Геннадий Якушин - Волк
— Опять сбежала? — горько ухмыляюсь я.
— Угу!
— Откуда?
— Из Узбекистана, от мужа. Хочу щей и еще чего-нибудь мясного, — поднимает она голову от опустошенной тарелки. Я приношу ей комплексный обед, а себе снова кашу с котлетой и чай.
Теперь Стопарик ест уже спокойнее. Я подцепляю на вилку котлету и верчу ее перед глазами, оценивая ее качество.
— Что, не нравится? Давай мне, — говорит она.
— Нет, ее я съем сам, не все же тебе да тебе, — смеюсь я. — Что с тобой случилось? Куда ты пропала? — спрашиваю я, заметив слезы, навернувшиеся ни с того ни с сего на глаза Лоры.
— А! Махнула в Среднюю Азию, — с деланной беспечностью отвечает она. Лицо ее вдруг приобретает какую-то не свойственную ей в прошлом жесткую сухость. — Не хотела подставлять тебя и твоих родных. Чернокнижник когда-то толковал, что в Средней Азии проще сделать ксиву. В Самарканде я уговорила одного чурку вступить со мной в брак, фиктивный, конечно, за кольцо с камушком, что ты мне дал. Расписались, и стала я Комалетдиновой, получила новый паспорт. Ну, а чурка, кроме колечка, еще и сладенького захотел. Всадила я ему вилку в горло и отправилась в путешествие по Узбекистану, Туркмении, Таджикистану. А в Москву я боялась возвращаться, думала, Кабан жив. Но мир, в самом деле, тесен. Неожиданно встретила в Ташкенте Сову. Та мне про тебя все и рассказала. И вот я здесь.
— В этом одеянии тебе по городу шастать не стоит, — принимаясь за чай, по-деловому говорю я. — Попробуем сейчас же тебя приодеть.
Выйдя из столовой, мы пересекаем Новослободскую улицу и закоулками добираемся до полиграфического техникума издательства «Молодая гвардия». Заходим туда и, прошмыгнув по коридору первого этажа, оказываемся у мужского туалета. Заглянув в него и убедившись, что там никого нет, зову Лору. Затем распахиваю в туалете окно, что выходит во двор типографии, помогаю вылезти через него Стопарику и выпрыгиваю сам. Секунда, и мы, проскочив мимо печатного цеха, поднимаемся по металлической лестнице на второй этаж и останавливаемся у служебного входа в клуб. Перочинным ножом я отжимаю язычок накладного замка на двери, и мы проникаем в зрительный зал, бежим между рядами стульев к сцене, поднимаемся на нее, сворачиваем в левую кулису, где я тем же ножом открываю костюмерную.
В четверть часа одежда самодеятельного театра издательства перевоплощает Лору. Передо мной прекрасная москвичка. Мы складываем ее старый костюм, заворачиваем в лежавшие на столе костюмерной старые газеты и тем же путем возвращаемся на улицу.
В эти полчаса в моем мозгу даже не колыхнулась мысль о том, что я, секретарь комитета комсомола издательства «Молодая гвардия», ворую в своем же издательстве.
Но на этом я со Стопариком не расстаюсь. Я веду ее в комитет комсомола швейной фабрики, которая соседствует с «Молодой гвардией». Здесь секретарем комитета комсомола работает моя хорошая знакомая Юлия Потанина, дородная девица чуть старше двадцати. Я с ней постоянно встречаюсь в райкоме комсомола и на всевозможных совещаниях, а вот подружился недавно на субботнике. Точнее, после него. Крепко мы тогда гульнули. И она показала себя своей в доску.
После моего рассказа о неудачном браке Лоры с узбеком, который оказался многоженцем, Юлия внимательно оглядывает мою подопечную и говорит:
— Отказать я тебе, Гена, как соседу, не могу, но если твоя Комалетдинова беременна, мы с ней расстанемся.
— Спасибо, Юль! Но ее надо еще и разместить в общежитии. Девке и ночевать-то негде. Она прямо с поезда.
— Это проблематично, но решаемо. Ладно, уж коли взялась, доведу до конца!
На этом я прощаюсь со Стопариком и бегу в институт. В последнее время мне всегда некогда! Одно дело накладывается на другое, и так постоянно. Но большую часть времени я все-таки уделяю учебе. Для меня было далеко не просто сразу после армии, работая, закончить десятый класс вечерней школы и с ходу сдать экзамены в Московский полиграфический институт на факультет журналистики. Я до сего дня испытываю волнение, вспоминая момент, когда лаборантка из деканата, прикрепив список к доске объявлений, перестает его загораживать, и я вижу свою фамилию в числе принятых. «Свершилось главное счастье в моей жизни, — думаю я. — Воплощается в реальность замысленное еще в армии. Вот, одна строчка, а решает судьбу человека. Я теперь студент».
