Брайан Олдисс - Оксфордские страсти
– Валентин, – прервал его Генри, – нас сейчас интересует не история человеческой эволюции и не лекция по искусству, а твои мысли об этом злокозненном ИСПаВеДиВ'е – если мне позволено произнести это имя вслух и не пасть замертво.
– Рано или поздно ты все равно падешь замертво, как и все мы, – отвечал профессор, демонстрируя редкое самообладание. – А там можешь винить ИСПаВеДиВ'а, или великого бога Пана, или могущественного Баала; это уже кому как нравится. И ничто не отсрочит твой уход в мир иной. Все мы ожидаем своего смертного часа с разной степенью стойкости духа… Я вот что пытался продемонстрировать: какая бы великая теория ни восторжествовала, мы будем истинно мудры, если по-прежнему будем вести обычные наши жизни, сопротивляясь доминирующей идее столь неколебимо, сколь нам это удастся. Если изучаешь исторические пьесы этого скорохвата, этого претенциозного позера, которого называют драматургом Уильямом Шекспиром, не может не поразиться этому стародавнему, превратному представлению, будто Франция принадлежит Англии… Сколько храбрых людей погибло за эту идею – а ведь вот уж чепуха, дальше некуда!
– Ну, благодаря этому во Франции появилось столько прекрасных замков, – вставил Стивен.
– Шэрон, – обратился Валентин к его жене, – что это вы там стоите как неприкаянная у окна. А ну-ка возьмите стул и присоединяйтесь к нам. Мы все хотим услышать ваше мнение. Будьте как дома в собственном доме.
– Вы ошибаетесь, профессор, – сказала на это Шэрон, – если думаете, будто я считаю этот дом своим.
– Тем не менее, она нашла стул, подвинула его к столу и села.
Валентин лишь покачал головой.
– Извините меня, профессор Леппард, – сказал Робин, – однако я не могу ждать в бездействии, пока вы тут развиваете свои идеи – пусть для некоторых из нас ваши лекции весьма любопытны. Вы дадите комиссии совет, что нам делать с этим канцерогенным элементом, которое находится среди нас, – или вы не дадите совета? Может быть, лучше сказать, что оно нависло над нами.
– Так я же и даю совет, викарий! И вы, и остальные жители Хэмпден-Феррерса должны по-прежнему влачить свое скромное, банальное, будничное существование. Так, будто ничего не произошло. Так, как вы все и жили пару столетий, с тех пор как Тарквин Феррерс написал это свое – как выяснилось, прощальное – послание… Ничего, совсем ничего нельзя сделать с этим ИСПаВеДиВ'ом. Да, может быть, этот ИСПаВеДиВ – очередная ужасная идея, как идея про приматов-убийц. Вы вполне можете жить, как жили прежде: богатые вы или бедные, все равно у вас банальные, серые дни – раскрасьте их, насколько сможете.
– Вы относитесь ко всем нам невыносимо надменно и покровительственно, – сказала Хетти Чжоу, – Я не желаю более слышать ничего в таком духе. Валентин повернулся к ней, и его очки сверкнули.
– Если вы обвиняете меня, мадам, в том, что я презираю эту идиотку, которая стрижет меня, воображая будто она действительно парикмахер, или этого болвана, который прикидывается водопроводчиком, то вы совершенно правы, мадам: я и впрямь снисхожу до таких людей.
Хетти вскочила со словами:
– Я как раз сегодня наняла водопроводчика, потому что оказалось, что в моем новом доме нужно заменить трубы. Он попросил меня на несколько минут оставить его одного, чтобы он все обдумал. Я вышла из комнаты Он нарисовал план, где бак с горячей водой будет на новом месте. Он придумал такую цепь радиаторов по дому, что в результате на двадцать пять процентов уменьшил длину труб. У этого человека прекрасное пространственное воображение, которого у меня нет вообще. Я восхищена им и его мастерством. Прошу вас его не оскорблять.
– Мадам, довольно о вашем водопроводе. Я не сомневаюсь, что всем это было крайне интересно. Теперь же давайте вернемся к теме поважнее: к этому созданию, которое правит миром.
Хетти собралась было уйти прочь, однако Джереми ухватил ее за руку и лестью уговорил остаться.
– Прежде всего, я хотел бы спросить у вас следующее, – сказал Валентин, на которого явно не подействовала враждебность, которую он сам же и спровоцировал. – Нередко обсуждается, например, вопрос об относительных размерах человека по отношению к Вселенной. Мне представляется, что мы где-то посередине между звездой и элементарной частицей. Однако о размерах Вселенной очень трудно судить. Мы, разумеется, можем измерять ее в световых годах, однако я вас спрашиваю: а какого она размера на самом деле? Что входит в понятие «световой год» с точки зрения времени и расстояния?
