Сергей Демченко - Люди из ниоткуда. Книга 1. Возлюбить себя

И ветер… Всюду властвующий среди нереальной тишины и запустения ветер, — хлопающий ставнями и скрипящий наполовину оторванными уцелевшими дверями, висящими на одной проржавленной петле… Ветер, шевелящий уцелевший ковыль подворий и редкие волосы куклы, невесть кем забытой на осветлённой водою и эрозией скамейке…

Опостылевший, затирающий последние черты уже Несуществующего Ветер, разносящий по свету тоскливую песнь Прощания…

…От астероида остались лишь жалкие крохи в виде роя мелких сопровождавших его обломков. Часть из них пролилась на Землю в виде метеоритного дождя. Несколько обломков больших, обломков поменьше, осколки смёрзшийся в лёд грязи, — следы от бесконечно давно произошедшего накопления «булыжником» кометного хвоста. Поменяв главного «владыку», эти неприкаянные «ошмётки» небесной материи с готовностью устремились за новым фаворитом, — куском какого-то другого небесного тела, оказавшегося поблизости. Они стали его спутниками, услужливо плетясь в хвосте его «фарватера»… Гравитационное поле Солнечной системы разбросало их по небу. Возможно, они когда-нибудь и вернутся в своё прежнее гало, но никогда уже им не суждено обрести былую мощь их прежнего «владельца».

На поверхности Земли возникали десятки, сотни маленьких кратеров. Когда обломок ударял в водоёмы, вспышка была столь же яркой, как и при соударении с сушей. Но рана, нанесённая океану, выглядела с высоты менее болезненной и значительной. Вокруг вырастали волны-стены, словно окаймляя рану, «врачуя» её…

Вода в океане вокруг кратера взметнулась на две с лишним мили в высоту. Ещё не достигнув наивысшей точки подъёма, она уже кипела. Давление расширяющегося перегретого пара вытолкнуло из кратера воду, подняв на поверхности океана гигантскую волну.

Раскалённый пар поднялся вверх почти прозрачной, словно слегка матовое стекло, колонной. Достигнув края атмосферы, мегатонны пара стали остывать, конденсируя влагу и рождая перезрелые влагою тучи. Они начали ронять из себя мелкие капли перемешанной с грязью воды. Падая, капли сливались в тугие, ещё горячие солёные струи…

…Самым противным в последние недели после состоявшегося «хэппи-энда» называлось и оказывалось именно водой.

Словно в насмешку, наш некогда считавшийся чуть ли не Эдемом край, — с его постоянным водным дефицитом и одуряющей, липкой летней жарой, — теперь наконец-то клацал от холода зубами, булькал, тонул и барахтался в маслянистой, дурно пахнущей гниением жиже, щедро поливаемый сверху чуть лучшей по составу мутноватой, солёной консистенцией.

Создавалось такое впечатление, что мало нашлось бы на свете дряни, которой не было бы растворено в этих водах.

Нитраты и щелочи, сера и купорос, метиленхлорид, тетраэтиленхлорид, полиэтиленгликоли, селитра, хлор, фосфор, азотная и соляная кислоты, цинк и свинец, синтетические смолы, альдегиды и формальдегиды. Магний, нефтепродукты, уксус… Да мало ли ещё какой гадости «подарил» нам на прощание родимый порт?! Теперь всё это «богатство» было замешано в крепкий бульон и принадлежало уже всем, а не только кучке дельцов.

Пей — не хочу!

Ещё не столь давно всё вокруг было покрыто всяческим колышущимся на ряби воды хламом, — просоленными яблоками, разбухшим зерном, позеленевшими от водорослей и ила мешками, побелевшим от «химии» пластиком, мутными полиэтиленовыми бутылками, твердеющим целлофаном, преющим тряпьём, гниющими досками, ржавеющими бочками и свёрнутым в комки мазутом. Повсюду виднелись то затонувшие, то полувсплывшие остовы машин.

В машинах были люди, — мёртвые люди.

В разгар любого дня, в свете едва сочащегося с тускло-серого неба света, можно было видеть, что вокруг — море, по волнам которого нескончаемо плыли различные предметы и трупы. Плыли безобразно раздутые тушки собак, зайцев, коров, мелких лесных животных и кур. Бесчисленное множество человеческих тел, — изуродованных, избитых, опухших, изогнутых. Голыми и в треснувшей, пошедшей бахромой на опухших телах, одежде.

Плыло дерево во всех его видах и формах: стволы, мебель, части домов.