Я работаю и по вечерам хожу на лекции. Учиться мне интересно. А то, что поначалу появляются «неуды» и «удовлетворительно» — это ничего! Знания понемногу приходят. А самолюбие не позволяет оставаться в хвосте. Я с удовольствием слушаю лекции большинства преподавателей, но особенно мне нравятся занятия по истории, да и сам преподаватель. У него высокий лоб, переходящий в залысину, тщательно выбритое лицо, на нем всегда хорошо отутюженный костюм-тройка, белая рубашка, воротник которой украшает галстук-бабочка. Его речь, манерная и старомодная, ни интонацией, ни растянутостью, ни окраской слов, ни даже пресловутыми «сударь» и «извольте» не коробит слух, а напротив, приятна. Он вносит себя в аудиторию всегда неторопливо и плавно. Затем садится за стол, моргает часто глазами и начинает свою лекцию, как всегда, с неожиданного:
— А ведаете ли вы, как прекрасно сейчас, в тоскливую осеннюю пору, в Нескучном саду. На черной земле уже кое-где снег, на длинных грядках-газонах — астры. Белые, они стоят сплошным рядком, — преподаватель вздыхает. — Холодно, заморозки по ночам, а они все цветут и цветут. Но вот что интересно, судари и сударыни, — кроме цвета и красоты у астр, кажется, ничего нет. — Он вдруг встает и начинает ходить. — Как же это нет? А стойкость, а мужество, с которым они сопротивляются морозам? А то, что они, несмотря на снег, цветут? За мужество я их люблю, за стремление жить, даже когда жить уже нельзя.
«Да, жить и выжить, даже тогда, когда жить уже нельзя», — повторяю я про себя слова историка.
В одной группе со мной учится девушка по имени Наташа, живущая на противоположной от моего дома стороне Можайки, в доме ЦК партии, как раз в том, где разместилась семья Брежневых. ЦК КПСС построил себе дома, разорив кладбище. В институт Наташа ходит в строгом темно-коричневом платье.
В пятницу, после занятий, как уже повелось, Наташа ведет меня к себе домой. Она живет только с отцом, и по договоренности с ним, с пятницы на субботу день и ночь ее. Мать Наташи два года как умерла, а вся ответственность отца за дочь заключается в том, что он снабжает ее деньгами почти без ограничения. И ничто в мире не способно помешать ей делать то, что заблагорассудится.
— Это ко мне, — говорит она охраннику.
Каждое наше свидание в ее доме традиционно начинается с ужина, состоящего из шампанского и легких закусок. После ужина Наташа принимает ванну и выходит ко мне в немыслимо пестром халате, который при каждом шаге обнажает добрую половину ее тела. Ее уже трясет от возбуждения. И когда все кончается, мы замираем…
Глава XXII
Непонятно, как мне это удается, но я не оставляю и сцену. На актерской бирже я знакомлюсь с режиссером и одновременно влиятельным администратором Миной Алексеевной Смирновой. Найдя мне напарницу, она готовит с нами несколько концертных номеров и включает их в программу областного театра оперетты. В основном мы работаем на не очень престижных театральных площадках и в клубах. И я этим доволен. Все-таки дополнительные деньги. Не знаю почему, но я не трогаю свой тайник.
Однажды, после очередного концерта в лефортовском Доме офицеров, на трамвайной остановке передо мной появляется она. Она вытягивает ногу и легко перешагивает лужу. И я не могу от нее отвести глаз. Я потрясен — эта незнакомка как две капли воды похожа на Карину. Когда подходит трамвай, я протягиваю ей руку, чтобы помочь подняться на подножку.
— Спасибо, — говорит она, — большое вам спасибо. Вы в жизни такой же, как на сцене? Интересно узнать!
В вагоне девушка садится и жестом предлагает мне место рядом. Я присаживаюсь. Она представляется Мариной. Сердце мое бьется часто, гулко, и под его биение возникает облако, которое все скрывает вокруг, оставляя только лицо Марины. Она говорит о своей любви к оперетте, театру, музыке… Перед входом в метро мы обмениваемся телефонами и расстаемся.
Проходит два дня, а воспоминания о Марине меня не отпускают. В конце концов я не выдерживаю, звоню ей и предлагаю встретиться в воскресенье у главного входа в Парк культуры Горького. Она соглашается с радостью. Весь день мы гуляем по парку, катаемся на карусели, качелях, колесе обозрения. Говорим мы очень мало, почти совсем не говорим, но глаза наши, встречаясь, проникают друг в друга.
Совершенно случайно мы забредаем в рощицу с небольшим прудом. Я расстилаю пальто, и Марина усаживается на него, охватив колени. Я ложусь рядом навзничь. Легкий ветерок волнует метелки пожухлой травы, а совсем низко над нами плывут серые облака, цепляясь за колесо обозрения. Облака выплывают из-за домов, и мне кажется, что и рощица, и пруд, и Марина, и я несемся навстречу тучам.
