Джулиана Бэгготт - Пепельное небо
Мумии. Что-то не так.
— Каким аспектам?
— Тело и разум Седжа воспринимали кодирование без каких-либо усилий. Вы близки генетически, но…
— Каким аспектам?
— Поведенческим, что очень странно. Сила, скорость, сообразительность — все физические аспекты в порядке. Ты чувствуешь побочные эффекты? Психические или физические? Потеря равновесия, странные мысли или воспоминания?
Да, воспоминания есть. Партридж не хочет говорить отцу, что стал вспоминать мать.
— У меня мороз пошел по коже, когда мне сообщили, что ты меня вызываешь.
— Интересно, — отвечает отец, на долю секунды задетый комментарием.
Партридж показывает на висящие рамки.
— Первоначальные чертежи? Совсем новые.
— Это подарок. За двадцать лет службы.
— Симпатичные. Мне нравятся твои архитектурные проекты.
— Это спасло нас.
— Нас?.. — почти неслышно повторяет Партридж.
Семья из двух — теперь только из двух — человек, раздираемая проблемами.
И вдруг, как если бы это логически вытекало из разговора, отец спрашивает Партриджа о матери. О времени незадолго до Взрыва. Когда за несколько недель до гибели она возила Партриджа на пляж. Странная поездка, где они были только вдвоем.
— Твоя мать давала тебе какие-нибудь таблетки?
Почти наверняка с другой стороны настенного монитора за ними кто-то наблюдает. Выглядит совсем как зеркало-обманка. А может, и нет. Может, отец жестом выгнал и их. Но они все равно все записывают: камеры висят в каждом углу.
— Я не помню. Я был маленьким, — отвечает Партридж, хотя он помнит маленькие голубые таблетки. Они должны были лечить простуду, но только усиливали ее. Он дрожал в лихорадке под одеялами.
— Она взяла тебя на пляж. Помнишь? Совсем незадолго до… А твой брат не поехал, у него был важный матч.
— Седж любил бейсбол. И еще столько всего.
— Я не о брате с тобой говорю.
Отец не может произнести имя старшего сына. С момента его смерти Партридж даже пытался считать, сколько раз отец назовет его по имени, и хватило бы пальцев одной руки, чтобы перечислить. Мать погибла, помогая в день Взрыва выжившим добраться до Купола. Отец называл ее святой и мученицей и постепенно перестал говорить о ней вообще. Партриджу запомнилось, как отец сказал: «Они ее не заслужили. Они утянули ее за собой на дно». Это было во времена, когда отец называл выживших «нашими меньшими братьями и сестрами». Лидеров Купола — вместе с собой — он называл «добрыми покровителями». Подобные выражения до сих пор используются в публичных обращениях, но в повседневной речи тех, кто остался за пределами Купола, называют «Несчастными». Партридж много раз слышал, как отец употребляет этот термин. И он должен признать, что сам провел большую часть жизни, ненавидя этих Несчастных, утянувших мать за собой. Однако позже, на лекциях Глассингса, он не мог не задаться вопросом: что же случилось на самом деле? Глассингс намекал, что историю можно изменить. Для чего? Чтобы события выглядели более привлекательно.
— Я говорю о таблетках, которые давала тебе мать, пока вы отдыхали.
— Господи, я не помню! Что ты хочешь, мне было восемь лет!
Как только он это говорит, в воображении сразу возникает тот день. Партридж вспоминает, как они обгорели, хотя было пасмурно. И потом, когда ему стало плохо, мама рассказывала ему сказку про королеву-лебедь с черными лапками. Он помнит маму. Вьющиеся волосы, мягкие руки с длинными ладонями, похожими на птичьи крылья. А еще мама пела песенку про королеву-лебедь. С мелодией, рифмами и особыми движениями. Мама говорила: «Когда я пою тебе эту песенку, крепко держись за кулон!» Края кулона были острыми, но Партридж не разжимал ладони.
Однажды, уже под Куполом, особенно скучая по матери, Партридж рассказал этот стишок Седжу. Тот насмешливо ответил, что это сказка для девочек и для детишек, которые верят в фей. «Партридж, пора повзрослеть. Она умерла. Ты ведь не слепой».
— Мы собираемся продолжить исследования, — продолжает нагнетать атмосферу отец. — Большой комплекс исследований. Тебя будут колоть иголками, как подушку для булавок.
Это звучит как угроза: подушка для булавок.
— Нам очень поможет, если ты расскажешь, что тогда происходило.
— Я не могу. Я бы с радостью, но я просто не помню.
