Галина Тер-Микаэлян - Face-to-face
Петр Эрнестович, которого немедленно известили о случившемся, еще до полудня вылетел из Ленинграда в Тбилиси и к вечеру был в совхозе. Ему стало не по себе, когда, зайдя в кабинет Сергея, он застал того за работой.
– Сережа, ты… хорошо себя чувствуешь?
Сергей поднялся навстречу брату, поцеловал его и вернулся к своему столу.
– Садись, Петя, ты ужинал? – будничным голосом спросил он. – Я попрошу принести тебе ужин сюда, или, если хочешь, можешь сходить в столовую.
– Спасибо, я сыт. Кручинин связался с грузинскими товарищами, и они были очень любезны – встретили меня в Тбилиси, накормили, предоставили в распоряжение машину вместе с водителем, я на ней сюда и приехал, – у Муромцева-старшего до боли сжалось сердце при виде черных кругов вокруг глаз Сергея. – А ты… работаешь? Уже поздно.
– Надо кое-что доделать, днем не успел – часа два или три пришлось потратить на разговоры со следователем.
Он сказал это таким тоном, словно жаловался на незначительную досадную помеху, оторвавшую его от работы.
– Да-да, я в курсе. Сережа, мне кажется, что тебе лучше пока прервать работу и вернуться в Ленинград, как ты считаешь?
– В Ленинград? – с недоумением спросил Сергей, вскинув бровь. – Нет, не думаю. Здесь много работы, а в Ленинграде… Честно говоря, в Ленинграде мне сейчас делать абсолютно нечего.
– Хорошо, мы это обсудим позже, но пока оторвись ненадолго – нам нужно поехать к твоей дочери. Ты ведь ее еще не видел со вчерашнего дня? Мне сообщили, что Таня все это время находится в шоковом состоянии – ни с кем не разговаривает, не отвечает на вопросы.
– Это естественно в данной ситуации, но это пройдет, – его голос звучал равнодушно, словно он говорил о постороннем человеке. – Не вижу особой необходимости мне сейчас ее видеть.
– То есть… как это? Приди в себя, Сережа! Твоя жена, мать твоего ребенка умерла. Не важно, при каких обстоятельствах, но она умерла, остался ребенок.
– Я уже забыл, что у меня когда-то была жена, – медленно произнес Сергей, – это было очень давно, а все, что теперь, меня совершенно не касается.
– И твоя дочь тебя тоже не касается?
– Если честно, я даже не вполне уверен, что это моя дочь, – ему самому стало страшно и совестно от этих слов, но вновь нахлынувшие гнев и обида на Наталью подавили чувство вины.
Петр Эрнестович, вспыхнув, поднялся.
– Вот, значит, как. Хорошо, работай. Я смогу пробыть здесь еще пару дней, потом увезу Таню с собой. Ты, надеюсь, не станешь возражать?
– Делай, что хочешь, я же сказал: меня все это не касается.
Две «Волги» с грузинскими номерами затормозили возле дома Халиды почти одновременно. Из одной, легонько постанывая под тяжестью собственного веса, выбрался Зураб, дядя Айгуль, а следом за ним пружинисто выпрыгнул Рустэм Гаджиев. Из другой вылез Петр Эрнестович Муромцев. Выпрастывая ногу из машины, он тоже слегка покряхтел – брюшко, нажитое за годы кабинетной работы, давало себя знать. Встреча была неслучайной – Гаджиеву в нужное время дали знать, что директор головного института, курирующего работу экспериментального комплекса в их совхозе, отъехал от базы и направляется к дому его дочери. Сам Рустэм в это время находился у своей охваченной горем невестки Айгуль и беседовал с ее дядей. До дома Халиды оттуда вполне можно было дойти пешком минут за десять, но Зураб потребовал, чтобы они поехали на его «Волге». Действительно, где это видано, чтобы ответственные работники ходили пешком!
Пожав руку Муромцеву, Рустэм представил ему Зураба и пригласил гостей войти в дом его дочери. Их встретили Зара и ее дочь, вокруг голов их были повязаны черные траурные платки.
– Как моя племянница? – торопливо спросил Петр Эрнестович.
Зара, не смевшая первой нарушить молчание, немедленно начала рассказывать:
– Весь день ничего не ела – как привела ее Халида, так она легла, повернулась к стене и ни слова не сказала. Следователь заходил, спрашивал – она только смотрит и молчит. Халида детей ко мне домой отослала, а сама целый день с Таней. Сейчас они обе заснули, но если скажете, то разбужу.
– Не надо их будить, – устало опускаясь на стул, вздохнул Муромцев, – я подожду, вы не беспокойтесь.
Накрыв на стол, женщины немедленно удалились, Зураб достал из портфеля бутылку вина, открыл ее и разлил по маленьким рюмочкам.
