи командировочные, суточные, гостиничные (хотя никто никого не приглашал и в гостиницах за их неимением не селил), северные, полевые, сверхурочные, ночные, праздничные (если и трудились в поле, по ночам да в праздники, то лишь над «белобрысой»).
Третий раунд без срывов приносил жирные премии — за досрочную сдачу и качество. И уж это, извините, по справедливости!
По совокупности обгладывали заказчика до косточек. Будь он фирмачом — загнулся бы в одночасье. Но тут не разоришься — платеж-то не кровными. Еще и по головке погладят за освоение фондов и расторопность. Стало быть, опять всем хорошо.
Пока проворачивал я без роздыха махины махинаций, срывал глотку, бичуя бичей, подставлялся под обрезы и резаки, мои выкормыши (для неподсудных граждан — ученики) промышляли иначе. Разогнал я их, ухватистых, смекалистых, с моего ножа вскормленных, на все четыре: «Учиняйте негоцию в масштабе, умишком раскидывая. Честь по барышу буду воздавать!» Чем ниже дельце, тем выше «штиль» — не с нас повелось.
Бывало, по году пропадали резвачи-подручные, выполняя коммерческие задания: из лесных районов гнали лес в безлесные; в водных краях скупали рыбу для перепродажи на безрыбье; свежие овощи переправляли из витаминных мест в авитаминозные. Однако возвращались, в бега не уходили даже те, у кого не то что суму, а и подсумок монетой распирало, — такое получали от меня воспитание.
Своим интересом, не текущим, понятно, а конечным, я занимался после раздачи слонов всей стае. Если на годовой круг оседало тысяч двадцать — это был пропащий год, если под сорок — терпимый, за пятьдесят — хороший. Хорошие годы выпадали чаще, иначе не поставить бы дворца, не поднять теремов, не развесить шкур да мехов, не закатывать приемов с подводной резней да ряжеными бандитами, не одипломить близнецов, не обриллиантить Зою Аркадьевну и стрекулисток-хабалок…
