Милость Господня - Андрей Михайлович Столяров
Хорь вычисляет его примерно через неделю. Точнее, на восьмой день пребывания в городе, ровно в девять утра, когда Иван как раз собирается выйти позавтракать, в домике, где он снимает комнату, раздается аккуратный звонок, затем голоса в прихожей – встревоженный у хозяйки и успокаивающий его вежливый мужской баритон, а через пару секунд Дарья Ануфриевна, скрипя ступеньками, начинает подниматься по лестнице навстречу Ивану, который, напротив, уже торопливо спускается.
Глаза у нее – вот такие.
– Там за вами приехали… на машине…
Она загораживает ему дорогу, шевелит губами, поднимая смущенное и растерянное лицо. Иван не может понять, что она хочет сказать. Наконец выясняется: спрашивает, не должна ли она отдать ему деньги за неиспользованные для проживания дни, он ведь оплатил месяц вперед.
– А вдруг вы уже не вернетесь?
Иван отмахивается: ерунда!
В прихожей его ожидает приятный по внешности молодой человек в светлом летнем костюме, при галстуке, несмотря на жару, сразу чувствуется, что чиновник.
– Прошу прощения! Господин Наместник хотел бы вас видеть.
Он один, полицейских рядом с ним нет.
Значит, это еще не арест.
И у Ивана мелькает сумасшедшая мысль: оттолкнуть молодого человека от двери и бежать, бежать – через сад, по улице, бежать, пока ноги несут.
Бежать без памяти.
Но куда?
Вместо этого он хрипловато спрашивает:
– Прямо сейчас?
Молодой человек озаряется приятной улыбкой.
– Если вам это удобно…
За калиткой их ждет «форд» серебристого цвета. Молодой человек распахивает заднюю дверь.
Чувствуется, что готов услужить.
Нет, это еще не арест.
Хотя неизвестно.
Иван кивает Дарье Ануфриевне. Та в ответ слабо машет рукой.
Будто прощается навсегда.
Они проезжают улицу, стиснутую яблоневыми садами, и поворачивают на другую, асфальтовую, ведущую в центр города. Правда, асфальт здесь был уложен, наверное, лет сто назад: потрескался, покоробился, машину ощутимо потряхивает. Молодой человек улыбается, как бы извиняясь за это. Деревянные домишки заканчиваются, вырастают по обе стороны скучные типовые пятиэтажки – пояс, отделяющий даунтаун от пригородов. Иван смотрит на их окна, ослепленные солнцем, и думает, что вот и закончились его бессмысленные блуждания. Эти семь дней для него – период нарастающего отчаяния. Он бродит по улицам, всматриваясь в прохожих с детьми, заглядывает во дворы с облупленными грибками, песочницами, фанерными потрескавшимися звездолетами, сидит в сквериках, слушая детские крики, бесцельно таращится на отделы игрушек в универмагах. Подсказка, вспыхнувшая в сознании, когда он узрел у Марики на столе карту с синими стрелами, постепенно тускнеет. Собственно, на что он рассчитывал? На то, что сердце у него ворохнется, когда он натолкнется на пацана, лениво пинающего консервную банку? Или на девочку лет пяти, засунувшую в рот грязный палец? Ничего у него в сердце не ворошится. Единственное – увидел в местной газете портрет Хоря под заголовком «Наместник призывает к спокойствию. Непосредственной опасности нет». Вот тогда в груди торкнуло. Хорь – Наместник? Это что, повышение для него или опала? Мелькнула мысль, что надо немедленно уходить. Хорь его рано или поздно нащупает. С другой стороны – не все ли равно?
Вечером, обессиленный, мятый, как цитрус, из которого выжали сок, он возвращается к себе в комнату и так же бессмысленно, сидя на кровати, под скошенным к окну потолком смотрит в сад, где наливаются спелостью на ветвях краснобокие яблоки.