– Хотел бы выпить за знакомство, но не то настроение, – сказал он, поднимая отливающую янтарем жидкость, – помянем ушедших. Вам уже сообщили подробности?
Петру Эрнестовичу не хотелось сейчас ни есть, ни пить, но он из вежливости коснулся губами края рюмки и, поставив ее на стол, со вздохом сказал:
– В общих чертах. Ужасная история.
– Не то слово, это позор! – Зураб грохнул кулаком по столу. – Это для всех позор! Мужчина есть мужчина, у него должна быть голова на плечах!
– Зураб, я знаю, как ты любишь племянницу и переживаешь из-за нее, – Гаджиев на миг прикрыл глаза, словно от сильной боли, – но уже ничего нельзя изменить. Да, много лет назад, когда погиб мой сын Наби, спасая людей, я им гордился. Теперь мне гордиться нечем. Но это тоже мой сын, мне больно, и матери его тоже больно.
– Айгуль могла бы сейчас жить заграницей и купаться в золоте, – угрюмо возразил толстяк. – Теперь она вдова с маленькими детьми, а ей нет еще и тридцати.
Чувствовалось, что трения между родственниками начались уже давно, но несчастье обострило их до предела. Петр Эрнестович бросил сочувственный взгляд на расстроенное лицо Гаджиева.
– Извините, сейчас уже действительно не стоит искать виновных, жизнь есть жизнь, – сухо заметил он Зурабу. – Случилась трагедия, погибли два совсем еще молодых человека, и перед этим все бледнеет. Когда родным выдадут тела для погребения?
Рустэм вздохнул.
– Следователь сказал, что дня через два, у экспертизы никаких дополнительных вопросов не возникло. Айгуль хочет забрать тело мужа в Тбилиси, но это еще не решено – Фируза хочет похоронить сына на нашем кладбище, она плачет и просит меня об этом. Что же касается вашей невестки, то… – он слегка запнулся, – утром я говорил с дочерью. Халида уверяет, что ваша невестка как-то в разговоре высказала пожелание, чтобы ее похоронили рядом с сестрой. Конечно, это был просто мимолетный разговор, но, тем не менее, моя дочь очень хотела бы этого, однако большинство наших односельчан категорически против, вы понимаете…
– Понимаю, – Муромцев провел рукой по лбу.
– Я начал было говорить об этом с Сергеем, – продолжал Рустэм, – но он так оскорблен, что даже не хочет упоминать имени своей жены, сказал, что ему безразлично.
– Никто не может так унизить мужчину, как слабая женщина, – проворчал Зураб.
– Нет-нет, я сам всем займусь, – торопливо возразил Петр Эрнестович. – Что ж, если люди не хотят, чтобы Наталья была похоронена на местном кладбище, мы должны уважать их желание, но, видите ли, я просто ко всему этому не был готов. Моя сестра сейчас находится в больнице в Москве – рано утром мне по телефону сообщили, что ей стало нехорошо в поезде по дороге в Кисловодск. Не успел я повесить трубку, как позвонили отсюда. Я немедленно вылетел в Тбилиси, но отсюда мне нужно будет в Москву к сестре. Сергею я пока о ее болезни ничего не сообщил – он в невменяемом состоянии и все равно ничем не сможет помочь. Отсюда можно будет позвонить в Москву?
– Разумеется, – кивнул Рустэм, – в любой момент вас соединят, связь работает нормально.
– Спасибо, я просил мою бывшую ученицу узнать и сообщить мне, как Ада.
– А я попробую помочь вам с организацией транспортировки гроба, – сочувственно предложил Зураб.
– Дядя Петя!
Мужчины обернулись – Таня с широко раскрытыми глазами стояла на пороге. Бросившись к дяде, она обхватила его за шею, уткнулась в плечо и зарыдала – громко, навзрыд.
Глава двенадцатая
Пока прибывшая из районного центра следственная группа осматривала место, где произошло убийство, над пропастью кружил вертолет, и со скалы можно было видеть милиционеров, суетившихся возле тела Натальи Муромцевой. Следователь допросил ближайших родственников погибших, и мать убитого, Фируза Гаджиева, сразу же призналась, что ее сын и Муромцева на протяжении длительного времени состояли в близких отношениях, а в ночь убийства, тайно встретившись в ее доме, провели вместе несколько часов.
Сама Гаджиева в это время ушла спать в сарай, но под утро проснулась и решила вернуться в дом – напомнить любовникам, что пришло время расставаться. Увидев свет – он пробивался сквозь шторы, – она подождала немного, а потом, приоткрыв дверь, заглянула внутрь и сразу увидела Ильдерима – он лежал возле стола, и из груди его торчал нож. И хотя тело уже начало остывать, матери не сразу поверилось, что сын мертв. А когда она это поняла, то, обезумев от горя, начала кричать и бросилась искать убийцу-Наталью, потому что была уверена, что никто, кроме любовницы, не мог вонзить нож в грудь ее сына.
