A&B - Tais
— Я не собираюсь это слушать. Пап, уж извини. — Хиро хотел уйти, прекрасно понимая, о чем дальше пойдет речь.
— Хиро, ты выслушаешь меня. Сядь. — Он послушно сел. — Ты уже знаешь, что я скажу. Но я не хочу, чтобы ты воспринял это как приказ или требование, это — скорее просьба.
— Нет! Я не хочу этого слышать!
— Я и так сильно задержался. Я бы даже сказал, неприлично сильно. Твоя мать, наверно, рвет и мечет уже. Отпусти меня.
— Нет!
— Послушай, ты ведь видел, чем я стал. Я давно умер, но ты крепко держишь меня и не даешь отправиться на покой. Кроме того, ты и себе вредишь, ты ведь все понимаешь. Хватит, отпусти меня, Хиро.
«Убей меня, Хиро»
В голове молниеносно и нежеланно пронеслось то выражение лица архитектора, пугающее и безумное, от которого кровь стынет в жилах, и пробирает дрожь. Он присмотрелся к своему отцу. Он был все еще его отцом, но что-то было схожее между его лицом и взглядом того несчастного мужчины. Что-то такое в его лице, что вызывало тот же страх. Но ведь все было точно так же, как и раньше. Те же хорошо знакомые глубокие морщины, врезавшиеся в дряблую болезненно-бледную кожу. Те же жидкие, сильно поредевшие седые волосы с залысиной на макушке. То же худое, костлявое, по-старчески сгорбившееся тело. Те же посеревшие, пустые, словно безжизненные, измученные глаза. И те темные смердящие трупные пятна, покрывающие его лицо и тело.
Он их не видел, как вошел. То ли их не было тогда, то ли в полумраке их было не видно, то ли он их просто не заметил, но сейчас они сильно бросались ему в глаза. Вся кухня, ранее казавшаяся теплой и уютной, вдруг разом потемнела, охладела и заполнилась зловонием. Пропал приятный запах печенья, и то тепло, заполнявшее его душу с момента появления здесь, разом исчезло. Остался лишь липкий, вязкий, неописуемый страх, вставший на место прежнему спокойствию.
— Тебе страшно? — Это был голос его отца, но и в то же время он ему не принадлежал. Этот голос был скрипучий, противный, неживой, какой издает ржавая не смазанная дверь, как скрежещет школьная доска, когда по ней проводишь когтями, как звук пенопласта теревшегося о пенопласт. Он был невыносим и сводил Хиро с ума.
— Хватит! Замолчи! — орал в исступлении Хиро, но пытка продолжилась.
— Теперь ты видишь, чем я стал? Я мертв, Хиро. Прекрати эту вереницу страданий: твоих и моих. Ты думаешь, я ничего не чувствую сейчас? Ничего не понимаю? Я же без сознания, да? Представь, я чувствую, как разлагается моя еще не мертвая, но уже и не живая, плоть, и как насильно бьется мое сердце. Я вижу, с каким отвращением меня моют и обтирают медсестры, вижу, как сочувственно они глядят тебе в след. Я видел все, что произошло с тобой, и видел, как ты на меня смотрел в последний твой ко мне визит. И я вижу, как ты мучаешься, как мечешься, словно загнанный в угол зверь. Как думаешь, что я чувствую? — чуть помедлив, будто ожидая ответа от испуганного, закрывшего руками уши Хиро, он продолжил. — Я уже не чувствую ни боли, ни страха. Во мне не осталось желания жить или даже очнуться. Все, чего я желаю, чтобы это, наконец, закончилось. И без сомнения, ты желаешь того же.
— Нет. — Последняя реплика заставила его ответить. — Нет, я не этого хочу! Я просто не могу этого хотеть!
— Хочешь. Это твои настоящие мысли. Ты можешь считать их неправильными и отвратительными, можешь не признавать их, но они — часть тебя. Они просто есть, и с этим ничего не поделаешь. Равно как и с тем, что рано или поздно я умру. Прими это.
— Нет! Их нет, не существует!
— Прими это, — он повторял эту фразу снова и снова, темнота начала сгущаться и, как и тогда, становиться твердой, душить его все сильнее с каждым повторением. — Прими это. Прими это. Прими это…
Этот мерзкий голос отдавался эхом в его голове. Он противился ему, старался выбросить его, заглушить, но ничего не помогало. Каждый звук, словно мельчайшие осколки стекла, проносился по его жилам, причиняя огромную, нестерпимую боль. Хиро взвыл.
— Хватит! Прекрати это! Не надо! Нет!
— Прими это. Прими это. Прими это…
«Убей меня. Убей меня. Убей меня…»
— Нет! Ни за что!
С каждым разом этот голос становился громче и все сильнее и сильнее резал слух, причиняя больше страданий. Ни рыдания, ни закрывание ушей не помогали заглушить этот голос, он будто звучал в его собственной голове.
— Хватит! Умоляю, хватит! Прекрати!
— Прими это. Прими это. Прими это…
Он понял, что как бы он ни просил, как бы ни умолял, это не закончится. Не выдержав этой пытки, сам не осознавая до конца, что делает, он схватил кружку, из которой пил чай, и запустил ей в сторону, где сидел отец. Хиро был в отчаянье и совсем не ожидал, что это поможет. Раздался дребезг, а после этого наступила столь желанная тишина. Хиро почувствовал несравнимое облегчение, которого не чувствовал никогда ранее, будто целая гора свалилась с его плеч. Он сделал глубокий вздох и отнял руки от лица, но стоило ему это сделать, как сердце его вновь бешено заколотилось.
Картина, развернувшаяся перед его глазами, была ужасна. Голова его отца лежала на столе, а под ней расползалось темно-красное пятно. Осколки кружки валялись беспорядочно неподалеку, отблескивая холодный серый свет.
«Что я наделал?! Господи! Нет, только не это!»
Раздался безумно громкий крик. Он сел на диване и схватился за голову. Его быстрое сбивчивое дыхание, яростно колотившееся сердце и холодный пот, струившийся небольшими ручейками, не давали ему прийти в себя, поэтому он не сразу понял, что проснулся.
На улице было светло, и в его сознание постепенно проникали звуки суетливого города, которые помогли очнуться от страшного сна. Дыхание медленно восстанавливалось, ритм сердца тоже приходил в норму.
«Все хорошо. Уже все хорошо»
«18»
Хиро потребовалось приличное количество времени, чтобы окончательно успокоиться и найти в себе силы подняться. После он побрел на кухню и, не желая думать о каких-либо приличиях, заглянул во все шкафчики в поисках чая.
Крепкий очень сладкий черный чай лучше любого кофе помогал ему собраться с мыслями и проснутся утром. И именно он сейчас был нужен ему сильнее всего. Порыскав по ящикам и шкафчикам, наконец, ему удалось найти пачку с