— Послушай меня, сынок. — Партриджу кажется, что слово «сынок» звучит как упрек. — Тебе нужно настроить свои мысли на правильную волну. Твоя мама…
У отца утомленные глаза и сухие губы. Он как будто говорит с кем-то другим, таким тоном, каким обычно говорит по телефону. Алло, Уиллакс слушает. Отец скрещивает руки на груди. Вдруг, всего на миг, его лицо теряет решительное выражение — видимо, он что-то вспоминает.
— Все время какие-то проблемы с твоей матерью.
Они обмениваются взглядами. Партридж ничего не говорит, но повторяет про себя слова отца. Все время. Так не говорят о тех, кто умер.
— Она была немного не в себе. — Отец будто поправляет неосторожно брошенную фразу. Затем складывает руки на поясе и чуть наклоняется. — Я, кажется, расстроил тебя.
Это еще более странно. Отец никогда не говорит о чувствах.
— Нет, все нормально.
— Давай сфотографируемся, — предлагает отец, вставая. — Сейчас попрошу кого-нибудь. Давно мы не фотографировались, даже не помню, когда в последний раз.
На похоронах Седжа, наверное.
— Поставишь фото в спальне, не будешь скучать по дому.
— Я и не скучаю. — Партридж не может называть домом то место под Куполом.
Отец вызывает лаборантку, женщину со странным носом и челкой, и велит ей взять фотокамеру. Под недавно повешенными чертежами Партридж и отец встают рядом друг с другом, как в строю.
Вспышка.
ПРЕССИЯ
В ПОИСКАХ
Даже за квартал от рынка Прессия чувствует запах — протухшее мясо и рыба, гнилые фрукты, уголь и сигаретный дым. Прессия легко различает вертлявые тени торгашей, узнавая их по кашлю. Иногда по нему можно понять, когда человек умрет. Есть много разных видов кашля. Одни решительно грохочут. Другие начинают и заканчивают со свистом. Третьи заходятся в кашле и не могут остановиться. Четвертые отхаркивают мокроту. Есть и такие, которые заканчивают кашлять с хрипом из-за жидкости в легких — смерть уже ждет их на пороге, как говорит дед. Сам он грохочет днем, но ночью, во сне, кашляет с хрипом.
Прессия держится середины улицы. Проходя ряд бараков, она слышит ругань, громкий мужской рык, металлический лязг. Визжит женщина, начинает плакать ребенок.
Когда Прессия добирается до рынка, она видит, что лавки уже закрываются. Продавцы уносят металлические вывески с дороги под ржавые крыши и навесы. Они закрывают прилавки раскисшим от сырости толстым картоном, загружают свои товары в хромые тележки и накидывают на прилавки истрепанные тенты.
Прессия проходит мимо кучки людей — круг тесно стоящих спин, шипение, время от времени чей-то вскрик, затем снова шепот. Девушка бросает беглый взгляд на их лица, пестрящие металлом, блестящим стеклом и шрамами. Рука одной женщины будто завернута в кожаный рукав.
Затем Прессия замечает группу детей чуть младше ее. Близняшки, обе с покалеченными, ржавыми ногами, крутят веревочную скакалку для третьей девочки с изувеченной рукой. Девочки напевают:
Раз, два, три, четыре, пять,Чистый к нам пришел опять!Шесть, семь, восемь, девять, десять,Мы должны его повесить!Из кишок сплетем кушак,Из волос сплетем канат,Мыло сварим из костей,Мыться позовем друзей!Раз, два, три, четыре, пять,Чистых мы идем искать!
Чистыми называют тех, кто живет в Куполе. Дети зациклены на Чистых и упоминают их во всех своих стишках. Прессия знает эту считалку наизусть. Она прыгала под нее, когда была маленькой, и мечтала о том самом мыле из костей. Какая глупость! Интересно, эти детишки тоже мечтают об этом? Каково это — быть Чистым? Ощущать себя Чистым, выглядеть как Чистый, избавиться от шрамов, снова иметь руку вместо куклы?
Среди играющих детей — маленький мальчик с далеко расположенными друг от друга глазами, настолько далеко, что они находятся практически по бокам его головы, как у кролика. Он присматривает за двумя шампурами обуглившегося мяса, балансирующими над огнем в железной бочке. На шампуры нанизаны маленькие, размером с мышь, зверушки. Эти дети были младенцами во время Взрыва. Рожденных до Взрыва называют Старенькими, а тех, кто родился после, — Новенькими, которые, по сути, должны были стать Чистыми, но вышло иначе. Мутация, вызванная Взрывом, поселилась глубоко в генах выживших. Дети рождались не Чистыми, а со следами дефектов родителей. С животными было то же самое. Они начали появляться с еще более сложными мутациями, став смесью людей, животных, земли и вещей.
