Виктория Балашова - Женщина из морга
– Алло, вы слышите меня, – вопрошал голос, – я говорю с Ольгой Лупыревой?
– Да, – она четко услышала последний вопрос, – это Ольга Лупырева.
– Это звонят из больницы. Ваш муж умер сегодня во время сложной операции на желудке. Сейчас находится в морге. Вы слышите меня? – мужчина почти уже кричал в трубку. Его слова отбивали в голове Ольги барабанную дробь. Ей хотелось шампанского или, там, коньяка. Что-нибудь выпить, короче, хотелось. И повесить трубку. Очень хотелось повесить трубку.
– Я слышу. Но я в Париже. Я не знаю, когда смогу приехать. Надо поменять билет. – Оля говорила тихо, с трудом подбирая слова. – Я позвоню кому-нибудь. Спасибо.
– Хорошо, запишите мой телефон на всякий случай, – собеседник продиктовал свои данные и попрощался.
Оля положила трубку в сумку и снова вошла в магазин. Продавщица ей улыбнулась как старой знакомой. Оля подошла к шарфам и выбрала широкий черный палантин. «У меня траур, – пронеслось в голове, – теперь некоторое время надо будет носить черное. У меня черного много. Даже не надо покупать специально». Оля оплатила покупку и замотала шарф вокруг шеи. Он слился с черным пальто, став для него чем-то вроде большого многослойного воротника.
Она вообще-то редко куда выбиралась. В последнее время даже забронированные заранее поездки Оля отменяла порой в самый последний момент, решив, что одна ехать никуда не хочет. Лень было тащиться с чемоданом в аэропорт, лететь в самолете, потом добираться до отеля. Но как-то так повелось, что Оля последние два года летала регулярно в Париж на рождественскую распродажу.
Вроде зачем ей нужны скидки? Но душа просила Парижа, и Парижа на Рождество. А уж распродажи – это так, заодно, неотъемлемый атрибут. Она летала туда дней на пять-шесть. Олег пытался как-то поездки в Париж отменить, заменив на другие города и веси, но Оля никуда больше ехать не хотела. Тем более, что муж ей составлять компанию не собирался.
Обычно в Париже Оля ходила по городу, забредая в маленькие бистро и ресторанчики и такие же маленькие бутики. Она могла сидеть в кафе часа три, попивая вино и медленно смакуя сыр с плесенью. Тело каждой клеточкой впитывало любимый воздух, Оля улыбалась тихонечко самой себе и брела дальше, даже не глядя на названия улиц, четко зная, куда ведет вот этот поворот или вон та подворотня.
Ей не нужно было ни метро, ни такси. Она наматывала километры пешком, не чувствуя усталости в непривычных к долгой ходьбе ногах. Вечером Оля ложилась в кровать и мгновенно засыпала, чтобы на следующий день, съев круассан, намазанный маслом и джемом, и выпив отличный кофе, снова отправиться гулять по Парижу.
В магазинах она мерила черные брюки, черные юбки, черные топы, черные свитера. Для парижанки это было в порядке вещей. И Олю везде принимали за свою. Она сливалась с городом и его жителями, болтала по-французски с официантами и продавщицами, выдавал ее только небольшой акцент. Но молча Оля была француженкой и только француженкой. Молча акцент слышен не был, молча можно было полностью сойти за парижанку.
Оля никогда не селилась в дорогие отели. Она находила крошечные отельчики, стоившие сущие копейки по сравнению, например, с теми, что бронировал себе Олег, когда ездил куда-то сам. Во Францию, например, он въезжал королем – как минимум, Людовиком Четырнадцатым, а то и самим Наполеоном Бонапартом. Олег демонстрировал деньги, свой достаток людям, которым в общем-то это было до лампочки. В первый раз для Оли они туда поехали вдвоем. Потом Оля стала ездить одна. Ей демонстрировать французам было нечего, кроме своей любви и преданности, конечно.
– Опять! Ты опять прогуляла школу, – мама не кричала, мама констатировала факт. Первые слова еще было похожи на грозный крик, остальные – скорее на усталый шепот. – Ну, и чем ты занималась?
– Читала, – Оля понуро опустила голову. Ей иногда просто не хотелось идти в школу, и она, дав несколько кругов по району, возвращалась домой. Мама уже уходила на работу, и можно было спокойно читать книги, есть бутерброды с докторской колбасой и пить чай.
Оля так делала совсем не часто, и слово «опять» не очень-то соответствовало истинному положению дел. Но для мамы любой прогул, даже и раз в два-три месяца, приравнивался к преступлению. После родительских собраний, на которых она могла посмотреть журнал и обнаружить пропущенные дни, Оле приходилось несладко. Маму было жалко, себя тоже, и в итоге обе плакали, одна на кухне, другая в комнате.