И над всем этим «великолепием» неустанно кружились разных сортов и размеров, счастливые до умопомрачения и жирные до безобразия, мухи. Наконец-то они получили долгожданное право ползать кому угодно по носу и безнаказанно угощаться желанными экскрементами. Уже некому было согнать их, пристукнуть газеткой или поймать на липкую ленту…

«Затопленная грязью Пятница».

И теперь, спустя всё это гадкое, потрясающе неприятное время, помноженная на впитывающую и удерживающую способность скального глинозёма, вода всё ещё оставалась основой главной бедой и составляющей всего сущего. Почти всего, что уцелело и ныне виделось вокруг.

Она была не просто всюду, — окружающее, казалось, было растворено в ней конкретно, надолго и всерьёз. Хочу вам откровенно сказать, что вода просто припеваючи живёт среди начинающих плесневеть у вас в мешке оставшихся сухарях, в ружейных стволах, в слипающихся от грязи и пота волосах под головным убором. Рождая липкие же и скользкие на ощупь колтуны, и так похожую на мокреющий псориаз розовато — жёлтую «лепь». Эта разновидность мощного, не знающего поражения от антибиотиков грибка, если не дай Бог привьётся, будет радовать вас своим присутствием на головешке не один год…

Вода нагло возлежит в ваших карманах и лениво ковыряет ледяным носом у вас в ушах. Уверенно и надёжно заседает в каждой ложбине, отверстии, дырочке, выемке и ямке. Вода трусливо прячется от наступающего братца-холода в ваших штанах, теребя уставшее тело и заставляя его отчаянно отбиваться шрапнелью прелой вони. Вони несколько дней немытого толком тела. При всём при этом вода ещё задорно перекатывалась, как на качелях, внутри ботинок, и старательной носухой рыла себе нору за шиворот, деловито разгребая липкими холодными лапками натёртую невысыхающим воротником шею. Вода сгущалась из паров на лице, тусила и миндальничала в носу, частенько выбегая подышать влажным же воздухом, и, спьяну не удержавшись, с размаху летела с весёлым гиканьем на и без того замызганную разгрузку.

Странно, почему во всех книжонках про «Это» о подобном, как правило, не говорится почти ни слова?! Ни о грязи тебе телесной, ни о запахе носковом…

Все герои там — словно только из Сандунских бань, и даже сексом по ходу развития сюжета, не моясь по неделе или две, умудряются заниматься, — без боязни поймать как минимум молочницу, да без содрогания от взаимного букета гадких запахов…

И как ухитряются?! По всей видимости, причёски у девушек там, по определению, держатся годами, не растрёпываясь.

А макияж им наносится навеки. Прокладки, — те просто вечные, под роспись выдаются. Попросту одна, раз — и на всю жизнь…

Лично я, просто не умывшись с утра, всегда чувствую отвращение к себе и к миру за окном в целом. Даже осквернять чашку кофе нечищеным щёткой ртом по мне — просто кощунство!

Так что в ЭТОЙ реальности мы, как и полагается нормальным мужикам посреди всеобщего погодного дурдома, идём и воняем дальше, чем в состоянии услышать. Как и все люди в таких ситуациях, прошу заметить!

И не надо тут нас дурить всякими там россказнями о том, что после пяти суток без душа, после высокобелкового питания «в сухую», курения дешёвых, ядрёных сигарет и тяжёлого марша под непрерывной гадкой моросью можно лезть в постель с красоткой. И с претензией на страстную взаимность целоваться взасос с королевой…

…Привычным и до смерти надоевшим жестом подбрасываю на спине вещмешок, пытаясь переместить его с коченеющей спины повыше к плечам. Тот злорадно треснул по загривку сместившейся в грузе банкой тушенки. Я помянул её гадким словом. Она отметила сие радостное событие тем, что подпрыгнула в мешке, ухнула затем вниз и предательски затарахтела по армейскому термосу на поясе…

Кс-ц-с- с!!! Глухой, царапнувший нервы звук разносится далеко, и в окружающей нас тишине звучит чуть ли не раскатисто. В крепких руках идущих мгновенно оживает движением холод влажной, настороженной воронёной стали…

— Не тарахти ж ты так, падла, — мрачно бурчу я в ноздри, досадуя столь неосторожному собственному поведению. Усталость давно даёт о себе знать некоторой потерей осторожности и столь необходимой в этих реалиях выверенной точности в движениях. Быстренько выбираю оружейный ремень и вытягиваю на ощупь пару снаряжённых магазинов.

Поскольку в леске слева в ответ на мою дурацкую неловкость тут же угрожающе треснуло, нехорошо засопело, ну и вроде как даже предвкушающе зачавкало.