Урсула Ле Гуин - Обездоленный (Обделённые)
Он поднял взгляд и, ступив с пандуса на ровную землю, споткнулся и чуть не упал. В этот момент — промежуток между началом шага и его завершением — он подумал о смерти; а завершив шаг, он стоял уже на новой земле.
Вокруг него был просторный, серый вечер. Голубые огни, расплывавшиеся в дымке, горели далеко, на другом конце лежавшего в тумане космодрома. Воздух у него на лице, и руках, в ноздрях, в горле, в легких был прохладен, влажен, полон разных ароматов, ласков. Это был воздух мира, из которого пришел его народ. Это был воздух родины.
Когда он споткнулся, кто-то подхватил его под руку. Засверкали направленные на него огни фотовспышек. Эту сцену снимали для последних известий: Первый Человек с Луны — высокая, хрупкая фигура в толпе сановников, и профессоров, и охранников; красивую лохматую голову он держит очень прямо (так, что фотографам удалось поймать в объектив каждую черту), словно старается заглянуть поверх лучей прожекторов в небо, в широкое небо, затянутое туманом, скрывающим звезды, Луну, все другие миры. Журналисты пытались пробиться сквозь кольцо полицейских: «Д-р Шевек, не сделаете ли вы для нас заявление, в этот исторический момент…» Их сразу же оттеснили обратно. Окружавшие его люди подталкивали его вперед. Его увели к ожидавшему его лимузину, до последнего момента чрезвычайно фотогеничного из-за высокого роста, длинных волос и странного выражения лица — полного печали и узнавания.
Башни города уходили вверх, в туман — огромные лестницы расплывающихся огней. Над головой светящимися полосками, с пронзительным воем, проносились поезда. Массивные фасады из камня и стекла выстроились вдоль улиц, над мчавшимися, словно наперегонки, автомобилями и трамваями. Камень, сталь, стекло, электрический свет. Лиц не было.
— Это Нио-Эссейя, д-р Шевек. Но было решено, что в самое первое время лучше держать вас подальше от городской сутолоки. Мы едем прямо в Университет.
В темном, с мягкой стеганой обшивкой, чреве автомобиля с ним сидели пятеро мужчин. Они показывали ему достопримечательности, но в тумане он не мог разобрать, какое из этих огромных, смутных, проносящихся мимо зданий — Верховный Суд, а какое — Национальный Музей, которое — Директорат, а которое — Сенат. Они переехали через какую-то реку или дельту; свет миллионов огней Нио-Эссейя, рассеянный туманом, дрожал на темной воде позади них. Дорога стала темнее, туман сгустился, водитель сбавил скорость. Фары автомобиля освещали туман впереди, словно стену, все время отступавшую перед ними. Шевек сидел, чуть наклонившись вперед и глядя на дорогу. Взгляд его не был сфокусирован, так же, как и его мысли, но вид у него был отчужденный и серьезный, и остальные говорили тихо из уважения к его молчанию.
Что это за тьма, еще более густая, бесконечно текущая вдоль дороги? Деревья? Неужели они, как выехали из города, так все время и едут меж деревьев? В его памяти всплыло иотийское слово: «лес». Они внезапно не въедут в пустыню. Деревья все не кончались, ни на ближайшем склоне холма, ни на следующем, ни на следующем… стояли в душистом холодке тумана, бесконечные, лес, покрывающий всю планету, неслышное сплетение множества жизней, смутное движение листьев в ночи. И вдруг, пока Шевек сидел, дивясь, автомобиль выехал из тумана речной долины в более прозрачный воздух, и из темноты под придорожной листвой на миг выглянуло лицо.
Оно было непохоже на человеческое. Оно было длиной с его руку и жутко, призрачно белое. Дыхание клубами пара вылетало из того, что, должно быть, было ноздрями, и — пугающий, несомненный — на лице был глаз. Большой, темный глаз, грустный, быть может, циничный? — блеснул в свете фар и исчез.
— Что это было?
— Осел, по-моему.
— Животное?
— Да, животное. Ну да, правильно, ей-Богу! Ведь у вас на Анарресе нет крупных животных, правда?
— Осел — это вроде лошади, — сказал другой мужчина, а еще один твердым, немолодым голосом добавил: — Это и была лошадь, таких больших ослов не бывает.
Им хотелось разговаривать с ним, но Шевек опять не слушал. Он думал о Таквер, о том, что значил бы для Таквер этот глубокий, сухой, темный взгляд из темноты. Она всегда знала, что между всеми живыми существами есть нечто общее, радовалась своему родству с рыбами в аквариумах ее лаборатории, искала опыт существования за пределами человеческого. Таквер сумела бы взглядом ответить этому глазу в темноте под деревьями.