– И что ты читала? – поинтересовалась неожиданно мама. Обычно она не спрашивала, что читает Оля, не считая эту тему интересной для обсуждения.
– «Три мушкетера», ну, и «Двадцать лет спустя», «Десять лет спустя», – пробормотала Оля, прочитавшая к своим двенадцати годам полное собрание сочинений Дюма. Самые знаменитые произведения оказались в списке последними, так как ей никак не удавалось их скачать бесплатно.
– И ты все это читала вместо уроков? – уточнила мама.
– Да.
Мама вздохнула и ушла на кухню разогревать ужин. Оля тоже вздохнула и села за стол делать уроки. Знания в голову никак лезть не хотели. В горле стоял ком, хотелось плакать. Но не из-за мамы: в этот раз она и не ругалась совсем. Плакать хотелось из-за мушкетеров, которые так несправедливо поумирали все дружно к концу пятой книги.
Оля любила Дюма, но как бы весело не читалась книга, конец обязательно был безумно печален. Дочитав до конца, Оля расстраивалась и обещала себе больше ничего такого не читать. Но обещание не сдерживала и скачивала очередной электронный том. Впрочем, недавно полное собрание сочинений было прочитано полностью, и сегодняшние слезы посвящались последним героям последних прочитанных книг…
Она шла по улице, думая о том, что делать дальше. Надо бы кому-нибудь позвонить, попросить организовать похороны. Когда-то к заболевшей маме она рванула из Парижа, не задумываясь ни на секунду. Успела в больницу как раз вовремя: через несколько часов после ее приезда мама умерла, тихо угаснув прямо у Оли на руках. Оля старалась сейчас об этом не вспоминать, она старалась думать о муже. Умер во время операции. Интересно, она даже не задумывалась, как он может умереть. Ведь вот живет человек, не болеет особенно ничем. Ходит на работу. От чего он вдруг может умереть? Оказывается, все просто – он может умереть во время операции. Совершенно неожиданно.
Оля достала мобильный. «Надо кому-нибудь позвонить», – снова подумала она. Через секунду грянул Бетховен. Прохожие вздрогнули, Оля вежливо улыбнулась тем, кто шел рядом. Они, поняв источник оглушающего звука, улыбнулись в ответ. Молодой человек в опасно висящих на бедрах джинсах подмигнул. «Super», – програссировал он, настойчиво поставив в таком английском слове ударение на последний слог. Она улыбнулась еще шире, сказав «Алло» слишком уж радостным голосом.
– Оля, – мужской голос был ей знаком, но кто это, она сразу вспомнить не смогла. – Оля, – повторил мужчина и откашлялся, – тут Олег во время операции. – она решила помочь замешкавшемуся собеседнику:
– Я знаю, мне уже позвонили из больницы, – Оля боролась с ветром, кутаясь в новый шарф, – но я в Париже…
– Я знаю. Мы все организуем, но вам надо постараться приехать побыстрее, – Оля наконец вспомнила этот голос, голос заместителя Олега. – Звоните, я вас встречу в аэропорту.
– Понятно, – Оля увидела кафе, – спасибо, я сейчас пойду попробую купить билет на ближайший рейс.
В кафе было тепло и уютно. Оля сидела и смотрела на снежинки, которые совершенно неожиданно вдруг начали падать с неба. Потемнело. Ей совсем не хотелось идти в офис авиакомпании. Вино поблескивало в бокале, сверкая и переливаясь рядом с тарелкой с сыром. Оля медленно откусывала сыр, а потом немного отпивала вина. Ей хотелось, чтобы время застыло хотя бы на час, чтобы не бежать за билетом, не лететь в Москву, не идти на похороны. Похороны. Слово всплыло в голове и ударило, как молотом по наковальне.
Тогда на похороны к маме пришла только она и две женщины с ее работы. А уж на поминки даже эти женщины не остались, найдя для своего ухода какой-то благопристойный предлог. Так и сидела Оля в пустой маминой квартире за столом, накрытым на четыре человека, потому что Олег тогда обещал прийти и не пришел.
Мамину квартиру Оля не продала и не сдавала. Просто в ней стала регулярно убираться домработница. А сама Оля раз в неделю-две приезжала туда поплакать. Квартира стала чем-то вроде музея. Маминого музея и музея Олиного детства. «Олененок», – называла мама ласково свою дочку.
«Я перееду к маме, – вдруг подумала Оля, не замечая, что плачет, – я перееду к маме, и пусть горит весь этот рублевский особняк ярким пламенем». Она вытерла салфеткой лицо и заказала еще вина. Ей стало немного легче от принятого решения, она откусила большой кусок хрустящего белого хлеба и полезла в сумку за распечаткой электронного билета на самолет. На листке был напечатан телефон авиакомпании.