Он с вызовом оглядел присутствующих.
– Ну хорошо, давайте разберем один философский, точнее космологический, вопрос. Он гораздо ближе к существу дела. Предположим, то, что мы привыкли называть Вселенной, на самом деле мочевой пузырь животного. Нет, я серьезно. Микробы у нас во рту могут считать, что живут в бесконечной вселенной, какой мы считаем свою. Поэтому что мешает нам с вами обитать во Вселенной, которая находится в мочевом пузыре свиньи?… Дело в том, что на самом деле мы не знаем ответа на такие вопросы. У нас нет мерила для сравнения. Но почти со всех точек зрения ответ не играет роли. Быть может, поэтому вопрос так редко задают… Так, дальше. Эта неприятная мысль вполне уместна касательно этого самого ИСПаВеДиВ'а. Предполагается, что это некая форма рака, так? Представьте себе: наша Вселенная – это мочевой пузырь животного, а животное заболело раком. В силах ли мы спастись? Что, может, построить гигантский космический корабль и улететь отсюда? – Валентин пренебрежительно махнул рукой. – Вы все знаете ответ не хуже меня. Никакого такого корабля мы построить не сможем. И никуда он не улетит. Мы бессильны. А значит, имеет смысл выбросить подобные мысли из головы и просто жить этой опустошающе банальной жизнью. Всем, разумеется, кроме этой дальневосточной дамы с ее водопроводчиком, которые будут в экстазе от видений медных труб под полом в домике на одну семью.
– Стоп, стоп! – воскликнул Стивен, вскакивая. – Довольно. Я прошу прощения, Хетти. У профессора Леппарда свое чувство юмора, и мне оно не понятно. Давайте прервемся. Нам надо обсудить, продолжаем ли мы планировать юбилей церкви. Давайте погуляем по саду, пока не стемнело. А потом, – тут он взглянул на жену, – мы, возможно, выпьем вина, о котором шла речь выше.
Валентин Леппард остался в кресле. Он засунул руки в карманы пальто. Все члены комиссии направились к двустворчатым дверям прямо в сад – кроме Хетти, которая подошла к старику.
– Вы, наверное, очень несчастливы, сэр, – сказала она, – если вам так нравится говорить неприятные вещи. Вы считаете, что быть противным – обязательное условие для вашего возраста?
Он отвечал живо, пусть и ледяным тоном:
– В моем случае это добровольное решение.
– Но вы сами из-за этого разве не чувствуете себя несчастливым?
Валентин будто съежился внутри своего пальто – совсем как черепаха, которая прячется в панцирь.
– У меня не осталось никого, кто бы хоть чуть-чуть интересовался, счастлив я или нет. Да и меня самого это не слишком волнует.
Она стояла, глядя на него сверху вниз, водя пальцем по столу, будто раздумывая, надо ли продолжать разговор или лучше уйти. В результате решила, что надо продолжать.
– Если вы позволите мне, сэр, высказать свое мнение, многие люди самозабвенно стремятся увеличить количество счастья везде, где только можно. Счастье – это такое здоровье. Я, например, вижу несчастье в этом доме, между хозяином дома и его женой. От этого… неуютно.
– Ну и что такого? Все несчастны, – сказал Валентин, однако без привычной убежденности.
Хетти покачала головой:
– У меня есть дедушка, он живет в Амое, это порт в Китае. Дедушке скоро девяносто исполнится, но он счастлив и очень добр.
Валентин фыркнул или что-то в этом роде. Он смотрел прямо перед собой, а не на Хетти.
– Вы что же, предлагаете мне отправиться в Амой и познакомиться с вашим дедушкой?
– Вы нарочно не хотите понять, что я говорю. Хотя… почему бы нет? Слетали бы в Амой. Вам это принесло бы столько пользы, если б вы познакомились с моим многоуважаемым дедушкой. Я хотела вот что сказать: он когда-то был очень сердитым. Ничем ему нельзя было угодить. Он от многого страдал и без конца жаловался. Всегда был суров со своими рабочими. И ему нравилось, что у него такая дурная репутация. Говорили, что он рад, когда люди, в том числе и близкие, от него шарахаются… И вот однажды к нему пришла молодая женщина. Жена одного из его рабочих. Она сказала дедушке, как ей жалко, что он такой несчастливый. Она поцеловала его и сказала примерно вот что: «У вас сильная воля, вы можете решиться быть счастливым!» Ее слова запали ему в душу. И он стал счастливым. Мгновенно. Взял и оставил в прошлом свои страдания, бросил мучиться и мучить – как бросают курить.
Валентин повернул к ней морщинистое лицо.
– Вы хотите меня поцеловать? Я бы не возражал! – И он сухо рассмеялся.