— Там, впереди — Иеу-Эун. Вас встречает целая толпа, д-р Шевек: сам Президент, несколько Директоров, и, конечно, ректор, всевозможные важные персоны. Но если вы устали, мы провернем все эти церемонии как можно быстрее.
Церемонии затянулись на несколько часов. После он так и не мог отчетливо вспомнить их. Из маленького темного ящика-автомобиля — его привели в большой, ярко освещенный ящик, полный людей, сотен людей, под золотым потолком, с которого свисали хрустальные светильники. Его представили всем этим людям. Все они были ниже его ростом и безволосые. Женщин было немного, и все они были безволосые, даже на голове у них не было волос; в конце концов он понял, что они, должно быть, сбривают у себя все волосы — и очень тонкие, мягкие, короткие волосы на теле, как у его народа, и волосы на голове. Но отсутствие волос они восполняли изумительной одеждой, роскошного покроя и цветов; женщины были в пышных платьях, длиной до самого пола, груди их были обнажены, их головы, шеи, талии были украшены драгоценными камнями, и кружевами, и прозрачной, как дымка, тканью; мужчины были в штанах и куртках или блузах, алых, голубых, фиолетовых, золотистых, зеленых, с разрезами на рукавах, с складками кружев, или в длинных халатах, темно-красных или темно-зеленых, расходившихся у колен, чтобы были видны белые чулки с серебристыми подвязками. Еще одно иотийское слово всплыло в мозгу Шевека, слово, которому он так и не сумел найти соответствия, хотя ему нравилось, как оно звучит: «роскошь». В этих людях была роскошь. Произносились речи. Президент Сената Государства А-Ио, человек со странными, холодными глазами, предложил тост: «За новую эру братства между Планетами-Близнецами и за вестника этой новой эры, нашего знаменитого и весьма желанного гостя, д-ра Шевека с Анарреса!» Ректор Университета говорил с Шевеком очень любезно, Первый Директор государства говорил с ним серьезно, его знакомили с послами, астронавтами, физиками, политиками, с десятками людей, и у каждого были длинные титулы и почетные звания и перед именем, и после имени, и они разговаривали с ним, и он отвечал им, но потом он совершенно не помнил, кто что сказал, а главное — что говорил он сам. Очень поздней ночью оказалось, что он с маленькой группой мужчин не спеша идет под теплым дождем через большой парк или сквер. Под ногами он чувствовал упругую живую траву; он узнал ее, потому что несколько раз гулял в Треугольном Парке в Аббенае. Это живое, яркое воспоминание и просторное, прохладное прикосновение ночного ветра заставили его очнуться. Его душа вышла из тайника, где пряталась.
Его спутники привели его в какое-то здание и в комнату, которая, как они объяснили, была «его».
Комната была большая, длиной примерно десять метров и, очевидно, это была общая комната отдыха, потому что в ней не было ни перегородок, ни спальных помостов; эти трое мужчин, которые все еще здесь, должно быть, его соседи по комнате. Это была очень красивая комната отдыха: одна стена представляла собой сплошной ряд окон, каждое отделялось от соседнего тонкой, стройной колонной, поднимавшейся, подобно дереву, и завершавшейся двойной аркой. На полу лежал темно-красный ковер, а в дальнем конце комнаты в открытом очаге горел огонь. Шевек прошел по комнате и остановился перед огнем. Он никогда раньше не видел, чтобы топили деревьями, но был уже не в состоянии удивляться. Он протянул руки к приятному теплу и сел у очага на скамью из полированного мрамора.
Самый молодой из пришедших с ним сел по другую сторону очага. Остальные двое все еще разговаривали. Они говорили о физике, но Шевек не пытался понять, что они говорят. Молодой человек негромко сказал:
— Хотел бы я знать, что вы сейчас чувствуете, д-р Шевек.
Шевек вытянул ноги и наклонился, чтобы тепло от огня попадало ему на шею.
— Я чувствую тяжесть.
— Тяжесть?
— Может быть, притяжение. Или я устал.
Он посмотрел на своего собеседника, но сквозь отблеск пламени очага лицо его было видно нечетко, лишь сверкала золотая цепочка, да глубоким цветом рубина алела мантия.
— Я не знаю вашего имени.
— Саио Паэ.
— Ах, да, Паэ. Я знаю ваши статьи о Парадоксе.
Он ронял слова тяжело, сонно.
— Здесь должен быть бар, в комнатах для членов Факультета всегда есть шкафчик с напитками. Хотите чего-нибудь выпить?
— Воды, да.
Молодой человек принес стакан воды. остальные двое тоже подошли к очагу. Шевек жадно выпил воду и сел, глядя на стакан в своей руке, хрупкую, изящной формы вещицу, на золотой каемке которой играл отблеск огня. Он ощущал, что эти трое сидят или стоят рядом с ним, ощущал их отношение — покровительственное, почтительное, собственническое.