С комнатой ему, надо сказать, повезло, фактически – маленькая квартирка, обособленная от хозяйки, на втором этаже, с туалетом, с раковиной, и недорого, несмотря на то, что город захлебывается от беженцев: заняты все гостиницы, детские сады, школы, в парке стоят палатки, рядом с которыми, как в походном лагере, дымятся костры. Но беженцев Дарья Ануфриевна побаивается: господь с ними, еще зарежут!.. А он представился ей инженером, приехавшим из Москвы: есть планы восстановить шарикоподшипниковый завод, вот надо оценить его состояние, объем работ, первоначальные траты. Такой съемщик хозяйку вполне устраивает. Тем более что его целыми днями нет. Живет Дарья Ануфриевна одиноко: муж умер, два сына хрен знает где, один вроде в армии, другой уехал на Север. Разве что с соседями поговорить. Завернул однажды местный священник, дьякон, из церковки неподалеку, тоже облупившейся, денег на ремонт не дают, расспрашивал, как живут люди в столице, качал головой:
– Значит, кадавры одолевают? Мертвячки, тантристы дьявольские, ехидны, кикиморы?.. Ну у нас с этим пока спокойно. Зато, говорят, бродит вокруг города зверь Оглоед, зубы – во, враз схрумкает. Пропадают люди… – Перекрестился. – Ох, грехи наши тяжкие…
В конце концов машина останавливается, как он и ожидал, перед зданием муниципалитета. Хорь, естественно, занимает там кабинет мэра. Интересно, даже табличку не поменял. Да и в самом кабинете, вероятно, все оставил по-прежнему: огромный полированный стол, бархатные портьеры на окнах, как в театре, отороченные кистями, портрет Президента в золоченом багете, а вдоль стены – громадный аквариум, где в зеленоватой воде над пагодами и ажурными мостиками покачивают кисейными плавниками пучеглазые вуалехвосты.
Давящая на обывателя избыточная провинциальная роскошь.
Впрочем, Хорь, пусть он теперь и Наместник, – само радушие. Распахивает руки навстречу, чуть ли не обнимает.
– Не поверишь – так рад тебя видеть!
– Как ты меня нашел? – спрашивает Иван.
Хорь ухмыляется:
– А что ж ты думаешь? Я тоже кое-что… такое… умею. Не зря нас магии обучали.
И, уже посерьезнев, повторяет, что, честное слово, рад. Ситуация напряженная. Люди со способностями Ивана во как нужны. – Я назначу тебя советником… м-м-м… по особым вопросам. Не возражаешь?
– Я же в розыске, – напоминает Иван. – Государственный преступник. Отравил Патриарха.
– Начихать! Никого это больше не интересует. Процесс закончен, слышал? Авенира сослали простым послушником на Соловки. Ему оттуда не выкарабкаться. В Москве… в Москве, как обычно, хрен знает что, готовят Поместный Собор, не до тебя им сейчас. Соглашайся. Кстати – приличный оклад. Или ты за это время разбогател?
Аргумент довольно весомый. Те небольшие деньги, что Иван собрал, будучи личным молитвенником Патриарха (на всякий случай держал в нагрудном карманчике пару крупных купюр), уже подходят к концу. А ведь ему здесь еще жить. К тому же у советника наверняка будут кое-какие возможности.
И тем не менее он молчит.
Однако это молчание – тоже ответ.
– Ну вот, значит, договорились, – констатирует Хорь.
Совещание начинает уже через два часа. Первым слово предоставляется капитану, утром прибывшему из штаба округа, духовнику, в мундире с тремя серебряными крестами.
Иван слышит, как начальник полиции, Штырь, склонив бритую голову к мэру, шепчет: «Могли бы и майора прислать. Не уважают». Мэр дергает обвисшей щекой: «Отстань!» Капитан этот шепоток, видимо, тоже улавливает, но виду не подает – липкой лентой прикрепляет к стене карту, примерно
